Доминик Данн - Строптивая

– Как ты узнала, что я проснулся? – спросил Филипп.

– Мне видно тебя в зеркало, – сказала она.

– Красивая спина, – сказал он.

– Что?

– Красивая спина, говорю.

– Благодарю.

– Лямка упала с плеча, и это смотрится так привлекательно.

– Я чувствую себя неловко, можешь поверить. В ответ он улыбнулся.

– Ты всегда спишь с жемчугом на шее?

– Всегда. Он принадлежит моему дяде.

– Тому дяде, что поменял карточки? Она рассмеялась.

– Дяде Гектору, хотя я никогда не называю его дядей. Просто Гектор Парадизо.

– Как в названии бульвара Парадизо, что ведет к аэропорту?

– Да. Парадизо были знатной семьей землевладельцев. Прабабушка Гектора – а может быть, прапрабабушка, я не уверена, какая именно, я никогда в этом толком не разбиралась – была одной из основателей этого города, когда-то очень давно. Моя мама была его старшей сестрой.

– Постой, дай-ка мне разобраться. По отцовской линии, как говорит Паулина Мендельсон, ты владеешь природным газом, а по материнской линии ты происходишь из семьи знатных землевладельцев. Правильно?

– Правильно.

– Там, где я живу, тебя назвали бы женщиной с большими связями.

– Да, я владею всем этим, по крайней мере, здесь, в Лос-Анджелесе.

– Я знаю, что это не мое дело, но почему жемчуг принадлежит дядюшке Гектору?

– Он принадлежал его матери, моей бабушке, которую я не знала. Когда Гектор был в армии, то носил его под формой. Он считал, что жемчуг приносит ему счастье. После армии он отдал его моей маме, а когда мама умерла, жемчуг перешел ко мне. Я почти никогда не снимаю его, только когда принимаю ванну и, конечно же, когда плаваю – хлор в бассейне очень вреден для него – или когда надеваю мамино бриллиантовое колье, что бывает редко, потому что надоедает брать его из банка, затем возвращать наутро в банк из-за страховки.

Филипп рассмеялся.

Она сконфуженно посмотрела на него.

– Что я такого смешного сказала?

– От таких проблем богатых людей мне всегда становится веселее, – сказал он.

Проведя расческой в сотый раз по волосам, она встала, подошла к кровати и откинула с него простыню.

– Время вставать, – сказала она. Посмотрев на него, добавила:

– О, Боже!

Филипп, удивленный, застенчиво улыбнулся.

– Причина во мне или потому, что уже утро? – спросила она.

– И то, и другое, – ответил Филипп. Он протянул руку и опустил лямку ее сорочки с другого плеча. Сорочка соскочила до талии.

– Грудь тоже красивая, – сказал он тихо. Она прикрыла груди руками, но не отвернулась.

– Не делай так, – сказал Филипп. Он отвел ее руки и посмотрел на груди. Затем пальцем легко коснулся соска и сделал вращательное движение.

– Прекрасно, – сказал он. Прошлым вечером, на приеме у Мендельсонов, он подумал, что она привлекательная, но недостаточно красивая. Теперь, глядя на нее, он изменил свое мнение.

– Это действительно прекрасно, – сказал он.

– Что действительно прекрасно? – спросила она.

– Твоя скромность.

– Послушай, Филипп, я не хочу, чтобы ты думал, что у меня есть привычка подцеплять мужчин на вечеринках и приводить их к себе домой, – сказала Камилла. – Это не так.

Она хотела сказать: «Это случилось впервые с тех пор, как умер муж», но она не сказала этого, хотя это была правда, потому что подумала, что эти слова прозвучат как оправдание.

– Я этого вовсе не думаю, – сказал Филипп нежно. Какое-то мгновение они пристально смотрели друг на друга. Затем Филипп взял ее руку и усадил Камиллу на кровать рядом с собой.

– Ночью я хотела кое-что тебе сказать, – прошептала она.

– Что же?

– Мне кажется, ты выбрал ужасно странное место для татуировки.

Позже Камилла спустилась вниз приготовить кофе и уже с подносом вернулась в комнату. По шуму воды она поняла, что Филипп в ванной. Он стоял к ней спиной, голый, намереваясь побриться. Хотя она и провела с ним ночь, занимаясь любовью в разных вариациях, и утром это опять повторилось, столкнувшись с ним в ванной комнате, она почувствовала, что нарушила его уединение.

– О, прости, – сказала она. Он улыбнулся.

– Все в порядке.

– Мне нужна соль для ванны.

– Входи. Это твоя ванная комната. Я позаимствовал твою бритву.

– А чем ты пользуешься для бритья?

– Обычным мылом. Вполне подходит.

Проходя мимо него и открывая шкафчик, она задела его. Филипп, всегда чуткий к прикосновениям, отреагировал на это. Они оба заметили это. И оба улыбнулись.

В спальне зазвонил телефон.

– Как? В ванной комнате нет аппарата? – пошутил Филипп. – А мне показалось, что я нахожусь в столице кино.

– Я к кино не принадлежу, – сказала Камилла и пошла к телефону. – Мы даже не разговариваем с жителями этой столицы. Вероятно, это Банти. Я говорила тебе, что у меня есть дочь?

– Нет.

– Восьми лет. Она проводит уик-энд на ранчо семьи ее подруги Филлис в Солвэнге. Иначе ты бы никогда не провел здесь ночь. Алло? О, доброе утро, Жюль. Какой замечательный был у вас прием. Я так хорошо провела время. Собиралась позвонить Паулине и поблагодарить ее, но подумала, что еще очень рано.

Наступило молчание, потом Филипп услышал, как Камилла воскликнула: «Нет!» Опять молчание, и опять она сказала: «Нет! Не могу поверить. Как это произошло?»

Снова молчание и голос Камиллы: «Откуда ты звонишь, Жюль?»

Филипп замотался в полотенце и, войдя в спальню, встал рядом с Камиллой. По лицу Камиллы он сразу догадался, что случилось что-то серьезное, возможно, какое-то несчастье.

– Из дома Гектора, – услышал Филипп в трубке низкий голос Жюля Мендельсона.

– Я сейчас приеду, – сказала Камилла.

– Нет, нет, Камилла, не приезжай, – говорил Жюль торопливо, – В этом нет необходимости. Это тебя ужасно расстроит. Я могу сделать все сам. Ты лучше отправляйся к Паулине и побудь с ней. Или я могу попросить Паулину приехать к тебе, а через час или раньше мы встретимся.

Камилла была недовольна его предложением, но, коль скоро это был совет Жюля Мендельсона, она согласилась.

– Да, конечно, Жюль. Ты уже рассказал Паулине?

– Да, я звонил ей, – сказал Жюль.

Когда она повесила трубку, Филипп спросил:

– Что случилось?

– Гектор умер, – ответила Камилла.

– От чего?

– Очевидно, застрелился.

Они посмотрели друг на друга. Он положил руку на ее плечо.

– Я сожалею. Она кивнула.

– Мой отец, мама, муж, теперь дядя. Почему, черт возьми, мне так не везет?

– Одевайся, – сказал Филипп. – Я отвезу тебя туда.

– Жюль сказал, чтобы я не приезжала, что это только расстроит меня. Он сказал, чтобы я ехала к Паулине, он встретится со мной там и все мне расскажет.

– Жюль Мендельсон – родственник твоего дяди?

– Нет.

– Он был его лучшим другом?

– Нет. Гектор был другом Паулины, я никогда не думала, что Жюль так его любит. Почему ты спрашиваешь?

– Ты ведь единственная из живых родственников Гектора, не так ли?

– Да.

– Как же Жюль узнал, о его смерти раньше тебя? Почему из полиции позвонили ему?

Камилла посмотрела на Филиппа.

– Я не знаю, но это так похоже на Жюля – брать все в свои руки. Несмотря на суровую внешность, он невероятно добрый человек, готовый сделать все для своих друзей. Я рассказывала тебе, как он помог мне, когда Орин умер в Барселоне.

– Да, я все это помню, – сказал Филипп, – но одного не могу понять: почему из полиции позвонили ему, а не тебе.

– Возможно, ты прав, – сказала она.

– А не кажется ли тебе, что ты должна поехать в дом дяди?

– Жюль сказал, чтобы я ехала к Паулине.

– Тем не менее, ты не производишь впечатления женщины, которая держится в стороне только потому, что кто-то ее попросил об этом.

– Верно, я не такая.

– Идем. Я отвезу тебя.

Магнитофонная запись Фло. Кассета N 3.

«Однажды Жюль сказал мне, что иногда он чувствует себя не вполне соответствующим семье Паулины. Трудно представить, что Жюль может чувствовать себя несоответствующим хоть чему-то, но он так сказал. Отец Паулины был хорошим спортсменом, а Жюль никогда не увлекался спортом, если не считать, что он смотрит футбол по телевизору. Почти никто не знает, что ноги у Жюля «журавлиные», это при его-то огромном росте. Он очень болезненно относился к этому. В детстве он перенес полиомиелит, это был один из последних случаев болезни. Поэтому-то он не играл ни в гольф, ни в теннис, вообще не занимался каким-либо видом спорта, чему отец Паулины придавал большое значение.

Еще он чувствовал, что Паулина никогда не порывала связей с ее окружением на Восточном побережье, хотя стала уже старожилом светского общества Лос-Анджелеса. Он говорил, что она казалась гостьей в городе. Когда к ней приезжали сестры, а это случалось несколько раз в году, то он чувствовал себя среди них аутсайдером, пока они хихикали и болтали о знакомых им людях, о которых он даже никогда не слыхивал. Он рассказывал, что иногда они разговаривали друг с другом на французском.

Однажды он сказал, что если с ним что-то случится, то Паулина и года не проживет в Лос-Анджелесе, уедет.»

Узнавать новости о несчастье раньше всех, раньше даже, чем газеты и телевидение, было не внове для Паулины Мендельсон. В прошлом, благодаря положению и влиянию ее супруга, она узнавала о разных мелких неприятностях, связанных с ее единственным сыном Киппи Петуортом, еще до того, как об этом узнавала полиция. Подростковая клептомания, которой был подвержен Киппи, постепенно прошла, но не обошлось без несколько крайне неприятных историй, которые приходилось скрывать, улаживать, а в некоторых случаях откупаться, и всем этим занимался Жюль, хотя был мальчику только отчимом. Но ведь все знали, что отец Киппи, Джонни Петуорт, проявлял полную беспомощность во всем, кроме карт и триктрака.