Они сидели на веранде над гостиной. После такого дня ночь бесцеремонно упала на Латинский квартал, однако тепло неожиданно ранней весны еще витало в воздухе.

Свеча на белом инкрустированном столе между ними равномерно мерцала, ее пламя было защищено тонким стеклянным колпачком. Отблески лунного света скользили и играли на полу из красной плитки и поросших плющом стенах балкона, скрывая их лица от любопытных глаз.

— Хорошо, если он не собирался в тебя влюбиться, что тогда он задумал?

Принявшая душ и переодетая в пижаму Лизи выдвинула стул вперед так, чтобы положить ноги на спинку.

— Он что, собирался с тобой спать, пока ты его возбуждаешь, а потом переброситься на кого-нибудь другого, в кого он собирался влюбиться? Человек не может вступать в отношения с кем бы то ни было с грандиознейшими планами на будущие его чувства. Они возникают сами собой, они не подчиняются инструкциям и планам. — И Лизи повернулась лицом к своей подруге.

Бретт сидела в тени, откинувшись на ярко-желтые подушки кресла-качалки, упираясь коленями в грудь.

— Что с тобой? Он любит меня, а я люблю его. Неужели это так сложно понять? Даже если ты влюблялась сотни раз, это не дает тебе права быть судьей. Ты была влюблена в… как зовут того, кто был у тебя до Парижа, а теперь ты вся горишь оттого, что Джо тебя пригласил.

— Я не объявляю себя судьей, Бретт, но что ты знаешь о нем? Он выглядит достаточно привлекательным, но почему он ни разу не был женат? Ему сорок один. Или он вообще не планирует жениться?

— Лизи, люди планируют жениться и без любви, а именно сейчас я хочу радоваться тому, что он любит меня. — Бретт сладко потянулась вперед. — Я подумаю над тем, что меня ожидает.

Лизи совсем чуточку завидовала своей лучшей подруге. Она любила Бретт, но у той все всегда было, а теперь вот появился и мужчина, который ее любит. Лизи больше никогда не поднимала вопрос о Лоренсе. Казалось, что разговора на балконе вовсе не существовало.

Когда Бретт нужно было работать, Лизи изучала Париж одна, а иногда с Джо. К своему удивлению, она обнаружила, что ей действительно нравится ходить по галереям и музеям, а в Нью-Йорке она считала это скучным и надоедливым делом.

Ее разочаровало, что портрет Моны Лизы был не гигантским полотнищем, как это ей представлялось, а пирамиды в Лувре посчитала анахроничными. Но понятия и эмоции Джо были более просвещенными, чем лекции любого гида. В нем было что-то, что возбуждало и вместе с тем успокаивало, и Лизи чувствовала себя с ним намного свободней, чем с другими мужчинами. Джо необъяснимо притягивал своей почти бешеной энергией и безграничной любознательностью, и порой это толкало Лизи сначала совершить что-то, а потом подумать.

Джо привлекала в Лизи ее непосредственность, и часто она смешила его этим.

Шесть недель пролетели. Лизи, проверив свой багаж, состоящий из пяти мест вместо четырех, сидела с Бретт на лоджии в аэропорту.

— Джо обещал позвонить мне, как только приедет в Нью-Йорк по делам «Клик Клака». Как ты думаешь, он позвонит? — Лизи старалась говорить нарочито безразличным тоном.

— Он порядочный парень, думаю, что да. «Если Лизи собиралась в кого-то влюбиться, то, конечно, Джо был отличным выбором. Но я знаю Лизи: она найдет еще кого-нибудь, как только покинет аэропорт „Кеннеди“, — подумала Бретт.

— Почему бы тебе не приехать в Нью-Йорк этим летом? Ты ведь уже два года не была дома, — сказала Лизи.

— Именно сейчас я и не могу, Лизи. Июнь и июль самые загруженные месяцы в году.

Бретт объяснила, что хотя весна считается очень важным временем, но не входит ни в какое сравнение с этими месяцами, и основные журналы в это время такие толстые, что походят на телефонные справочники.

— Ой, Бретт, это звучит так бесподобно. Я действительно влюбилась в этот город! Так не хочется уезжать!

И подружки нежно обнялись.

— Вот увидишь, ты еще вернешься сюда, — сказала Бретт.


В журналах рекламные агентства стремились разжечь огонь моды: там было множество объявлений, каждое из которых стремилось к незабываемости и убеждало женщин, что наряды и аксессуары именно их фирмы были им наиболее необходимы.

Бретт уже сделала шесть рекламных страниц для Мартины Галлет, которая выпустила свою первую коллекцию одежды при поддержке одного из консорциумов Бахрейна, жаждущего вложить свои нефтедоллары.

Где бы Бретт ни находилась: в Париже или вне его, она всегда была с фотоаппаратом. По вечерам, проявляя пленку и готовясь к следующему дню, она заметила, как быстро мастерская занимает ее квартиру.

С Лоренсом они едва виделись в течение дня и довольствовались короткими телефонными переговорами и обычным обедом перед сном.

Часто, когда Бретт лежала в постели одна, она размышляла о Лоренсе. Она возвращалась в прекрасные дни, проводимые вдвоем, а иногда осмеливалась мечтать о будущем. Но также удивлялась прошлому и чем больше старалась игнорировать его, тем больше ее тревожили вопросы Лизи.

Лоренс смягчался, рассказывая о своей семье и детстве в Буффало, но, когда она спрашивала о его жизни до их встречи, ответ всегда становился прохладным и сухим.

Бретт сидела на кушетке в загроможденной гостиной у Лоренса. Они обедали перед отъездом Лоренса в Италию и Испанию на следующее утро. Им надо было кое-что упаковать перед тем, как они отправятся к Бретт, где проведут ночь.

Она оглядывала комнату. Красная с серым ткань с бахромой, небрежно наброшенная на софу с круглыми подлокотниками, обитую черным ситцем, скрывала потертые места, здесь была такая же бессистемная обстановка, как и в кабинете в «Вуаля!».

Только окна с видом на величественную Эйфелеву башню охраняли комнату от впечатления ее крохотности. Удлиненная комната, как многие другие парижские квартиры, была выкрашена в кремовый цвет и выглядела обшарпанной. В дальнем конце комнаты — пространство, которое он называл своим «кабинетом», — множество ручек, карандашей, бумаг, самых разнообразных книг и журналов были разбросаны по столу из грубых досок на тонких металлических ножках. Здесь же стояла отцовская печатная машинка фирмы «Ремингтон».

Лоренс вошел в комнату в сопровождении настойчивого мяуканья Монки, его почтенной серой кошки эфиопской породы. Он сел рядом с Бретт, оперся о подлокотник дивана и задел лампу в виде металлической кобры, чье свернутое тело поддерживало матовый стеклянный конус. Кошка отскочила в сторону и тут же потерлась о его ноги, оставив на рыже-коричневых твидовых брюках свой меховой след. Именно из-за Монки Бретт никогда долго не оставалась у Лоренса. Эта кошка по-особенному не взлюбила Бретт и орала почти беспрерывно, когда она была там. Они пытались заставить ее замолчать, выгоняя из спальни, но она скреблась и царапалась в дверь.

— Ты сегодня удивительно молчалива. О чем ты думаешь? — спросил Лоренс.

— О тебе.

— Что обо мне?

— Лоренс, почему ты ни разу не был женат? — спросила она, Он подошел к окну, завернул рукава рубашки, затем его прорвало:

— Почему никогда не был популярностью? Почему никогда не был принцем Уэльским? Полагаю, что ничего не приносится на блюдечке!

— Если не хочешь отвечать, так и скажи, но не надо так выходить из себя, — отпарировала Бретт.

Лоренс сел.

— Извини. Я немного погорячился. Все выбирал время, чтобы рассказать тебе об этом, но все как-то не получалось, и я тоже не могу больше ждать.

Бретт посмотрела на него с насмешкой.

— У меня есть интересные новости: одна хорошая и одна плохая. Хорошая новость — я получил приглашение в Стокгольм на две недели в августе, и мы наняли девочек в Швеции, а также несколько опытных парикмахеров и гримеров согласились работать с нами. Бретт, я хочу, чтобы ты проводила съемку. Это десять страниц для ноябрьского выпуска.

— Швеция! Как замечательно! Ты же знаешь, что я хотела побывать там. Время — не проблема.

Бретт была возбуждена. Она до сих пор ни разу не была на родине своих предков, и в своем воображении представляла мифические сады и каналы Стокгольма.

Заметив, что он замолчал, она поинтересовалась плохой новостью.

— Так, а что за плохая новость? — тревожно спросила она.

— Мне предложили отдохнуть в одном фермерском доме в Турноне д'Агенайз. Бретт, в течение года у меня не было ни одного дня отдыха, и я весь вымотался. Эти две недели будут для меня, наверное, единственной возможностью отдохнуть. Но это те самые две недели, что ты будешь в Швеции.

— Э… — пролепетала она.

Бретт была рада работе в Швеции, но расстроилась, что Лоренс будет отдыхать без нее. Они никогда не обсуждали свой отпуск, но она была уверена, что они проведут его вдали от городской суеты.

— Сначала я хотел пригласить другого фотографа, но подумал, что это было бы эгоистично. Ты — идеальная кандидатура для этой работы, — говорил он, поглаживая ее по спине. — Потом я было почти совсем отказался от предложения с фермой. Там так красиво и тихо, и я на самом деле хотел бы побыть с тобой.

— Не глупи. — Глаза Бретт светились любовью и пониманием:

— Я знаю, что тебе необходимо отдохнуть. Ты должен поехать. Меня искушает сказать, чтобы ты пригласил на съемки кого-нибудь вместо меня, но я понимаю, что все еще учусь профессионализму и поэтому не могу отказаться от этой работы. В жизни всегда будет так, правда ведь?

— Конечно. Может, я смогу облегчить ее сейчас? Почему бы тебе не поехать со мной в Рим на уик-энд?

— Великолепная идея! До пятницы у меня дела, но потом я буду свободна до понедельника, — обрадовалась Бретт.

— Отлично. Надо сказать Матильде, чтобы она изменила заказ и забронировала номер до понедельника.

— У нас будет самый лучший уик-энд! Бретт бросилась на шею Лоренсу. Она так любила этого человека, понимавшего, что ее цели не всегда совпадали с ее желаниями, и предоставлявшего ей возможность совершенствовать свое мастерство. При таком сочетании не было конца ни ее совершенствованию, ни их совместной дороге.