Меньше чем через минуту они переедут деревянный мост у поворота дороги в Джорджию и окажутся в поле зрения маленькой белой церкви, построенной, когда Хорейсу исполнилось восемь лет. Мистер Бэрроу, пастор, будет стоять в своем облачении и приветствовать все восемь и девять семейств плантаторов; они будут разодеты по воскресному, их коляски и экипажи начищены до блеска, их дети основательно вымыты и радостно возбуждены, так как их только и одевали хорошо для поездки в церковь. Его отец совершенно не подумал о том, как унизительно будет для него, если придется разговаривать с этими людьми, знавшими его всю жизнь.

Уже показалось маленькое белое здание, отстоявшее от дороги на некотором расстоянии, казавшееся еще меньше из-за соседства больших дубов. Хорейсу надо было соображать быстро. Он увидел, что Мэри и Каролина остановили новый фаэтон по другую сторону дороги и все еще сидели в нем.

— Подъедем туда, к Мэри, папа, — беспокойно сказал он.

Тетя Каролина помахала им, но Мэри сидела прямо и неподвижно. Прихожане и мистер Бэрроу уже видели их и понемногу двигались в их сторону по длинной дорожке от церкви.

Джеймс Гульд направил коляску к противоположной стороне дороги и остановил рядом с фаэтоном. Хорейс спрыгнул на землю, помог отцу сойти, пожал его руку, на мгновение обнял его, поднял руку неловким прощальным жестом сестре и тете, прыгнул на сиденье кучера в старой коляске и, погоняя лошадь, как можно быстрее проехал мимо церкви, и исчез из виду, увозя и Джо, так и оставшегося на своем месте позади коляски.

* * *

Единственный пассажир в каюте «Магнолии», Хорейс сидел на деревянной скамье спиной к окну. Пароход был гружен мешками сырого хлопка, туго набитыми на плантациях, начиная от Сент-Мэри и до Сент-Саймонса. Теперь они входили в пролив Баттермильк к северу от острова. Хорейс отправил Джо назад с коляской; никто за ним сюда не последовал. Напряжение спало, он чувствовал облегчение, но не мог решиться смотреть, как остров проплывает мимо. Семья, вероятно, возвращается домой; он старался не думать о том, как отец едет один в коляске.

Наконец он посмотрел в окно. Остров исчез, «Магнолия» плыла по проливу, где только вода и болотистая низменность виднелись и впереди, и сзади.

Хорейс вытянул свои длинные ноги, как этого не позволяли светские приличия, и осмотрелся. Каюта была совершенно такая же, как на «Южной Каролине», но здесь было гораздо спокойнее, потому что не было того плантатора из Сент-Мэри, который без умолку говорил, начиная от Дериена, и до самого острова.

— Но, вероятно, мы везем сотни тысяч фунтов хлопка на рынок, — подумал он вслух, радуясь тому, что он здесь один. Дома он собирался поговорить с отцом о политике; ему хотелось выяснить настроение отца, что он сказал бы, когда узнал, что один из его соседей на Сент-Саймонсе издевается над идеей Союза. Хорейс улыбнулся. «Наверное, папа останется верен себе и не скажет ничего». Сегодня, в тихой каюте, освещенной солнцем, ему было стыдно, потому что этот невежественный плантатор как-то напомнил ему его товарища с Юга, возглавившего бунт. «Чепуха. Никаких оснований для сравнения. Ведь недопустимо предполагать, что необразованный, крикливый фанатик способен рассуждать так, как талантливый студент Йельского университета. Если, конечно, не предположить, что образование не так глубоко воздействует на человека, как обычно считают. Может быть, оно только создает внешний блеск». Эта мысль ему понравилась, она оправдывала его решимость не поступать больше ни в какой университет. Но все же он был согласен со своим товарищем, начавшим кампанию, он встал на его сторону против тирании преподавателей.

Хорейс вздохнул. Он додумает все это когда-нибудь в другой раз. Сейчас он все еще чувствует себя очень усталым и его тревожит мысль о том, что его ожидает в Саванне. Может быть, он как-нибудь вечером позовет Алекса Дрисдейла к себе в пансионат, и они поговорят о том, как в действительности образование воздействует на человека.

У него с Алексом почти по всем вопросам были противоположные точки зрения, но как приятно будет опять повидаться. Они расстались в Саванне всего лишь четыре дня тому назад, а казалось, целый год прошел.

Он стал рассматривать свои низкие черные сапоги с ремешками, крепко натягивавшими его темно-серые брюки. Мама Ларней вычистила и отгладила его одежду. Это были его любимые вещи — серый короткий жилет, с вырезом спереди, темно-зеленая визитка с модными очень широкими отворотами, и белая рубашка с жесткой гофрировкой. Его галстук был также светло-серого цвета и закреплялся серебряной булавкой. Ему надо быть очень аккуратным со своим ограниченным гардеробом, пока его чемодан не приедет в Саванну, но когда он прибудет, он, наверное, будет выглядеть не хуже, а может быть лучше, чем многие местные жители. Хорейс глубоко вздохнул. В конце концов, может быть в Саванне будет не так уж и плохо.

Глава VII

В пансионате мисс Сьюзан Плэтт, находившемся на углу улиц Булл и Конгресс, и обслуживание и еда были отличны. Хорейсу нравилась его комната в верхнем этаже с двумя слуховыми окнами, а мисс Плэтт оставалась неизменно любезна и внимательна. Надо было признать, что мистер Лайвели устроил его прекрасно. Его начальник был, видимо, искренне заботлив. Так заботлив, что значительную часть времени Хорейс посвящал тому, чтобы увильнуть от приглашений присоединиться к семье Лайвели на вечерок в театре, домашний обед или пикник на Стрэнде. Однако ему не удалось избавиться от совместных посещений церкви по воскресеньям. Было совершенно очевидно, что мистер Лайвели имел виды на Хорейса как на будущего зятя. С точки зрения Хорейса, Тесси Лайвели была просто корова, даже более тупая, чем ее отец, и такая же некрасивая, как ее десятилетний брат Бубба.

Работа была бы приемлема, если бы Хорейс обладал склонностью к возне с деталями и к рутине. Сутью он овладел быстро, и первую неделю, когда перевозок было больше обычного, ему даже нравилось оживленное движение огромных шхун и бригов, приходивших и уходивших по реке Саванна, ниже Коммерс-Роуд, где помещалось агентство по продаже хлопка компании «Лайвели и Бафтон». Его работа частично заключалась в том, что он должен был осматривать реку с помощью сильной подзорной трубы, чтобы заметить приближение кораблей, груз которых он был обязан проконтролировать. Он смотрел с одного из нарядных металлических балконов, висевших над доками Коммерс-Роуд, и эта часть работы нравилась ему больше всего. Зрелище четырехмачтового корабля, величественно плывшего вокруг большого изгиба реки, всегда волновало его. Ему нравилось входить на борт такого судна, причаливавшего около пристани у подножия крутого песчаного обрыва. Проверка хлопкового груза, мешок за мешком, тюк за тюком было скучным занятием, но он испытывал удовлетворение от того, что его точный список совпадал со списком грузовой конторы. И еще бывало время простоя в работе, когда надо было ждать, пока черные грузчики перенесут на палубу дополнительный груз; тогда он стоял на палубе, перегнувшись над перилами и воображал, что он уплывет на этом корабле. Мистер Лайвели постоянно уверял его, что поездки могут начаться в любой момент.

— Пока нам везло, Гульд, но в этих делах заранее ничего нельзя сказать. Какая-нибудь перевозка может потеряться, хоть завтра.

На второй неделе пребывания в Саванне, в четверг, Хорейс отправился к Дрисдейлам. Оба товарища отметили встречу медвежьими объятиями, шлепая друг друга по спине.

— Ну почему же ты так долго не приходил ко мне? — жалобно говорил Алекс. — Я так соскучился по знакомым лицам из Нью-Хейвена. Если бы я знал, что ты здесь, близко, мы бы уже давно схватились в каком-нибудь яростном споре. Я нахожу, что общество в Саванне довольно-таки скучное, а ты как считаешь? Или они тебя еще не изловили? — Алекс отошел, осматривая его. — Такой красивый воспитанный экземпляр, — ну, у барышень в Саванне просто головы кругом пойдут, когда они обнаружат тебя. Пообедай с нами и давай будем вместе проводить время несколько дней. Я уезжаю через три недели учиться на Север.

С этого дня у Хорейса изменилась жизнь и наступило некоторое освобождение от семьи Лайвели. Хоть Алексу общество Саванны и казалось скучным, он был своим в этой среде, и вскоре так же вошел в нее и Хорейс. Он бывал особенно доволен, когда, чувствуя себя в полной безопасности в обществе Алекса и его друзей, во время антракта в театре видел супругов Лайвели, маленького Буббу и толстую Тесси. Из дипломатических соображений он продолжал ходить с ними в церковь, но в остальном Алекс спасал его. По вечерам они бывали в обществе привлекательных барышень на вечеринках, на концертах или отчаянно спорили вдвоем.

В последний вечер перед отъездом Алекса в университет они договорились обязательно провести время вдвоем. Сразу после того, как Хорейс закончил работу в шесть часов, они отправились в платную конюшню, взяли напрокат верховых лошадей и поехали по Ист-Брод к густому сосновому лесу на окраине города. Когда они подъехали к широкому рву с крутыми берегами, Алекс придержал свою лошадь. Проехав, цокая, по деревянному мосту, переброшенному через ров, они молча въехали в девственный лес; тишина нарушалась только глухим стуком копыт по опавшим сосновым иглам.

— Я, бывало, играл здесь в детстве, — вспоминал Алекс, когда они сошли с лошадей и стояли, глядя на сосны с длинными иглами. — Это было прекрасное место для игры. На Севере я до сих пор скучаю по этим высоким соснам. Там сосны другие. Знаешь, Хорейс, ты ведь пожалеешь, что не едешь учиться со мной, даже несмотря на то, что теперь другие университеты принимают нас, бунтарей из Йеля, условно, с испытательным сроком в шесть месяцев.

Хорейс нахмурился.

— Алекс, это наш последний вечер вместе, потом мы долго не увидимся.

— Ладно, не буду больше об этом говорить. Просто дело в том, что я горжусь тобой, мой друг. Ты был тверд в Йеле. Ты показал, каков ты. У тебя превосходный ум. Югу нужны такие люди, как ты. Мне горько видеть, что ты пропадаешь зря, что ты связался с делами семьи Лайвели.