Я не колебалась:

– Статическое электричество. Вещи имеют свойство накапливать его.

– Вещи?

– Леша, всего доброго, не рискуй своей шеей – я сейчас прищемлю ее дверью!

Он ушел, а на меня после его ухода с новой силой напала тоска. Митя, как мне плохо без тебя, как я перед тобой виновата! Я металась по комнате, как совсем недавно – мой гость, и такое отчаяние разбирало меня, что впору было повеситься. Я почти ненавидела Алексея – за то, что на мгновение ощутила соблазн, что на секунду позволила себе забыть о прошлом, что представила себе...

Что-то страшное, огромное, жестокое раздирало мне грудь, резало меня на мелкие части, словно при древней китайской казни «тысяча кусочков», когда приговоренного медленно кромсали маникюрными ножницами, медленно и долго – очень медленно и очень долго! – пока жертва не угасала в тяжких муках.

С этих самых пор я стала бояться – не Алексея, а себя. Поэтому свела число наших встреч к минимуму. Впрочем, ничего более невинного, чем наши встречи, и представить было нельзя – ни один даже самый строгий ревнитель нравственности не мог бы придраться к нашему поведению. Любую попытку моего нового знакомого к более нежным отношениям я пресекала в корне. В конце концов он понял и принял правила этой игры – не говорить о любви, не приходить ко мне домой, избегать прикосновений, даже самых дружеских, и не дежурить у окон с армейским биноклем. Я не могла просить Алексея, чтобы он совсем оставил меня, – я знала, что он не сделает этого, но тот необходимый минимум, который позволял мне терпеть рядом его присутствие, я сумела выторговать, надеясь, что рано или поздно Алексею все это надоест и он исчезнет из моей жизни.

* * *

К концу апреля на город, словно облако, опустилось раннее тепло. Накануне до утра звонили колокола, и теперь над чистым высохшим асфальтом витал сиреневый туман, предвещая близкое лето. Оглушительно кричали воробьи, и тихая, радостная печаль заставляла слезы набегать на глаза. Я шла на свидание.

Строгое темное платье, темные туфельки, черный плащ. Свои длинные тяжелые волосы я подколола высоко – тот, к которому я шла, любил, когда я так подбирала волосы, обнажая шею. Он говорил, что его так и тянет прикоснуться к ней губами, что нет ничего более трогательного и изящного, чем эта высокая прическа. Я хотела, чтобы сегодня все соответствовало его желаниям...

Слава богу, что Алексей пропал на некоторое время, – у меня не было никакого желания встречаться с ним, вступать в долгие препирания по поводу того, стоит ли ему сопровождать меня. Этот день принадлежал не ему.

Я поймала такси и спустя час оказалась в нужном месте, на дальней окраине Москвы. Людей было довольно много, а у ворот образовалась даже небольшая толпа – здесь торговали цветами, сюда свозили мусор, шел какой-то разговор, люди целовались, разбивали крашеные яйца. Склонив голову, я прошла мимо – по длинной аллее. Толпа постепенно редела, становилось тише и печальнее – там, в дальнем углу этого сумрачного места, ждал меня тот, кого я любила и перед кем была виновата.

Я отворила низенькую калитку и оказалась внутри небольшого пространства – крошечная деревянная скамья, заржавевшая за долгую зиму лейка под ней, уже заросший яркой весенней травой холм, черный блестящий камень и эмалевый портрет на нем, с которого на меня взглянули глаза того, к которому я пришла.

Каждый раз это место, этот взгляд с портрета производили на меня сильнейшее впечатление, подобное удару молнии. Потому что каждый раз я осознавала, что прошлое не вернуть, что второй раз не разверзнется эта черная земля, выпуская обратно моего любимого, что воскресение – невозможно. Дома все было по-другому – там Митя всегда незримой тенью присутствовал рядом со мной, ходил где-то близко по начинающим зеленеть московским улочкам, и была тайная надежда, что, может быть, когда-нибудь он выйдет ко мне навстречу из ближайшего переулка – а вдруг, а вдруг, бывают же чудеса! Здесь же суровая истина выносила приговор всем моим сумасшедшим мечтам.

«Никогда! – прошептала я, кладя букет на зеленую траву, и упала на колени перед холмиком, и обняла ледяной камень. – Никогда!» Слезы неудержимо закипели у меня на глазах, плечи задрожали, и вся моя роскошная прическа, которую я сооружала этим утром, вдруг поехала набок – шпильки брызнули в разные стороны, волосы сплошным потоком упали на камень, закрывая и его, и мое лицо, и весь мир передо мною.

Когда очнулась от оцепенения, был уже полдень – солнце стояло в зените, и даже в этом мрачном, заросшем кустарником месте было светло, солнечные зайчики скакали по моим рукам, по зеленой траве, узкой аллее и соседним могилам.

Я подняла голову и в просвете между кустов вдруг увидела Алексея.

Широко раскрытыми, испуганными глазами он смотрел на меня, всем своим видом показывая, что оказался здесь случайно. Случайно! Чаша терпения оказалась переполненной...

Я встала, осторожно закрыла за собой калитку и твердым шагом пошла к Алексею, намереваясь сделать с ним что-нибудь ужасное. На христианское милосердие с моей стороны, даже несмотря на этот светлый день, он мог не надеяться.

– Да что ж такое! – в бессильном отчаянии прошептала я. – Даже сюда...

Я размахнулась и изо всех сил стукнула его по уху своей сумочкой.

– Ой, больно...

Он трусцой бежал от меня по аллее к выходу, я – за ним, размахивая сумочкой, как пращой. Мне удалось его нагнать лишь за пределами кладбища, в каком-то пустынном переулке.

– Да что ж такое...

– Таня... ой! Больно!..

– А теперь поехали к тебе домой!

– Куда? – ошеломленно пробормотал он, еще не вполне придя в себя от моих тумаков.

– К тебе домой!

– Где я живу или где снимаю? Нет, только не по лицу!

– Где снимаешь! Где я с тебя кожу сниму!

В такси мы ехали молча. Алексей со страхом и недоумением косился на меня, потирая ушибы, нанесенные дамской сумочкой (как хорошо, что у меня есть привычка набивать ее всякой всячиной, нужной и ненужной!), и, вероятно, гадал, зачем мне понадобилось посетить его жилище. Я никогда не была там, лишь сегодня у меня возникло такое желание.

Мы поднялись на пятый этаж – как раз напротив моих окон, он открыл дверь... Не знаю, чего уж он ждал от этого визита – что я займусь с ним любовью или буду убивать его (в его голову такая мысль вполне могла прийти), – но мои последующие действия искренне его удивили.

Первым делом я залезла в стол, молниеносно вытряхнув содержимое ящиков, потом отворила шкаф и стала выбрасывать его содержимое наружу – постельное белье, носки, рубашки...

– Я только вчера их погладил! – возмущенно крикнул Алексей, ловя рубашки на лету и не давая им упасть на пол. Я тем временем уже рылась в каком-то чемодане.

– Что ты ищешь, скажи, я тебе сам это дам!

– Где он, где этот...

– Что, что?

– Господи, ну... армейский бинокль!

В ответ он указал на подоконник – бинокль лежал там. На самом видном месте.

– Ага! – злорадно произнесла я.

Я схватила бинокль и куда-то побежала с ним. В маленькой, тесной, неуютной кухоньке, какие бывают только в съемных квартирах, я увидела мусоропровод – дом был старым, сталинской постройки – и очень обрадовалась. Оказывается, именно мусоропровод и был мне нужен.

– Ты что? Зачем? – кудахтал Алексей за моей спиной.

Но я его не слушала. Еще мгновение – и бинокль с оглушительным грохотом полетел в мусоропровод, подняв перед моим лицом тучу пыли, блеснувшую золотом в лучах солнечного света, льющегося из окон.

– Но почему... – растерянно пролепетал он. – Я вовсе...

– Так надо, – сурово ответила я, отряхивая руки. – Теперь ты больше не будешь глазеть на мои окна.

– Очень жалко бинокль, – произнес он, с грустью глядя в сторону мусоропровода. – Тем более что я им давно не пользовался.

– Какого черта ты меня опять выслеживал? И это в такой день!

– Клянусь, все произошло случайно, я и не думал следить за тобой – просто вышел утром за сигаретами и увидел тебя, как ты ловишь машину... Знаешь, очень опасно садиться к частникам, вдруг шофер – маньяк, завезет тебя куда-нибудь! Я поймал идущее следом такси и поехал за тобой. Я не знал, что ты ехала на кладбище!

– Не твое дело, куда я ехала! Мне надоело, что ты постоянно лезешь в мою жизнь, мешаешь мне... Что тебе надо?

– Я хочу помочь тебе, – серьезно ответил Алексей. – Тебе плохо – я это вижу, но пока не знаю, как я могу помочь. К кому ты ездила, что за горе у тебя?

Он говорил вполне искренне, но в чужом сочувствии я не нуждалась, тем более что помочь мне было нельзя.

– Я не стану тебе ничего объяснять, – покачала я головой. – И все – с этого момента между нами все кончено. Уезжай отсюда, уезжай к себе, я больше не хочу тебя видеть.

– Постой...

Он говорил еще что-то, но я не стала его слушать и ушла.

Злость быстро покинула меня. Осталось только щемящее, мучительное чувство тоски. И досада – совсем не таким я представляла себе сегодняшнее свидание с Митей, не ожидала, что оно будет нарушено так грубо и бесцеремонно...

Кажется, мои слова возымели действие – Алексей пропал. Прекратились ежевечерние звонки с пожеланием мне доброй ночи, никто не встречал меня у подъезда. Такое положение дел вполне меня устраивало, было только странно немного, что человек мог обидеться из-за какого-то бинокля.

Прошли майские праздники, на горизонте неотвратимо маячило жаркое лето. Город на выходные становился пуст, в такой же пустоте жила и я, совершенно не думая о будущем.

Однажды мне приснился сон – будто я снова попала в прошлое. Мне шестнадцать лет, рядом за школьной партой сидит Шурочка и прилежно решает какую-то геометрическую задачу, у доски Флора Лаврентьевна толкует о чем-то, привычный тихий шорох стоит в классе. Но мне тревожно, страшно. Мои ноздри ловят едва заметный запах, запах хороших мужских духов...

Я медленно поворачиваю голову и вижу Сержа – он сидит на последней парте и тоже далек от урока. Он смотрит на меня, и в его голубовато-серых глазах – тоска и недоумение...