Уильям Локк - Сумерки жизни

Но самое нежелательное неизменно случается. Он пытался сосредоточить свое внимание на литературном приложении „Фигаро", когда простодушный, но сейчас столь ненавистный ему голос коснулся его слуха.

— Я, право, готов был обегать всю Женеву, чтобы поймать вас.

Рейн, нахмурясь, поднял голову. Гокмастер стоял около него щеголевато одетый, чисто выбритый, розовый и свежий. Его манжеты безукоризненно блестели, ботинки были из лучшей кожи, а в руках была пара новых перчаток. Его бледно-голубые глаза имели такой невинный вид, как будто никогда не смотрели на жидкость большей крепости, чем прозрачная вода озера. Проговорив свою фразу, он немедленно сел и с непринужденным видом сделал знак удалиться гарсону, бродившему тут в ожидании приказаний.

— Разве вы особенно хотели меня видеть? — спросил Рейн угрюмо.

— Да, хотел. Особенно. Я понимаю, что порядочно рассердил вас вчера, и не могу успокоиться, пока не извинюсь. За кое-что мною сделанное и сказанное в прошлую ночь я готов просить извинения весьма смиренно. Я знаю, — прибавил он с одной из своих детских улыбок, — что я мало похож был на образ моего Творца, и не могу надеяться, что вы все сразу простите мне… но если вы будете это делать постепенно, начиная с настоящей минуты, вы дадите мне почувствовать, что я вновь к Нему постепенно же приближаюсь.

В манере говорить этого удивительного человека была какая-то особая прелесть, к которой Рейн, несмотря на все свое нерасположение к нему, не мог оставаться нечувствительным. Кроме того, признанные формы общежития заставляли его принять извинение, предложенное в такой пространной форме.

— Вы доставили мне известное беспокойство, — заявил он с серьезным видом, — и по сему поводу я готов охотно принять ваши извинения. Что касается остального… — он жестом закончил последнюю фразу.

У Гокмастера был огорченный вид.

— Я понимаю, мистер Четвинд. Что для вас невозможно, это дружить с человеком, который не пощадил чести женщины.

Рейн почувствовал себя в затруднительном положении. Он хорошо знал, что с его стороны было бы недобросовестно приписать свое отвращение и гнев целиком только одному этому пункту. Прямое обращение к нему, не лишенное мужества, было очевидно искренне. Оно задело в нем чувство справедливости. Он постарался представить себе свое отношение к Гокмастеру в том случае, если бы Екатерина была просто случайной его знакомой. Ясно, что все сложные чувства, связанные у него с его любовью к ней, не должны совершенно приниматься во внимание при суждении о Гокмастере. Рейн был честным человеком, ненавидевшим притворство, предубеждение и несправедливый образ действий, и обнаружение подобных черт в себе вызвало в нем раздражающее чувство стыда.

— Я имею удовольствие быть в дружеских отношениях с дамой, о которой идет речь, — ответил он американцу, — и потому во вчерашнем вашем сообщении почувствовал личное оскорбление.

— Мистер Четвинд, — заявил Гокмастер, наклонившись вперед с серьезным видом и положив локти на стол, — существует только один путь удовлетворительно разрешить вопрос, — это продолжать и дальше держать вас в курсе своих дел.

— О, ради Бога, оставим эту тему!

— Нет. Дело в том, что я думаю, что вы будете довольны. Вы прямой, честный человек, а я хочу идти прямым, честным путем. Вы это понимаете?

— Вполне, — заметил Рейн. — Но разве вам не понятно также, что это не может быть предметом обсуждения? Имя женщины не может трепаться на устах двух мужчин. Оставим это, предоставим прошлое прошлому.

Он поднялся, взялся за свою палку с намерением уйти и протянул ему руку. Но американец, к некоторому удивлению Рейна, сделал умоляющий жест и также встал.

— Нет. Нет еще, — сказал он кротко. — Не раньше, чем вы убедитесь, что я собираюсь поступить правильно. Вы назвали меня вчера бездельником, не так ли?

— Да. Но я, быть может, слишком погорячился…

— О, нет. Я этого заслужил. Я поступил, как бездельник. Однако, назвав так своего приятеля, вы обязаны дать ему возможность восстановить свою честь в ваших глазах.

— Почему вы так настаиваете на этом? — спросил Рейн, пораженный серьезным выражением лица этого человека.

— Потому что некоторым образом полюбил вас, — возразил американец. — Вы готовы пожертвовать мне две минуты и выслушать меня?

— Конечно.

— Тогда я скажу вам, что намерен сейчас же прямо отсюда отправиться к этой даме и предложить ей выйти за меня замуж.

— Выйти за вас замуж? — вскричал Рейн, и кровь бросилась ему в лицо. — Это было бы оскорблением.

— Жаль, что вы так думаете, — возразил Гокмастер задумчиво. — Я рад был бы изменить свое намерение, но вы понимаете, что все это уже решено.

— Что решено?

— Что я должен сделать ей предложение. Мистер Четвинд, мне впервые представляется этот случай. Восемь лет тому назад она скрылась, не оставив после себя ни малейшего следа. Если вы знаете более честный путь, чтобы исправить причиненное ей зло, скажите мне.

— Так слушайте же! Покиньте Женеву, и пусть она никогда не услышит о вас.

— Если она откажет мне, я так и сделаю. Это также решено. Я должен идти.

— Миссис Степлтон нездорова и не может сейчас принять вас, — в отчаянии заявил Рейн.

— Она мне назначила свидание через пять минут, — невозмутимо возразил тот. — Теперь, мистер Четвинд, я рад буду пожать вам руку.

Он протянул ему свою руку, которую Рейн, растерявшись в эту минуту, механически взял. Затем он кивнул ему на прощанье головой, вытянул манжеты, распрямил плечи и отправился в путь, видимо довольный собою.

Рейн вновь присел к мраморному столику, выпил вермута из стоявшей перед ним рюмки и постарался овладеть собою.

Екатерина сейчас увидится с этим человеком, выслушает делаемое им предложение. Судорожная боль охватила его. Быть может, старая любовь, тлевшая все эти годы, вновь вспыхнула. Его рука дрожала, когда он опять поднес рюмку к губам.

Публика беспрерывно приходила в кафе, выпивала кружку пива или абсента и уходила; по освещенному солнцем тротуару проходили мимо спешившие по своим делам обыватели Женевы: смуглые с тусклыми глазами швейцарские крестьяне, рабочие в синих блузах, туристы в вуалях, с собачками и бедекерами. Босые ребятишки, пользуясь отлучкой гарсонов, хныкая, предлагали увядшие пучки альпийских цветов. Бойкие продавщицы цветов в белых накрахмаленных кофточках выставляли напоказ свои громадные корзины перед праздно гулявшей публикой. Извозчичьи кареты, нанятые немецкими или американскими семьями, с сиплыми криками и хлопаньем бича переезжали с солнечной стороны на противоположную теневую возле садовой решетки. Содержатель кафе в безукоризненном сюртуке стоял у входа и благосклонно улыбался своим гостям Время шло. Но Рейн продолжал сидеть, уткнувшись подбородком в руку и следя за голубыми жилками мрамора, столь же беспорядочными, как его мысли и чувства.

Наконец, он обратил внимание, что кто-то глядит на него и кланяется. Очнувшись от своего оцепенения, он узнал Фелицию, которая подвигалась впереди по тротуару вдоль внешнего ряда стульев. Внезапно встряхнувшись, он поднялся и, оставив мелочь гарсону, нагнал ее и поклонился.

— Разве не чудный день? — радостно заметила она. — Я не могла высидеть в пансионе после завтрака и отправилась за покупками.

— Завтрака! — крикнул Рейн. — Неужели вы этим хотите сказать, что вы уже завтракали?

— Ну, конечно! Разве вы ничего не ели?

— Нет… урочное время прошло. Впрочем, я не особенно голоден. Вы ничего не будете иметь против, если я буду вас сопровождать по магазинам.

— Я буду польщена, мистер Четвинд.

Она улыбнулась ему из-под своего красного зонтика Вид ее, свежий цвет лица, дышащего молодостью, и нежное платье, казалось, действовали успокаивающе на его измученные нервы. Чувство полного покоя в ее обществе незаметно охватило его с тех пор, как он шел рядом с нею.

— Что собираетесь вы покупать? — спросил он, когда они проходили мимо магазинов.

— Я, право, не знаю. Мне надо подумать. Пожалуй, иголки и тесемки. Но вам не следует заходить внутрь.

— О, нет. Я зайду вместе с вами и посмотрю, как это делается, — заметил с улыбкой Рейн.

— Тогда мне придется купить что-нибудь важное, что мне не нужно, — сказала Фелиция.

Возник оживленный спор, который продолжался, пока иголки и тесемки не были куплены. Затем они продолжали свою прогулку по улице de la Corraterie и дошли до парка, где уселись под деревьями. Фелиция была счастлива. Братский поцелуй прошлого вечера вернул ей чувство самоуважения, которое она, как девушка, как будто потеряла. Он продолжал быть властелином ее сердца, она теперь могла служить ему, она это чувствовала, без стыда и ужаса. Расцветавшая в ней женщина угадывала его настроение и старалась развеселить его своим собственным радостным чувством.

Женщина в ней угадывала его настроение, но вследствие своей неопытности, она не видала, насколько такое настроение опасно. Невольно прекрасные чары ее молодости привлекли Рейна ближе к ней. Когда они расстались, он понял, что еще шаг, и он готов был начать ухаживать за ней и совершить низкий поступок. Эта мысль уколола его. Он не знал за собою подобной слабости. Подстрекаемое чувством презрения к своему малодушию, сердце его еще с большей страстью верну лось к Екатерине.

Утреннее солнце припекало балкон, примыкавший к комнате Екатерины. Тонкая полоса света остановилась на пороге открытой двери, словно нерешительный гость. Холодный ветерок пробрался внутрь и гулял по ярким лентам тамбурина, висевшего на стене.

Гокмастер ушел. Она не знала, было ли это чувство облегчения от его ухода или струя свежего воздуха, ворвавшаяся, когда открыли дверь, но резкая дрожь пронизала все ее тело. Глаза ее пылали, во рту пересохло, вся она тряслась от страстного гнева. Несколько секунд она стояла с раскрытыми устами, большими глотками вдыхала холодный воздух и механически расстегивала ворот платья: он ее душил. Затем она обернулась, оглядываясь по сторонам, как попавшая в клетку птица, ищущая выхода. Взор ее упал на кресло, на котором только что сидел Гокмастер. Край коврика у ног был загнут, сиденье помято, покрышка на ручках в беспорядке… все вместе напоминало о ненавистном продолжительном визите. В необычайном волнении кинулась она приводить все в порядок, с детским бешенством встряхивая сиденье, пока на нем не осталось ни одной морщинки. Занявшись этим, она несколько успокоилась.