Она опять села. Я тоже – на подоконник.

– Штаммы предложили мне пожить у них.

– Как мило.

– Да. Но я не останусь.

Голова Бориса, скрывшаяся было за спинкой дивана, появилась вновь. Я забыла о его присутствии и о том, что он еще ничего не знает, поэтому притворилась, что не вижу его.

– Мне лучше пожить самостоятельно. Знаешь, преодоление трудностей… А тут слишком удобно. Чем дольше я здесь проживу, тем труднее будет уйти.

Она понимающе кивнула. Почему людям проще понять ложь, чем правду?

– Может, сниму комнату где-нибудь в районе Колумбийского университета. Похоже, там можно найти недорогое жилье. И Дэвиду близко от университета. Ты ведь будешь заходить ко мне в гости? Не забудешь подругу из-за того, что она окажется так далеко?

– Что ты, конечно нет.

Я подошла к дивану и положила руку Борису на голову:

– И есть еще один молодой человек. Если он не станет навещать меня, тебе придется притащить его силой. Впрочем, нет. Я сама приду сюда и притащу его.

Я опустила глаза и получила в награду за свои слова улыбку настоящего мужчины одиннадцати лет. Ласково погладила его по макушке.

– Пожалуй, мне пора идти, – сказала Тея.

– Уже? Я думала, выпьем чаю.

– Я обещала маме вернуться к ужину.

– Ах да, принцесса Тея должна быть дома к шести, или ворота гетто захлопнутся перед ее носом.

– Ой, Руфь, – хихикнула она с облегчением оттого, что я вернулась к своей обычной шутливой манере. К шуточкам, которые она понимала. Она надела пальто. Это было старое пальто ее матери, слишком широкое и коротковатое. Я проводила ее до двери, позвав Бориса с собой.

– Руфь, я… – в сомнении переводя взгляд с меня на него.

– В чем дело, Тея?

– Руфь, я знаю, тебе сейчас нелегко. Но… – Я с любопытством смотрела на нее, пытаясь понять, что ее смущает. – Не будь… слишком… Им тоже трудно, Руфь. Не суди их слишком строго.

Призыв к снисходительности. Я уставилась на нее и подумала, что ни от кого другого не потерпела бы подобного.

– Тея, я ведь не убежала из дома. Меня вышвырнули.

– Но он же не хотел.

– Это он говорит?

– Необязательно говорить. Я знаю, что он не хотел.

– Ты думаешь, он пошутил? Хороша шутка: обвинить меня в убийстве брата (краем глаза я заметила, что Борис резко вскинул голову), а после этого вышвырнуть из дома.

Она помолчала, обдумывая услышанное. Затем сказала с надеждой в голосе:

– Надо ведь учитывать его состояние.

– Неужели? А мое состояние он учитывал?

Она грустно посмотрела на меня. С этим будет посложнее, чем с голодным котенком или с бродягой, замерзающим в парадной. Вздохнула.

– Мне не хочется, чтобы ты его возненавидела.

– Иди домой, детка, увидимся на занятиях.

Она быстро обняла меня и направилась к выходу. Мы пошли за ней, и ладонь Бориса скользнула в мою. Холодная как ледышка, хотя он был в теплом свитере. Я взглянула на него; он смотрел на Тею с выражением необычной сосредоточенности.

– Вы не правы! – отчаянно выкрикнул он, когда она открыла дверь. – Не правы! Он не должен был так поступать! Говорить такие слова. И Мартин тоже. Не должен был так с ней. Иногда он говорил ужасные вещи, я готов был его убить!

Не глядя на Тею, с глазами, полными слез, я опустилась на колени и обняла его, уткнувшись лицом и мягкий свитер. Он положил руки мне на плечи и успокаивающе погладил. Мой одиннадцатилетний Ланселот. Дверь за моей спиной закрылась.


Но не Борис, а Лу Файн и Сельма вернули меня к реальности. Лу, Сельма и привычная обшарпанная контора Арлу, куда я пришла во вторник после обеда. Я вошла, и Сельма уставилась на меня, как на привидение.

Ей все известно.

Я знала, что придется им рассказать, но была совершенно не готова к самому разговору. Сельма застигла меня врасплох – я поняла, что теперь от меня уже ничего не зависит.

– Руфь! – Она встала со стула и подошла ко мне. – Господи, милочка, что ты здесь делаешь? – Не столько вопрос, сколько выражение участия. Она взяла меня за руку, подвела к креслу и усадила, словно это я была беременна и вела себя ужасно неосторожно.

– Все в порядке, Сельма, не беспокойся, пожалуйста.

Но она забрала у меня сумочку и помогла снять пальто, все время сердито бормоча что-то о сумасшедших девчонках, которые насмотрелись глупых фильмов и думают, что надо держаться молодцом, что бы ни случилось.

– Ты причитаешь, как старуха, – рассмеялась я.

– Ладно, – строго ответила она и погрозила мне пальцем, – хватит притворяться. Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас, мисс Бодрячка, шути не шути. – С почти материнским гневом она отвернулась от меня, позвонила в кафе и сделала заказ: два чая – один с лимоном, один с молоком – и два фунта кекса. Очевидно, таков был ее рецепт для убитых горем и сочувствующих им, потому что я вообще не пила чай, а она пила только в первые месяцы беременности. – Одну минуточку. – Она прикрыла трубку рукой, заметив обвиняющим тоном: – Готова поспорить, ты с утра ничего не ела. – Я кивнула. – Два сэндвича – один с сыром, один с мясом, – пачку «Пэл Мэл» и шоколадку. И пакетик карамели.

Положила трубку. Повернулась ко мне, выставив огромный живот. На ней было белое платье с оборочками; она ни за что бы не надела такое до беременности, когда носила недорогие темные костюмы, более всего подходившие для ее внушительного восемнадцатого размера. Она была на шестом месяце и весила килограммов сто, заполняя всю приемную своей белой тушей и излучая полное довольство собой и умиротворенность.

Я улыбнулась ей.

– Ты была у врача в этом месяце? Он с ума сойдет, когда тебя увидит. Тебе только шоколадки и есть?

Она ответила мне серьезным взглядом, исполненным почти королевского достоинства:

– Слушай, Руфь, оставь эти шуточки. Я тебя не первый день знаю. Как дела?

Она первая из моих знакомых не поддержала моего бодрого тона. Остальные в лучшем случае отходили и сторону и позволяли мне говорить что и как угодно, снисходительно подыгрывая мне, когда я вдруг начинала себя жалеть или заниматься явным самообманом.

– Не знаю, – ответила я. – То есть знаю, конечно, но это к двух словах не расскажешь.

– Я не любопытничаю, просто…

– Это не называется любопытничать. Наоборот, очень трогательно.

– Трогательно, – повторила она. – Что трогательно? Раздался телефонный звонок, она взяла трубку и записала что-то для Лу.

– Он вышел пообедать? – спросила я.

– Вроде того. Собирался к твоим заскочить. Мы думали, ты там.

Я в страхе закрыла глаза:

– Когда он ушел?

– Около одиннадцати.

Я взглянула на часы. Половина первого.

– Он позвонил вчера, – продолжала она, – когда прочитал в газете. Мы договорились пойти на похороны. Потом что-то там случилось с Лилиан, ну, знаешь, обычная история, и он перезвонил, извинился. Надо было везти ее к врачу. А я сейчас, сама понимаешь, не в форме, чтобы идти одной. Я ужасно… в общем, прими мои соболезнования.

Принесли еду. Она расплатилась за все, отказавшись взять у меня деньги. Затем деловито осведомилась:

– Тебе какой: с сыром или с мясом? Выбирай любой. А чай – с молоком или с лимоном? Мне все равно, без разницы.

– Я не замечала, чтобы ты раньше пила чай, разве что в первые месяцы, – сказала я.

– Теперь все время пью. Кофе не могу. Стоит только понюхать – потом не сплю всю ночь.

Немного смущаясь установившихся между нами доверительных отношений, мы молча доели сэндвичи. Она собрала мусор, не позволив мне ей помочь, и аккуратно разложила кекс на салфетках. Я смотрела, как она суетится вокруг меня – точно беспокойная мамаша, – и думала: странно, в последние дни самые близкие люди отошли в сторону или вовсе ушли из моей жизни, а те, что раньше были чужими, вроде Бориса или Сельмы, стали вдруг самыми дорогими. Мы еще пили чай, когда вернулся Лу Файн. Увидев меня, он остановился как вкопанный, затем коротко кивнул, словно мое присутствие его не удивило. Подошел ко мне и положил руку на плечо:

– Надеюсь, вас привело сюда не одно чувство долга?

– Нет, мистер Файн.

Он повесил пальто и шляпу на вешалку у двери, обернулся к нам и перевел взгляд с Сельмы на меня, пытаясь понять, о чем шла речь.

– Я могу говорить прямо?

Я кивнула.

– Я виделся с вашей несчастной матерью.

До сих пор я не выкурила ни одной сигареты, но сейчас потянулась к сумке, достала сигарету, закурила.

– Она передает вам привет.

Я глубоко затянулась и ждала, что еще он скажет. А он, казалось, ждал моей реакции. Я поблагодарила.

– На двери была записка, что вся семья наверху у соседей, но что-то меня толкнуло, и я постучал. Может, надеялся застать вас одну.

Поговорим лучше о делах фирмы.

Я вдруг испугалась того, что мне предстоит услышать.

– А может, положился на интуицию Сельмы. – Он неуверенно улыбнулся. – Сельма удивилась, почему в «Таймсе» не написано «любимый брат Руфи», и уверен ли я, что это ваша семья. Я ответил, что уверен: фамилия довольно редкая да и адрес похоронного бюро недалеко от вашего дома; а фразу, наверное, случайно пропустили, корректор недоглядел. А Сельма говорит, мол, таких ошибок не бывает, тут что-то не так.

А мне даже не пришло в голову посмотреть, упоминается ли в некрологе мое имя.

– Раз уж сам я такой недогадливый, придется и впредь полагаться на женское чутье, а, Руфь? – На этот раз он не ждал подтверждения. – Надеюсь, я не разбудил вашу маму. Но по-моему, она сейчас вообще не спит. Мы немного поговорили, потом кто-то пришел сверху. Кажется, соседка из той квартиры. Такая крупная, с седыми волосами. Берта?

Я кивнула.

– Она…

– Только не о ней, умоляю, – резко сказала я и, заметив, как он удивлен, добавила мягче: – Пожалуйста, мистер Файн. Мне хочется знать все, но сейчас я не могу…

Было видно, что Сельма сгорает от любопытства. Я погасила сигарету, закурила новую и стала терпеливо ждать, пока он тщательно подбирал слова, чтобы опять не коснуться больного места.