– Нет, это был наш последний разговор... – на ходу, не оборачиваясь, вскрикнула я.

– Ладно, будь по-твоему, только ответь мне еще раз: ты ему сказала: «Только смерть разлучит нас с Митей» – и Серж пошел и убил его? Вот так сразу?

– Да, – ответила я, задыхаясь. – Он пошел и убил.

Потом, прокручивая мысленно наш с Алексеем разговор, я вдруг вспомнила, что назвала Шурочку несчастной женщиной. Да, с точки зрения обывателя, ее можно было назвать человеком с несложившейся судьбой, но теперь же никто так убого не судит!

Не так давно, зимой, она была у меня – очаровательная, в новенькой модной шубке, с хорошенькой стрижкой, очень молодившей ее. Кажется, она даже пыталась развеселить меня, приободрить – по-своему, разумеется, но ведь пыталась... Я была совершенно не права, представив ее Алексею как несчастную. Люди, у которых проблемы, так откровенно не веселятся. Несчастная женщина – это я.

«Да, я несчастна, – сказала я себе, глядя в зеркало на свое холодное, какое-то прозрачное лицо. – И становиться счастливой не собираюсь».

Через несколько дней позвонил Алексей. Суховатым, деловым тоном он предложил встретиться.

– Я хочу тебе кое-что показать.

– Показать? – испугалась я. Сумасшедшая мысль пришла мне в голову – я вдруг подумала, что он хочет мне показать тот самый нож, который Мельников вонзил в Митю, но потом отбросила ее в связи с очевидной бредовостью.

– Ты что, по-прежнему занимаешься своим так называемым расследованием? – осторожно спросила я.

– Да, так называемым...

– Хорошо, приходи, только мне очень страшно.

Он появился у меня через пять минут и первым делом стал исследовать мой видеомагнитофон.

– Пыли-то у тебя здесь, пыли... – пробормотал он, подключая его к телевизору. – Тоже мне, хозяйка!

– Попрошу без оскорблений, – строго сказала я. – Ты что, какое-то кино собираешься мне показать?

– Кино! – усмехнулся он. – Очень крутой боевик с Брюсом Уиллисом в главной роли! Я виделся с Мельниковым и запечатлел это свидание на видеокамеру.

– Виделся? – Внутри у меня все задрожало, и я упала в кресло, почувствовав, как ноги становятся ватными. – Его что, выпустили?

– Спокойно, без слез – никто никого не выпускал. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе...

– Ах, оставь ты свои пословицы, говори толком!

Алексей наконец настроил мою технику и встал передо мной, держа в руках видеокассету. Лицо у него при этом было какое-то особенно спокойное и благостное, но мне все равно было страшно – как если бы он принес в мой дом тот самый нож...

– Ты помнишь Игорька? Ну, мой друг, симпатичный такой парень, мы еще в бассейне с тобой и с Анатолем...

– Не помню и вспоминать не хочу! При чем тут твой друг?

– А напрасно ты его не помнишь! – важно сказал Алексей, упиваясь своей властью надо мной. – Игорек журналист и работает в одном весьма солидном издании.

– Ну и что? – Я тряслась, как в лихорадке.

– Эк вас разбирает, девушка... Ладно, не буду тебя мучить. Игорьку очень повезло – главным редактором издания работает его родной дядя, человек известный и уважаемый в нашей стране. Что и сыграло немаловажную роль в том, что я задумал, ибо устроить командировку в то заведение закрытого типа, в котором находится сейчас Мельников, весьма проблематично.

– И Игорек туда поехал...

– Не только Игорек, но и я – тоже в качестве журналиста, якобы для написания статьи... Нет, все по-честному – Игорек уже пишет статью, материала для нее он набрал достаточно, да и я свой интерес удовлетворил. Читающая публика очень любит репортажи о подобных заведениях – тюрьмах, психиатрических больницах, лепрозориях...

– Вас пустили к Мельникову?

– Пустили, конечно. У нас же все документы, пропуска и прочее было... Кстати, вполне приличное место, и люди там на первый взгляд нормальные – я имею в виду пациентов. Честное слово, если б некоторых на улице встретил, ни за что бы не догадался, что у человека с головой не все в порядке. Да, Игорек тебе привет передает, очень уж он твоей историей проникся, не мог не помочь...

– Он что, обо мне с Мельниковым статью пишет? – перепугалась я.

– Нет, я не позволил, хотя руки у него так и чесались. Я же говорю – другого материала было предостаточно. Он настоящий друг, не мог не помочь мне.

– Бог с ним, с другом. Но почему тебя туда понесло, я не понимаю! Зачем мучить меня дальше...

– Глупенькая. – Он погладил меня по голове. – Наоборот, я не хочу, чтобы ты мучилась, я хочу вернуть тебя к жизни. Я не зря туда съездил – ты сейчас все поймешь, когда посмотришь кассету. Вообще там не очень опасных психов держат – лишь тех, кто по недоразумению. Для настоящих маньяков другое место есть, построже... Видел я там одну женщину, которая работала в детском саду нянечкой, ее голоса все время мучили – убей да убей одну девочку...

– И что? – с ужасом спросила я.

– И убила. Когда на эту тетку просветление находит, она очень мучается, понимает, какой грех на себя взяла. Даже жалко.

– Леша, ты лучше потом...

– Понял!

Он наконец вставил кассету в магнитофон. Задрожали какие-то полосы, и через мгновение на экране показалось лицо Сержа. Печальное лицо декадента, переживающего период распада – и личности, и всего окружающего мира. Лицо, полное вселенской, бесконечной печали. Я едва узнала его – так он исхудал, волосы очень коротко подстрижены, скорбные морщинки возле губ...

– Я люблю смотреть на небо, – произнес голос с экрана без всякого выражения – Мельников глядел куда-то в сторону от камеры. – Там облака. Ле нюаж... Помните, у Толстого, когда Пьер разговаривает с французским офицером? Это нежность, любовь... Или еще у Тургенева, в одной из его повестей – облака были похожи на паруса, под которыми Клеопатра ехала к Антонию. Или Антоний к Клеопатре...

– Вы помните, что с вами произошло? – спросил чей-то знакомый голос, вероятно – того самого Игорька.

– Я убил человека, – без всякого выражения, равнодушно ответил Серж.

– Зачем?

– Так получилось. Вы хотите знать, раскаиваюсь ли я? Да, раскаиваюсь. Мне надо было самому умереть. Вас когда-нибудь предавали?

– А почему вы убили того человека?

– Не знаю. Так получилось.

– Вас кто-то спровоцировал, кто-то заставил вас сделать это?

– Меня? Нет. А может быть, да... Собственная глупость!

– Из ревности?

Серж засмеялся холодным, автоматическим смехом.

– Знаете, была такая прелестная девочка, рыженькая, вся в веснушках – сама весна, радость... Она прелестно танцевала с этим... с Грибовым, кажется. Потом я узнал, что она всю жизнь любила только меня, с самого детства. Ле нюаж... Я не мог не откликнуться, тем более... Вас предавали когда-нибудь?

– Откуда вы узнали, что она вас любит? – спросил голос, снова игнорируя вопрос Сержа.

– Она сама сказала. Да и другие...

– И вы решили убить своего соперника. Это она попросила вас?

– Попросила? Какие глупости! Она была, как эти облака, – сама нежность, ничего подобного не могло сорваться с ее уст. Она – как поэзия, далека от всего земного, она даже от меня ускользала, потому что я был самый обычный, а ее любовь ко мне – Любовь с большой буквы, ни одного намека на земные категории. Наверное, я очень разочаровал ее своим поступком.

– Вы хорошо все помните – как все произошло? Что было до того?

– О да. Как раз перед тем я был у одного человека, мы говорили о ней, о Тане – так звали мою примаверу, мою девочку-весну. Об ее оторванности от земной жизни, о том, как трудно ей принять решение, что надо помочь ей, сделать все за нее...

– С кем вы говорили? Вы говорили об убийстве?

– Да нет же, господи... Я говорил с одной знакомой, и только о ней, о Тане, и ни о чем другом. Но я решил все сделать по-своему – у меня был такой большой нож, охотничий... Когда я жил в Кении с родителями, в детстве, его подарили отцу местные жители. Вы были когда-нибудь в Африке?

– Значит, это ваше решение? Только ваше?

– Как вы мне надоели с дурацкими вопросами! – утомленно и раздраженно протянул Серж. – И я тоже дурак, меня совершенно справедливо сюда посадили. Зайдите в другую палату, там живет один мужчина – он задушил свою соседку и месяц жил рядом с трупом – мерзкая, мерзкая история, как раз для вас, для журналистов...

Серж вдруг уронил голову на руку и заплакал, судорожно вздрагивая плечами.

– Дальше какая-то ерунда, – тихо сказал Алексей, выключая изображение. – Он стихи читает.

«Ле нюаж... облака. Сама поэзия...» – мысленно повторила я.

– Какие стихи?

– Пастернак, Блок, Мандельштам. Будешь дальше смотреть?

– Нет.

Я встала, прошлась по комнате. Алексей неотрывно смотрел на меня, ловя каждое мое движение.

– Что же ты молчишь? – наконец нетерпеливо спросил он.

– А что я должна говорить?

Он подошел, взял меня за руки.

– Теперь ты убедилась, что ни в чем не виновата? Ты казнила себя из-за неосторожно брошенной фразы, а он даже не помнит ее. Решение возникло в нем случайно, без чьего бы то ни было участия, он просто больной человек...

– Разве дело во фразе? – равнодушно ответила я. – Она – так, мелочь. Я позволила Мельникову поверить, что люблю его. «Она всю жизнь любила только меня, с самого детства!»

– Но, Таня, я не хочу, чтобы ты...

– У меня голова болит, – сказала я. – Поговорим завтра. У меня очень голова болит...

– Ты мне позвонишь, правда?

– Да, завтра. Мы еще с тобой поболтаем.

– Я буду ждать, – серьезно ответил он.

– И забери эту кассету с собой, а то, боюсь, я не выдержу и стану слушать, как Серж читает стихи, – и сама лишусь рассудка...

Когда он ушел, я села в кресло перед выключенным телевизором и надолго задумалась. Алексей, конечно, очень славный человечек – затеял расследование ради меня... Но какой в этом смысл? Никакого. Ничего не изменилось, моя вина не стала меньше, Митю к жизни не вернешь. Но что-то тут такое есть... что-то неуловимое...