Теперь Эвелин нежно улыбнулась, взглянув на Хелен, погладила ее маленькую белую ручку своей большой рукой и проговорила:

— Это мило с твоей стороны считать так.

— А ты всегда была на моей стороне, — сказала Хелен, растрогавшись, и вдруг спохватилась: — А почему ты говоришь так, будто мы прощаемся?

— Потому, что ты теперь с Клиффордом Уэксфордом, — ответила Эвелин, — и, по сути, мы расстаемся.

— Я приношу извинения за Клиффорда, за то, что он напал на отца, но тот его спровоцировал. Отцу не следовало так врываться.

— Это все гораздо глубже, — отвечала Эвелин.

— Отец обдумает и переживет.

— Нет, — твердо сказала Эвелин. — Ты должна выбрать.

У Хелен мелькнула мысль, что отец, собственно, ей не нужен, особенно теперь, когда есть Клиффорд.

— Отчего бы тебе не уйти от отца, мама, и не оставить его с его художественным гением один на один? Разве ты не понимаешь, как абсурдна твоя жизнь с ним? Жить с человеком, который запирается от всех, — и выставлять ему еду на тарелочке на подоконник?

— Но, милая, — возразила Эвелин, — ведь он — художник!

И Хелен должна была признать, что она вряд ли хотела, чтобы мать последовала ее совету. Одно дело предлагать родителям разойтись — очень многие предлагают — а иное дело, когда до этого доходит. Часто это бывает ужаснее всего.

— Возможно, лучшим выходом будет сейчас тебе временно не появляться у нас, — сказала Эвелин собственной дочери.

При этом в душе Хелен появились страх и боль. И Хелен была более, чем когда-либо, благодарна судьбе, что у нее есть Клиффорд, потому что эти страх и боль нуждались в подавлении. Ей на мгновение показалось, что собственная мать отказывается от нее.

Но, конечно, это была ерунда, нонсенс.

Они съели на двоих любимый медовый бисквит Хелен и поровну поделили оплату счета. Женщины вышли из ресторана, поцеловались, улыбнулись друг другу — и пошли каждая своей дорогой: Эвелин в свою жизнь без дочери, а Хелен — в свою, без матери.

Заточение во имя защиты

— Бога ради, — проговорил Клиффорд, когда вечером Хелен рассказала ему о встрече с матерью, — сделай, что угодно, но не нужно советовать матери уходить из дому!

Они ужинали в постели, стараясь не испачкать черные простыни салатом, приготовленным Клиффордом собственноручно из тресковых молок, лимонного соуса и сметаны. Салат был, несомненно, дешевле, чем купленный готовый к употреблению; а даже сама любовь не могла заставить Клиффорда отступить от своей традиции экономии. Некоторые называют это скряжничеством, но отчего бы не употребить более мягкое слово?

Клиффорд любил жить хорошо — но находил особое удовольствие в том, чтобы не тратить ни пенни сверх того, что требовала необходимость.

— Почему, Клиффорд?

Иногда он ставил Хелен в неловкое положение, как это случалось и с Энджи; но у Хелен была способность просить совета и гибкий, изворотливый ум. В отличие от Энджи, которая обладала лишь недюжинным упрямством, Хелен любила учиться.

Как прелестна была Хелен в тот вечер: совершенное очарование! Ее тонкие гибкие руки, обнаженные мягкие плечи; ее кремовая ночная рубашка едва прикрывающая нежно набухшую грудь… Она откусывала от куска ровными мелкими зубками, делая осторожные движения, чтобы не расплескать салат, который получился у Клиффорда слишком жидким…

— Потому что твоя мать — источник отцовского вдохновения, — ответил Клиффорд. — И, хотя в этом и состоит ее наказание, но для искусства можно пожертвовать. Искусство важнее, чем индивидуум; даже важнее, чем художник, искусство творящий. И твой отец, хотя он и монстр, понял это первым. Более того, художнику необходимо сочетание определенных условий для того, чтобы он творил, чтобы выражал свое особенное видение мира. Сочетание условий, — необходимое для творения твоему отцу, включает дом в Эпплкоре, твою мать, ссоры с соседями, паранойю — и соответствующее отношение к миру искусства вообще и ко мне в особенности. До норы до времени в набор условий была включена и ты. Теперь ты выброшена из его жизни: это уже достаточный шок. Все это привело к тому, что сейчас он заперся в гараже и творит; когда он выйдет на свет, мы увидим его новый стиль. Будем надеяться, что новое будет более популярным для публики, чем прежнее.

Он осторожно вынул из рук Хелен упаковку крекеров, отложил ее в сторону и поцеловал ее соленые губы.

— Надеюсь, — сказала Хелен, — ты не привез меня сюда только для того, чтобы картины моего отца впоследствии легче продавались?

Клиффорд в ответ расхохотался, однако между взрывом хохота и вопросом Хелен повисла значительная пауза, будто Клиффорд, обдумывая вопрос, прикидывая, а не так ли это на самом деле.

Счастливчики зачастую действуют инстинктивно, без плана и схемы, только к своей выгоде. Они просто следуют своей интуиции, и жизнь с поклоном одаривает их все новыми удачами.

Клиффорд любил Хелен. Конечно любил, в этом нет сомнения. Но, кроме того, что она была Хелен, она была дочерью Джона Лэлли: частью сочетания условий для проявления гения, а гениям нужны потрясения, шок…

Но не подумайте, читатель, что они в постели слишком долго рассуждали об этих материях. Клиффорд, кстати, забыл сказать Хелен, что на неделе ему позвонил отец Энджи Уэлбрук из Йоханнесбурга.

— Я подумал, что тебя необходимо предупредить, — сказал в трубку глубокий и печальный голос. — Дочь вышла на тропу войны.

— А причины? — голос Клиффорда был холоден и весел.

— Бог знает. Ей не нравятся старые мастера. Она говорит, что будущее — за новыми. Говорит, Леонардос выбрасывает деньги на ветер. Что ты там наделал? Чем ей досадил? О нет, не надо мне рассказывать. Я не желаю знать. Просто помни о том, что, хотя я и главный держатель долевой прибыли, но в Англии моим финансовым представителем является она, поэтому у вас она бесконтрольна. Она хитрая девка, и может закусить удила.

Клиффорд поблагодарил и пообещал выслать хвалебные обзоры выставки Босха и отчет прессы о беспрецедентном интересе к ней публики. Конечно же, Клиффорд уверил Уэлбрука, что его вложения хорошо защищены; что поддержка и продвижение современного изобразительного искусства становится все большей прерогативой Леонардос, — другими словами, что претензии Энджи необоснованны.

Потом он позвонил Энджи и пригласил ее позавтракать. Об этом он впоследствии также забыл сообщить Хелен. Наутро он оставил ее в постели в таком расслабленно-обморочном состоянии, что был уверен, когда он вернется, она едва опомнится.

Энджи с Клиффордом поехали в «Клэриджес». В то время мини-юбки едва входили в моду. Энджи была в брючном костюме из бежевой замши. Она провела все утро в салоне красоты, но рука девушки, что накладывала на глаза Энджи фальшивые ресницы, соскользнула; поэтому один глаз ее был красным. Из-за этого ей пришлось надеть темные очки, а ей было прекрасно известно, что Клиффорду не нравятся, когда темные очки надевают в иных случаях, кроме как во время катания на лыжах. В результате она чувствовала себя раздосадованной и озлобленной.

Вдобавок ко всему, метрдотель, проводивший Энджи к столику, опрометчиво сказал:

— Я очень сожалею, но у нас не принято приходить в ресторан дамам в брюках.

— В самом деле? — переспросила Энджи, и выражение ее лица стало опасным.

— Если вы соизволите пройти в бар, то…

— Нет, — отрезала Энджи, — соизвольте-ка лучше принять от меня брюки.

На ней был длинный жакет. Она тут же расстегнула брюки, и переступила через них, вручила их метрдотелю и прошла в зал, будто в мини-юбке, в одном жакете, чтобы присоединиться к Клиффорду.

Жаль, подумал Клиффорд, что ее ноги в мини выглядят хуже, чем в брюках. Они совершенно испортили этот великолепный жест. Тем не менее, он был впечатляющ. Присутствовавшая в ресторане публика была в восторге. Когда Энджи подошла к столику, раздались аплодисменты.

— Я знаю, что я плохо воспитан, — начал Клиффорд, склонясь над перепелиными яйцами, — я признаю, что я хам и негодяй, но факт состоит в том, что я влюбился.

И он поднял на нее свои ясные голубые глаза, но, найдя, что ее глаза прикрыты темными очками, протянул руку и снял очки с ее лица.

— Один глаз у тебя красный, — отметил он, — ужасно.

Что-то в его голосе, в этом жесте сказало ей, что влюбился он, без сомнения, в кого-то третьего, однако их отношения не кончены. И она была права.

— И что из этого следует? — спросила Энджи, одной рукой прикрывая глаз, а другой держа нож, которым она намазывала на яйцо майонез.

А он, глядя на Энджи, думал о том, что слишком уж она тоща (в те дни худоба не была столь модной, как сейчас. Считалось, что проступающие под кожей ребра — нечто вроде уродства). В постели с ним она обычно прикрывалась простыней, и не без причин. Хелен же могла обнажить любую часть тела, в любой позе, и все было совершенно. Однако даже недостатки Энджи имели некую долю шарма.

— Останемся друзьями, — предложил Клиффорд.

— Ты имеешь в виду, что не желаешь, чтобы мой отец изымал из Леонардос свои миллионы.

— Как ты меня хорошо знаешь, — сказал он и засмеялся, глядя на нее в упор своими проникновенными глазами. Он отвел ее руку от покрасневшего глаза; и сердце ее замерло, но что толку?

— Ну что ж, эти миллионы скоро станут моими, — продолжила Энджи, — а что касается меня, то я не хочу видеть их в Леонардос. Искусство — слишком рискованный вид бизнеса.

— Ну, только не в том случае, когда инвестициями распоряжаюсь я, — ответил Клиффорд.

— Но пока ими распоряжаешься не ты.

— Скоро буду — я.

И она поверила ему. Толпы репортеров и фотографов уже толклись возле дверей «Клэриджес».

Репортеры и фотографы жаждали поведать о поступке Энджи и получить снимок ее ног. А если не это, то хотя бы снимок поверженного в прах Короля официантов. Штат «Клэриджес» пытался воспрепятствовать нахальной журналистской братии. Журналистский интерес, как и всякая «паблисити», возбудил Клиффорда.