Уильям Купер - Сцены провинциальной жизни

Проходя по аудитории, где сидел Болшоу, я норовил проскользнуть незамеченным, зная, что он страх как любит поточить со мной лясы за счет времени, когда ему положено вести урок. Сегодня меня постигла неудача. Болшоу избрал законный, проверенный способ учителей занять внимание учащихся — контрольную. Когда я проходил, он поднял голову и с клыкастой усмешкой из-под желтых усов блеснул на меня стальными очками.

Я покосился на доску с перечнем вопросов, на класс — олухи, все до единого. Болшоу неторопливо заступил мне дорогу.

— Я все более убеждаюсь, — это было его излюбленное присловье, в особенности к какому-нибудь вопиющему по кичливости высказыванию, которое он и не замедлил произнести громким полушепотом, отлично слышным в другом конце лаборатории, — что только я один и умею отвечать на заданные мною вопросы.

Мы постояли молча.

— Слыхали сегодняшнюю новость? — сказал Болшоу.

Я был несколько озадачен. У меня мелькнула было мысль, что он, может быть, узнал что-нибудь свежее о действиях Гитлера, но мы с ним не сходились во взглядах на политику, а потому избегали заводить о ней разговоры. Болшоу относился к Гитлеру одобрительно — вернее, одобрял деятельность фюрера в принципе, но в то же время считал, что сам справился бы с нею удачней.

— Симс-то у нас опять манкирует.

Я взглянул на него с интересом.

Симс был старшим преподавателем по всем естественным дисциплинам: физике, химии, биологии, а также математике — и соответственно больше получал. Болшоу, хоть и глядел директором, был всего-навсего старшим по физике. Симс был ласковый старичок, деликатный, безобидный и страдающий астмой. Болшоу не мог дождаться, когда он уйдет на пенсию.

— Я как раз говорил на той неделе директору, — сказал Болшоу, — Симс — больной человек.

Я улыбнулся про себя такому выбору выражений. Если заболел ваш друг, вы скажете: «Такой-то заболел; у него приступ астмы». Фразу «Такой-то — больной человек» вы припасете на тот случай, когда надеетесь, что судьба устранит такого-то с вашего пути, тем самым открыв перед вами возможность существенно поправить ваше благосостояние. Вслушайтесь, как звучит: возвышенно, бескорыстно.

Болшоу был властолюбец. Заполучить Симсово место значило бы для него чрезвычайно много. Для меня — тоже немало, потому что, рассуждал я, если Болшоу достанется место Симса, трудно будет помешать тому, чтобы мне досталось место Болшоу, а с ним и прибавка к жалованью. Этим ход моих рассуждений лишь начинался. Болшоу не только силен, он коварен и лукав. И у него все козыри. До сих пор я держался, размышлял я, — по крайней мере удержался на работе, — но, может быть, не столько благодаря собственной силе духа и тактическим способностям, сколько из-за полной недееспособности директора.

— Мы с женой ходили вчера его проведать. По-моему, он совершенно больной человек. — Болшоу говорил приподнято и строго, как подобает, когда ты знаешь самое страшное. — Боюсь, он уже и сам не верит, что поправится.

Я тотчас высказал уверенность, что Симс поправится.

— Астма ведь, по сути дела, — защитный недуг. Для бедного старичка это способ на время укрыться от нашей кутерьмы. Возможно, он…

— Я все больше убеждаюсь, — перебил меня Болшоу, поддав силы голосу на несколько децибел, — что основное для человека — уверенность в себе. Она воодушевляет других.

С меня было довольно.

— А у вас вон в том человеке есть уверенность? — сказал я, показывая на мальчишку, который беззастенчиво сдувал с учебника.

Класс услышал и разом притих. Болшоу оглянулся, а я — ходу и за дверь.

Через несколько минут я проходил обратно, но Болшоу, как ни странно, не сделал даже попытки перехватить меня. Подозрительно.

У себя в закутке я сел на место и спросил ребят:

— Чем тут без меня пробавлялся Болшоу?

Фрэнк сказал:

— Заглянул проверить — может, мы здесь валяем дурака, думал подловить. Грозился, что накажет Бенни.

— А что Бенни вытворял? — Бенни только и делал, что валял дурака.

— Я, сэр, ничего! — Бенни сделал уморительно невинное лицо.

— Ничего не вытворял, верно, — сказал Фрэнк. — Ролли его облаял нарочно, это он к вам цепляется.

— Чушь, — брюзгливо сказал Тревор. — Ролли хлебом не корми, дай облаять кого-нибудь. — Он фыркнул.

Я погрузился в чтение.

Через час или около того я обратил внимание, что вся комната залита солнцем. Я встал и сладко потянулся. Размяться бы сейчас, подумал я, прогуляться бы с Миртл по полям… Я швырнул книжку на лабораторный стол и прислонился к стене. Фред и Бенни сосредоточенно считали, Фрэнк уткнулся в микроскоп; Тревор подпиливал ногти. На соседней церквушке пробили часы. Что-то подмывало меня изнутри.

— Que je mennuie![4] — вырвалось у меня.

Наступило молчание.

— Сходили бы вы проветрились, — сказал Тревор.

— Ступайте, ступайте, — сказал Фрэнк. — Кофейку попейте. У нас все будет в порядке.

— Можно по телефончику звякнуть кой-кому, — с намеком сказал Фред.

Я помотал головой.

— Это значит еще раз напороться на Болшоу.

— А вы — в окно, — сказал Бенни. — Ролли и знать не будет, что вы смылись.

Узкая створка окна в углу комнаты открывалась. Если влезть на лабораторный стол, можно было протиснуться наружу. Я проверял.

Бенни уже взгромоздился на стол и услужливо распахнул для меня створку.

— Обратно мы вам пособим, даю слово.

Я знал, что на него нельзя положиться, что он обязательно выкинет что-нибудь, а Болшоу — тут как тут, и мое отсутствие раскроется. Не было никакого смысла искушать судьбу, но искушение оказалось слишком велико.

Еще минута — и я шагал по улице в холодных лучах сверкающего солнца. Приятно дышится на воле, тем паче после утра в школе!

Молодого человека, с которым Том ездил на дачу, звали Стив, и было ему семнадцать лет. Вы, я вижу, уже нагнулись поднять камень и бросить в Тома — советую вам, перемените мишень и бросьте его в Стива. У Стива фактически не было никаких моральных устоев.

Был он из молодых, да ранний, большеротый, нескладный, долговязый, но приятной наружности. Копна мягких темных волос, которые поминутно лезли ему в глаза, яркие губы. Ничего особенно женственного в нем не наблюдалось. Он горбился, как бы желая уйти в себя, и на его губах блуждала скорбная улыбка, точно свидетельствуя о крайней хрупкости, как душевной, так и физической, хотя, зачем бы это, непонятно, поскольку в его далеко не хлипком теле жил дух, со страшной силой сосредоточенный на самом себе.

Подобно Тому, Стив руководствовался в своих поступках представлением, которое составил о себе. А представлялся он себе существом сверхранимым, с душой художника и потребностью в покровительстве, помощи и поддержке. То-то было счастья и радости, когда выяснилось, что у Тома представление о нем совпадает с его собственным. Требуемые покровительство, помощь и поддержку взялся поставлять Стиву Том. У них установились отношения по схеме «патрон и протеже».

Мне Стив нравился. Он писал стихи, в которых виден был талант, и я поддерживал его, так как считаю, что писать стихи — очень подходящее занятие в юности. Я сторонник теории Сомерсета Моэма, что молодым свойственно резвиться, и в частности создавать разнообразные, но в равной мере маловыдающиеся произведения искусства; мне кажется, для молодых это не худший способ резвиться, не то что регби, от которого язык на плечо, а проку чуть.

Мне доставляло особое удовольствие проводить время в обществе Стива. Подобно многим, у кого слабовато с моралью, Стив был необыкновенно забавный собеседник. Как ни прискорбно, приходится признать, что, когда люди сильны в отношении морали, все ими восхищаются, но редко кто проявляет желание провести с ними больше пяти минут. Мы все сходились на том, что со Стивом, сколько ни просиди вместе, никогда не надоест.

Хотя отношения у Тома и Стива были построены по схеме «патрон и протеже», мне их поведение напоминало скорее схему «капрал и рядовой». Том был неистощимо деятелен и требовал того же от других; Стив был неисправимый лодырь. Когда они встречались, только и слышно было, как Том громогласно командует: «А ну, Стив, сделай то!», «А ну, Стив, сделай это!», а Стив, как ему и подобало по чину, чисто символически создавал видимость того, что повинуется.

Стив первый признал бы, что со стороны протеже только разумно стараться любыми средствами удержать патрона, однако, когда для создания символической видимости того, что он повинуется, требовалось приложить физическое усилие, он обыкновенно бывал, мягко выражаясь, неловок и нерадив. Что немедленно побуждало Тома читать ему подходящие к случаю наставления, коим Стив и следовал безропотно — слишком безропотно, если хотите знать мое мнение, ибо истины, которые Том почитал за благо ему вещать, изобиловали грубыми погрешностями. Слава богу, что Тома, когда он читал наставления, занимал самый процесс, а Стив ничего не знал, да и знать не хотел, о погрешностях.

Том был привязан к Стиву не на шутку. Мысль снять дом за городом первым пришла в голову нам с Миртл, и подыскала дачку Миртл, но Том в самом скором времени смекнул, что привязанность Стива к нему тоже возрастет не на шутку, если будет возможность проводить с ним выходные дни за городом.

Мало того, Том купил автомобиль, и Стив вздохнул с облегчением. Дело в том, что у Стива не было велосипеда. Том вызвался одолжить ему свой, но сразу же возникло сомнение, способен ли Стив на нем передвигаться, потому что, проехав три шага, он валился на землю. В конце концов Стив понял, что попал из огня да в полымя, так как Том за рулем оказался неуправляем и дик и, обладая завидным зрением, полностью, сколько можно судить, им пренебрегал. Стив, как и все мы, с тех пор постоянно дрожал за свою жизнь.