– Правила понятны? – спросил Джек каким-то чужим, незнакомым ей голосом.

Эшлин медленно кивнула, оглядывая его стройные, длинные ноги, скульптурные бицепсы, черную поросль на груди, узкой полоской спускавшуюся на плоский живот.

– Думаю, да.

– Теперь ты.

Удивившись себе самой, Эшлин рассмеялась. С талией, без талии – она была более, чем когда-либо, уверена в себе.

Протянув руку, она дотронулась до резинки трусов – и была вознаграждена тем, как вздрогнул Джек. Тогда она запустила палец за резинку и чуть оттянула. Говорить нужды не было. И так ясно, чего ей хотелось.

Джек шагнул к ней, стянул с себя трусы, прикрываясь рукой. Эшлин зачарованно смотрела: это было невероятно эротично.

Они пошли наверх, в спальню. Там, на свежезастеленной постели, Джек одним медленным движением раздел Эшлин. Делал он это настолько неторопливо, расстегивая по одному крючку, ленивыми движениями раздевая ее, что она чуть не вскрикнула от нетерпения. Наконец ни одной преграды не осталось.

– Ты точно хочешь этого? – спросил Джек.

– А ты как думаешь? – улыбнулась она.

– Может, это все по инерции.

– Нет никакой инерции, – мягко возразила Эшлин. – Разве ты не видишь сам?

Он вдруг замер:

– А ты не на спор это делаешь?

Эшлин от души расхохоталась:

– Вот, значит, как! Ну конечно же! Трикс на нас с тобой поставила по-крупному.

Они прильнули друг к другу, и каждое прикосновение, каждое движение было нежно и вкрадчиво. А потом все чаще и чаще стало дыхание, и страсть все набирала силу, и они перестали быть нежными, а стали безудержны, нетерпеливы и грубы. Эшлин впилась ногтями в ягодицы Джека, он укусил ее за грудь. И они покатились в обнимку по кровати, и он вошел в нее одним резким, мощным толчком, вскинул ее на себя, и она обхватила его руками и ногами.

Потом они лежали обнявшись, обессиленные и счастливые. Но вдруг Эшлин стало страшно. Что, если теперь, переспав с нею, Джек ее бросит?

– Эшлин, – негромко произнес Джек, – ты – самое лучшее, что со мною случалось в жизни.

И все ее сомнения развеялись.

– Вот только меня мучает вопрос, – продолжал он, помолчав, – будешь ли ты уважать меня утром?

– Не волнуйся, – сонно отозвалась Эшлин. – Я тебя и раньше не уважала.

Он шлепнул ее легонько.

– Разумеется, я буду уважать тебя утром, – поспешила успокоить его Эшлин. – Может, днем проигнорирую, но утром могу гарантировать тебе мое безраздельное уважение.

65

В первый понедельник апреля, за неделю до возвращения в Лондон, Лизе по почте пришло извещение об окончательном решении суда. Развод состоялся. Еще не вскрыв конверт, она уже знала, что там; как ни глупо это звучит, почувствовала исходящие от бумаги недобрые флюиды.

Первым побуждением было спрятаться от известия, засунуть конверт под стопку книг и сделать вид, будто так ничего и не получала. Потом, вздохнув, Лиза быстро открыла письмо. Сколько уже раз ей приходилось делать неприятные вещи. Если прятать голову в песок, ничего хорошего не выйдет. Но действовать надо быстро и решительно, одним рывком, как срываешь с болячки пластырь.

Голова у нее была поразительно ясная. Лиза заметила, как дрогнули пальцы, потянув из конверта бумаги, как пляшут перед глазами строчки. Потом слова встали на свои места, и Лиза начала вчитываться в текст. Вот и все… Никаких недомолвок, жизни то ли в браке, то ли врозь, – все решено и подписано. Конец.

С той же предельной ясностью Лиза отметила, что почему-то не испытывает никакого облегчения. Наоборот, тело налилось тяжестью, будто поднялась температура – и ни радости, ни облегчения она не испытывала.

«А может, послеразводная тоска вообще не проходит? Значит, надо научиться жить с нею…»

Вот Фифи, получив документы о подтверждении развода, устроила грандиозный праздник. Почему же ей, Лизе, не хочется последовать ее примеру? Все дело в том, признала Лиза, что у нее нет ненависти к Оливеру. Вот размазня, даже разозлиться как следует не может!

Она сложила бумагу пополам и заставила себя думать о хорошем. Все пройдет, она привыкнет. Когда-нибудь. Лондон – большой город. Она встретит другого человека. Хотя все эти «другие» такие никчемные! В сравнении – да. Но если перестать мерить всех по Оливеру, то, быть может, будет легче.

А оказавшись в Лондоне, надо стараться не видеть его. Конечно, по работе их пути время от времени будут пересекаться, и тогда они будут вежливо улыбаться друг другу. До тех пор, пока не смогут спокойно встречаться, работать вместе и не думать о том, что могло бы получиться, живи они вместе. Пройдет время, и однажды, когда-нибудь, это не будет иметь ни малейшего значения.

«Но сейчас я проиграла, – признала Лиза в порыве уничижительной честности. – Проиграла, и сама виновата. Этого уже не поправишь, не прогонишь из памяти; так и придется жить с этим до конца».

Ее жизнь всегда была суммой ее побед. Успех за успехом – и вот Лиза стала такой, какова она есть теперь. А это поражение, где его место? Должно же быть место и для неудач, ибо сейчас Лиза поняла одно: жизнь – череда событий, и неудачи значат в ней не меньше, чем удачи.

«Боль меня изменила, – с удивлением подумала она. – Боль, которая еще очень долго не утихнет, сделала меня другой. Даже если я сама того не хотела.

И я рада, что была замужем за Оливером, да, рада! Сейчас мне плохо, грустно, я злюсь, что сама все разрушила, но я чему-то научилась и постараюсь сделать выводы…

Это лучшее, что можно сделать…»

Лиза тяжко вздохнула, взяла сумочку и, как истинный боец, отправилась на работу.

В редакции творилась невообразимая суматоха: готовились к прощальной вечеринке в ее честь, в пятницу. Дело было почти такое же сложное, как презентация журнала. Лиза планировала покинуть Дублин в блеске славы. Она уже сообщила Трикс, что назначает ее лично ответственной за подарок.


В самом конце того рабочего дня, спускаясь на лифте в вестибюль, Лиза отвела Эшлин в сторонку. Ей не давало покоя еще одно дело.

– Хочу, чтобы ты знала, – с нажимом сказала она, – что я в первую очередь выдвигала твою кандидатуру на место главного редактора и пела тебе хвалы перед начальством. Мне жаль, что назначили не тебя.

– Это ничего, я ненавижу командовать, – возразила Эшлин. – Я по жизни подчиненная, а мы не менее важны, чем руководители.

Лиза рассмеялась ее самообладанию:

– Хотя эта девочка, которую назначили, вроде ничего. Могло быть и хуже: вдруг бы выбрали Трикс!

Она не сомневалась, что однажды Трикс будет издавать свой журнал – причем рукой столь твердой, что сама Лиза по сравнению с ней покажется матерью Терезой. Но в данный момент мысли Трикс были заняты другим. Торговцу рыбой указали на дверь, и его место в сердце Трикс занял Келвин. Безумный служебный роман набирал обороты, но пока считался секретом.

Двери лифта открылись, Лиза подтолкнула Эшлин и недобро усмехнулась:

– Смотри, кто там стоит.

А стояла там Клода собственной персоной, взволнованная и растерянная.

– Что ей нужно? – воинственно спросила Лиза. – Пришла увести у тебя Джека? Вот дрянь! Хочешь, я ей скажу, что ее муженек пытался меня трахнуть?

– Предложение замечательное, – словно издалека услышала Эшлин собственный голос, – но спасибо, не надо.

– Точно? Ладно, тогда до завтра.

Как только Лиза ушла, Клода шагнула к Эшлин:

– Если хочешь, чтобы я ушла, скажи сразу, но я подумала, может, мы поговорим?

От неожиданности Эшлин совсем опешила и не сразу нашлась что сказать.

– Пойдем в паб, туг рядом.

Они сели за столик, сделали заказ, и все это время Эшлин против воли не могла оторвать глаз от Клоды. Бывшая подруга выглядела хорошо; волосы она остригла, и это ей шло.

– Я пришла извиниться, – робко начала она. – Я о многом передумала за последние месяцы. Я теперь совсем другая.

Эшлин молча кивнула.

– Теперь я вижу, какой была эгоисткой и как жестоко поступила, – выдавила Клода. – Мое наказание в том, чтобы жить дальше с тем злом, которое я сама посеяла. Ты меня ненавидишь, и не знаю, давно ли ты видела Дилана, но он в ужасном состоянии. Он так зол, и он так изменился…

Эшлин не могла не согласиться. Ей тоже не нравились перемены, которые произошли с Диланом.

– Ты знала, что я просила его вернуться, а он отказался?

Эшлин кивнула. Об этом Дилан разве что по национальному телевидению не объявил.

– И поделом мне, да? – вымученно улыбнулась Клода. Эшлин не ответила.

– Дом в Доннибруке мы продали, и я с детьми живу теперь в Грейстоунз. Очень далеко, но это все, на что хватило денег. Отныне я – мать-одиночка, поскольку Дилан решил, что с опекой не справится. Учиться на ошибках тяжко…

– Зачем ты все это затеяла? – резко перебила ее Эшлин.

От ее суровости Клода испуганно съежилась.

– Сама часто задаю себе этот вопрос.

– И? Какие выводы? Не повезло с мужем? Они все не без недостатков, уверяю тебя.

Клода нервно сглотнула.

– Наверно, дело не только в этом. Мне вообще не следовало выходить за Дилана. Может, и трудно в такое поверить, но, по-моему, он никогда мне по-настоящему не нравился. Просто за таких, как он, обычно выходят замуж: красивый, обаятельный, ответственный, с хорошей работой… – Она с тревогой посмотрела на Эшлин, чье мрачное лицо не обещало ничего хорошего. – Мне было двадцать лет, я ничего не понимала, да и эгоистка была та еще…

Клода изо всех сил жаждала сочувствия и понимания.

– А что же Маркус?

– Мне так не хватало развлечений и веселья!

– Ну, пошла бы прыгнула с парашютом.

– Или на плоту через пороги, – жалобно кивнула Клода, но Эшлин даже не улыбнулась.

– Меня мучили нереализованность и фрустрация, – сделала она еще одну попытку. – Временами я чувствовала, что меня как будто душат…