Настала пора вмешаться.

– Мистер Хант, право же, я на вас обижена. – Агнесс надула губки и погрозила пальчиком. Врать так врать! – А где же гостинец для меня?

Ее настойчивость смутила гостя.

– Простите, мисс, я запамятовал…

– В таком случае, мне придется отнять у дядюшки ваш подарок, дабы он напоминал мне о вас, когда по вечерам я буду открывать свою Библию, – сладко пропела Агнесс. – Дядюшка, не жадничайте и отдайте пюпитр.

Джентльменам не пристало облегченно вздыхать, избавляясь от трудностей, кои, безусловно, закаляют характер. Поэтому пюпитр дядюшка отдал ей не сразу, но когда отдал, в его взгляде читалось: «Спасибо». «А вам за скатерть!» – одними губами сказала Агнесс. Пюпитр она поставила на стол рядом с собой. Ей он, по крайней мере, совсем не мешал.

2

– Джентльмены, вы не откажетесь от чая? – любезно предложила Агнесс.

Как по команде, Джеймс Линден и Джон Хант присели по обе стороны от нее, и пастор прочел молитву перед едой, что случалось не так уж часто. Из-за вечных опозданий племянницы они с ней редко начинали трапезу одновременно, а если начинали, каждый молился про себя. Агнесс зажурчала чайником, и дядюшка почти сразу ополовинил свою чашку, но мистер Хант даже не пригубил ароматный напиток. И кекс не взял, но как раз это Агнесс не расстроило. Им же больше останется. Она привыкла к бережливости, так что воскресный ростбиф всю неделю появлялся на столе в разных ипостасях: то забирался в пирог, то плавал в супе, и это было неизбежным злом, как замерзшие пальцы зимой и сенная лихорадка летом. Зато растянуть на неделю кекс было бы идеей недурной. И Ронана хватит угостить.

О Ронане она не забывала ни на минуту. Вот бы выведать для него что-нибудь полезное, например, что2 мистер Хант хранит в том сундуке, из-за которого он когда-то чуть не убил сына. И где оный сундук находится. Но все это, наверное, не столь уж важно. До сих пор Ронан не отважился навестить дом в Харроугейте. Опасался, что если его схватят, то матушка обречена, но Агнесс начинало казаться, что он просто привык к жизни в пещере. Там ему было хорошо. Когда стало понятно, что ничто уже не вырвет Мэри из тисков безумия, что ее разум затерялся в непроглядной тьме, Ронан как будто успокоился. Тем более что в последнее время Мэри не кричала и не рвала на себе одежду, потому что у них закончился холст и одевать ее стало не во что. Дни напролет она дремала на лежанке, и ее апатия сулила стабильность. Поэтому Агнесс не торопила Ронана. Ей тоже не хотелось ничего менять.

Она вынырнула из размышлений и прислушалась к беседе джентльменов, но они говорили о скучных вещах. В основном о грядущих выборах, на которых мистер Хант собирался предложить свою кандидатуру в палату общин. Он очень рассчитывал на голоса избирателей из Линден-эбби, о чем и сообщил мистеру Линдену. Тот слушал его с непроницаемым лицом. Совладав с мертвящей скукой, которую на нее навевали разговоры о политике, Агнесс прислушалась повнимательнее. Ведь если отец Ронана станет членом парламента, он не просто получит возможность бесплатно отсылать свою корреспонденцию, но и обретет иные полномочия. Тогда он развернет полномасштабные поиски беглецов, подумала Агнесс, и от этой мысли ей стало дурно.

Но как Агнесс ни пыталась уловить нить беседы, она терялась среди словесного тумана. Речь шла о каких-то людях, в чьих жилах текла кровь двух рас. О полукровках. Мистер Хант ратовал за то, чтобы поставить их на учет и заставить их носить какие-то опознавательные знаки. Например, браслет на руке. На вопрос пастора, из какого же материала будет изготовлен браслет, гость отвечал уклончиво: все зависит от индивидуального случая. Полукровка полукровке рознь. Неплохо было бы также создать для них что-нибудь вроде работных домов, где они могли бы приносить пользу обществу, пока общество ведет за ними всякого рода наблюдения. Этот замысел показался Агнесс довольно абсурдным, но она поймала себя на мысли, что к любой затее мистера Ханта отнеслась бы пристрастно. Уж очень он ей не нравится. С другой стороны, вдруг среди этих полукровок попадаются отпетые типы? Мало ли какая у них кровь понамешана.

Пока беседа окончательно не затерялась в горних высях политики, Агнесс поспешила вставить словечко. Не с пустыми же руками возвращаться к Ронану.

– Не сочтите мой вопрос нескромным, сэр, – обратилась она к мистеру Ханту, который не сразу ее расслышал, – но по кому вы носите траур? Боюсь, что слишком расплывчатые соболезнования не приносят утешения, но если бы я знала…

Мистер Хант снисходительно улыбнулся, приоткрывая желтоватые зубы.

– Пустое, мисс Тревельян, не нужно оправдываться. Я ценю вашу дружескую заботу.

– Так кто же причина вашей скорби?

– Мой сын Роберт.

Агнесс показалось, будто в столовой резко потемнело, как если бы разом опустились все шторы. И одновременно с этим почувствовала толчок в грудь, такой сильный, что на миг словно бы вылетела из своего тела… И откуда-то издалека услышала свой голос – он совсем истончился и дребезжал, как треснувший колокольчик:

– Ваш сын?

– Месяц тому назад я отправил его служить юнгой на торговое судно, но, к несчастью, Роберт подхватил лихорадку. Он скончался, когда корабль огибал мыс Доброй Надежды. Его похоронили в море, – отвечал мистер Хант, словно цитируя некролог.

Агнесс втянулась обратно в себя и тупо уставилась на блюдце. Всего-то несколько капель пролила. Наверное, мистер Хант не догадался, почему у нее задрожали руки. Решил, что это еще одно проявление женской слабости. Вот и хорошо. А сейчас она отпросится у дяди и пойдет к Ронану. Вместе они решат, что делать с новыми сведениями. Главное, не показывать, как ей страшно, а просто встать и уйти…

Но язык ей уже не повиновался, и Агнесс услышала, снова со стороны, как она произносит с тщательной, выверенной злобой:

– Какое горе, сэр! Я искренне соболезную вашей потере. Роберт, наверное, был лучшим из сыновей. Мужественным, добрым, честным во всем. Возможно, ему, как и другим юношам, были присущи горячность и резкость, но он перерос бы их – если бы прожил дольше. Наверное, он был опорой своему отцу…

– …и благословением для своей матери, – добавил мистер Линден.

– Что вы сказали? – моргнул мистер Хант.

– Bendith y Mamau – так это звучит по-валлийски, – пояснил пастор и кивнул Агнесс, выражая уважение к ее корням.

– Быть может, он и был благословением для своей матери, но уж точно не опорой своему отцу. Нельзя злословить о тех, кто…

– …покинул мир людей.

– Истинно так, – согласился мистер Хант и облизнул губы, блеклые, в сухих чешуйках. – Он был юношей по-своему неплохим, но природный изъян души, нечто такое, что невозможно устранить воспитанием, перечеркивал все его достоинства.

– Какой изъян, сэр? – спросила Агнесс.

Мистер Хант наклонился к ней так близко, что она разглядела каждую красную прожилку в его глазах. Выглядел он таким усталым и печальным, что на мгновение она поверила, будто он и правда кого-то потерял. Будто черная лента на его руке была знаком скорби, а не смертным приговором Ронану.

– Он был лжецом.

Откинувшись на стуле, мистер Хант щелкнул суставами пальцев и продолжил:

– Он утверждал, будто я третирую его мать, хотя я обращался с ней со всем тем уважением, на которое она могла рассчитывать. В ее-то обстоятельствах. Но вместо того, чтобы платить добром за добро, мальчишка жаловался на меня соседям, как-то раз даже констебля домой привел, чтобы он со мной побеседовал. Констеблю потом пришлось извиниться за то, что поверил выдумкам лживого мальчишки, но, так или иначе, мы оба были поставлены в крайне неудобное положение. С годами к его скверному, невыносимому поведению прибавились другие проступки: неряшливость и леность, дерзость по любому поводу, мелкие кражи, побеги из дома… даже поджоги, – осекся мистер Хант.

В его молчании Агнесс не почувствовала притворства, и ей вдруг захотелось, чтобы прав оказался он, а не его сын. Чтобы ничего из того, о чем рассказывал ей Ронан, никогда не происходило на свете – ни с ним, ни с его матерью. «Всего лишь досужие выдумки», – подхватил тихий голосок, отвечающий за сохранность нервов, и цепляться за правду сразу стало труднее. Правда обжигала и разъедала, будила среди ночи, стояла над душой, как строгая наставница, и мешала развлекаться. И как не податься навстречу лжи, если улыбка ее так участлива, а вкрадчивые пальцы врачуют рубцы, оставленные бичом ее соперницы?

«Быть может, Ронан не лгал, но, конечно, преувеличивал», – продолжал напевать голосок.

– Я делал для него все что мог. Я дал ему образование, он рос как маленький джентльмен, хотя далеко не всякий пэр счел бы джентльменом меня, его отца, и впустил бы меня в парадную дверь. Потому как мой отец был башмачником, а мне, чтобы заработать денег на обучение, приходилось в отрочестве рыть каналы. Зато Роберт всем был обеспечен. Мой сын… если это вообще был мой сын! – выкрикнул он с внезапной злобой.

Вздрогнув, Агнесс сделала рывок, выбираясь из сладостной, умиротворяющей пучины. И все раны открылись и начали кровоточить.

– Простите, мисс Тревельян, мне не стоило…

– Отчего же, продолжайте, – милостиво разрешил мистер Линден. – Агнесс, положи мне еще кексу.

То ли его предложение, то ли его аппетит, абсолютно неуместный в данных обстоятельствах, но что-то в поведении пастора окончательно разозлило мистера Ханта. Он даже вскочил.

– Вы совсем выжили из ума! О таком нельзя говорить в присутствии барышни.