Она прошлась по комнате и присела на минуту. Но она вся еще трепетала. Оставаться на одном месте было для нее невозможно. Она вскочила на ноги и стала расхаживать по комнате, страстно жестикулируя руками.

Его простить! Никогда!.. никогда ни на этом, ни на том свете. Предать ее… и именно Рейну. Мысль эта была столь невыносима и мучительна, что на ней почти невозможно было сосредоточиться. Тягучий жалобный тон, в котором он изложил перед ней свое признание, сводил ее с ума. Отзвук его слов давил ее мозг.

Неожиданная встреча накануне вечером потрясла ее. После обеденной пытки нервы ее до такой степени расстроились, что она пролежала всю ночь без сна со стучащими висками. Она встала, слабая и больная, когда получилось от него письмецо, в котором он молил о свидании. Она решалась пройти и через это испытание. Пока время шло, она окончательно овладела собой: ожидая его, она особенно тщательно убрала комнату и расставила цветы, которые накануне купила. Она даже стала улыбаться про себя. Какие права на нее имеет в конце концов этот человек?

Он явился, чистенький, разодетый, нисколько не постаревший с того времени, когда она все бросила ради него. Он защищался, назвал себя негодяем, находил для себя оправдание в своей природной слабости.

— Я хотел жениться на вас, Китти. Клянусь Богом, хотел. По возвращении из Мексики. Я надеялся заработать там миллионы… стать одним из земных божков. Ни один смертный не упустил бы подобного случая. Я рассчитывал создать для вас положение, из ряда вон выходящее. Кто мог предполагать, что рудники эти окажутся простым мошенническим предприятием! Сам Ван Гетман был введен в заблуждение. Я сейчас же вернулся. Вы исчезли. Я старался напасть на ваш след. Я потерял его. И все эти годы я тщетно искал его. Перед моим отъездом из Чикаго какой-то господин похвастал в моем присутствии, что никогда ничем не омрачил жизни женщины. „Сэр, — возразил я ему на это, — станьте на колени и вознесите хвалу за это Всемогущему Богу".

Вначале она выслушивала его довольно скептически, но постепенно его горячность убедила ее в его искренности. Она любила его, как она понимала любовь в те далекие дни, когда ее молодость, прозябавшая в тени, расцвела словно молодое деревцо под влиянием солнечных лучей. Сохранившийся к нему оттенок нежности из позабытых глубин вынырнул сейчас на поверхность. Она говорила с ним очень ласково и простила его, как этого требовали лучшие стороны ее натуры.

Тогда он стал настаивать на браке с нею.

— Вот что я хотел вам сказать, Китти, придя к вам. Позвольте мне искупить прошлое, посвятив свою жизнь вашему счастью. Я не совсем еще пал. Я снова буду любить вас, как это делал тогда, когда впервые увидал вас в белом платье среди роз на веранде.

Она улыбнулась и покачала головой. Это совершенно невозможно. Она чувствует себя очень хорошо. Он выполнил свой долг, и это ее вполне удовлетворяет. Искупление, которого она требует, заключается в том, что он не должен больше встречаться с нею. Только на том условии, что он немедленно покинет Женеву, отнесясь к этому свиданию как к последнему и прощальному, она может дать ему полное неограниченное прощение. Он настаивал, надоедая ей. Она поднялась и протянула ему руку.

— Вы должны уйти. Не любовь, а благородное побуждение исправить сделанное зло заставляет вас на этом настаивать…

Она задержалась несколько, невольно испытывая его, и улыбнулась, когда в ответ на ее слова не раздалось страстного возражения.

— Ваша совесть может быть совершенно спокойна. Вы хотите служить мне… в ваших руках залог… моя честь… Вы можете беречь ее.

Вот тут-то странная блажь, нередко находившая на этого человека, внушила ему мысль удовлетворить страстное, ребяческое желание довести до конца свою исповедь и получить полное отпущение грехов своих. Он сообщил ей, что в минуту оплошности он признался во всем Четвинду, и продолжал дальше держать его в курсе своих дел. Вначале она почти не поняла его… известие ошеломило и парализовало ее на несколько секунд, в течение которых слова его не совсем отчетливо били по нервам, словно дождь в темную ночь. Вслед за этим наступило сразу ясное представление о… позоре, унижении… пропасти, которую он разверз у ее ног Внезапная, непреодолимая ненависть к нему охватила ее существо и прорвала все преграды обычной сдержанности и самообладания.

Он совершил непростительный грех в глазах женщины… оскорбил ее честь. Увлечь ее, обольстить, а затем бросить… для всего этого у женщины находилось слово прощения. Но тут было другое. Он ее предал. И не только это — он нанес ей смертельный удар там, где сосредоточена была ее любовь. Вид этого жалкого человека, присоединившего такое страшное оскорбление к тому разрушению, которое он внес в ее жизнь, доводил ее до бешенства. Воспоминание о мягкости, с которой она только что обращалась с ним, усиливало еще чувство отвращения.

— О Боже! Я готова убить вас! Я готова убить вас! — кричала она.

Он весь побледнел, испугавшись превращения этой спокойной, сдержанной женщины в свирепое, дрожащее от гнева существо с сверкающими глазами и страстными словами. Вечная, дикая и необузданная женщина, которую она подавляла многие годы в глубинах своей души, теперь, бросилась на него, готовая растерзать его в своей безумной ярости. Она указала ему на дверь, топая ногами, отказываясь дальше выносить его присутствие. В дверях он остановился и посмотрел на нее со странной смесью мужества и покорности в глазах.

— Я заслуживаю такого наказания… но я не так уж плох. И с Божьей помощью, Китти, в любую минуту своей жизни я готов буду осуществить свое предприятие.

Он ушел. Она была одна и расхаживала по комнате, вся еще сотрясаясь от порыва охватившей ее ярости.

Наконец, напряжение обессилило ее. Она отодвинула занавеску перед кроватью и бросилась на нее, дрожа от стыда, который пожирал ее.

— О, Боже мой! — стонала она, — о, Боже мой! Все это он должен был узнать от… него…

Она крепко прильнула к подушке. Это была мучительная борьба с охватившим ее чувством унижения. Она билась в лихорадке при мысли о его презрении, о крушении его веры в нее, о возмущении этого человека бесчеловечностью подобного признания. Ее протащили по грязи перед его глазами. При том упадке духа, в котором она находилась, ей представлялось, что он к ней сейчас относится с отвращением.

Резкий бой небольших швейцарских часов на письменном столе привел ее в себя. Она подняла свое измученное лицо и посмотрела в их сторону. Было только одиннадцать. Она думала, что прошло уже много часов, пока она тут лежала, вся содрогаясь. Страх заполз ей в душу. Если эти несколько минут показались ей часами, что будет с теми долгими часами, которые ей предстоит еще прожить в сегодняшний день.

Если бы она хоть послала ему то письмо, думала она с горечью. Она упала бы в его глазах, но не в такой степени. Он понял бы ее. Трепетное желание не омрачить его любви поддерживало ее. Если бы она могла поговорить с ним. Казалось, что миром управляет полная цинизма ирония.

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Внезапное желание оставить комнату и выйти на свежий воздух мелькнуло в голове и так же быстро замерло. Для нее было невыносимо ходить по улице или в парке на глазах сотен людей. Душа ее чувствовала себя обнаженной и пристыженной. Если бы нашлось местечко, куда она могла бы уйти и скрыться в каком-нибудь далеком углу, припасть к траве и предоставить листьям на деревьях нашептывать ей одной, было бы другое дело. Ей страшно было соприкосновение с людьми… и вместе с тем сердце замирало от ужасного сознания своего одиночества.

Последнее поразило ее, словно человека, попавшего в полярную страну, который вдруг видит себя изолированным от всего остального мира благодаря непроницаемому туману. Она поспешно отскочила от окна; от чисто физического утомления опустилась на кресло у письменного стола и скрыла лицо свое в руках.

Слуга принес письмецо. Мучительный страх пронизал ее при мысли, что это может быть от Рейна. Но при первом взгляде она убедилась, что это почерк Гокмастера. На конверте красовалась печатная фирма какого-то кафе.

„Если у вас сохранилось чувство сострадания, простите меня, — гласило оно. — Тот факт, что я признался вам в своей вине, доказывает мое искреннее желание начать новую жизнь, поскольку дело идет о вас. Я готов отдать многие годы своей жизни, чтобы заслужить с вашей стороны ласковое слово. Все, что есть лучшего и правдивого во мне, обращается к вам, Китти. Я бесконечно несчастлив".

Она смяла письмо и швырнула его. Действительно, он несчастлив!..

Она посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Ей пришла в голову мысль, что ей придется всю жизнь влачить таким образом, считая бесконечные минуты в каждом часе.

Пыл возмущения ее против Гокмастера остыл, но острое чувство стыда осталось. Невольно мелькнувшая у нее надежда при первом взгляде на письмо натолкнула ее на новые мысли. Где возьмутся у нее силы вновь встретиться с Рейном?

Она еще раз поднялась и опять вернулась к утомительному беспокойному расхаживанию по комнате.

— Никогда, никогда! — крикнула она. — Его глаза убьют меня… он будет любезен… о Боже! Я этого не перенесу. Лучше бы он проклинал меня! Лучше бы он побил меня! О, Рейн, Рейн, мое сокровище, моя любовь! Я могла бы тебе все рассказать… и ты судил бы меня по моим собственным словам. Ты бы не оттолкнул меня. Но это унижение…

Она почувствовала смерть в душе. Она не могла представить себе, что переживет его любовь. Мужчины… в отличие от женщин… не могут любить, раз любовь превращается в презрение. Мысль о презрительной жалости с его стороны жгла ее. Его образ предстал перед нею, искренний, великодушный, благородный. Она на минуту остановилась, когда в голову пришла волнующая мысль.

Не заставит ли свойственное ему великодушие возобновить предложение?