Дядюшка вернулся мрачнее тучи и загадочно усмехнулся, присаживаясь напротив.

– Шутки шутками, девочка, но ты перегнула палку. Дерзкая выходка дорого тебе обойдется. Когда вернемся домой, я тебя высеку.

– К-как?

– Розгами. Но если ты предпочитаешь иной инструмент истязания, я готов пойти тебе навстречу.

– Но… но вам же не нравится, когда бьют женщин!

– Не нравится. Но своим поступком ты в который раз показала, что ты еще не леди и даже не женщина. Просто глупая девчонка.

– В таком случае могли бы и не дочитывать.

– Отчего же не дочитать? У тебя хороший слог.

– Но…

– Это нисколько не умаляет тяжести твоего проступка.

Агнесс отвернулась, надеясь, что поля капора скроют ее лицо, а мучитель не увидит, как по ее щекам ручейком побежали слезы. Не доставит она ему такое удовольствие! Хотя за всю жизнь никто ее пальцем не тронул, она, хотя бы в теории, представляла, как протекает эта процедура. Боли Агнесс не боялась. Если уж на то пошло, боль она вообще не почувствует, потому что еще раньше упадет в обморок от стыда. Ах, как же это стыдно, как невыразимо стыдно! Чтобы ее… чтобы он ее…

Разве что пасть ему в ноги и попросить прощения? Вдруг смягчится? Но что, если он задаст дополнительные вопросы? А на них она не сможет дать удовлетворительный ответ, не покривив душой. Потому что она ни капельки не раскаивалась в содеянном, да и в другой раз поступила бы точно так же. Пожалуй, дядюшка прав – она глупая, а вдобавок закоснелая во грехе девчонка. Такую и правда следует наказать. Но раз уж она взаправду настолько испорченная, ничто не помешает ей пожаловаться Ронану на своего обидчика. А уж Ронан найдет способ с ним поквитаться! Эти размышления отчасти развеяли ее печаль, но уже следующая мысль – о том, что месть все равно состоится постфактум – свела на нет их благотворный эффект.

– Пожалеешь розгу – испортишь ребенка, да? А это у какого пророка написано? – срывающимся голосом спросила Агнесс. Нужно узнать наверняка, какому седобородому старцу, скончавшемуся за тысячи лет до ее рождения, она обязана своим несчастьем.

Неожиданно для нее дядюшка разразился гневной тирадой:

– При чем тут пророки? Да это вообще не из Писания! Это цитата из стихотворения Сэмюэля Батлера «Гудибрас», кстати, весьма дурацкого. Но все ее так превозносят, словно бы ее автор – не кто иной, как Соломон. Спрашивается, почему? А потому, что наши с тобой современники, Агнесс, не знают ни Библии, ни родной литературы. Как тебе это нравится?

– Просто ужасно, сэр! – поддакнула ему племянница.

– И не говори!

– Куда мы катимся?

– Вот именно! С одной стороны – небывалый технический прогресс, с другой – небывалое духовное убожество.

Опомнившись, пастор опять нахмурился, но так сурово, как в первый раз, у него уже не получилось. Еще раз посмотрел на Агнесс и вздохнул. Трудно сечь человека, с которым только что обсуждал будущее нации.

– Домашний арест, – вынес он вердикт. – На неделю. Корзину с рукоделием и прочими побрякушками я у тебя отберу. Будешь вышивать наалтарный покров.

– А можно я его рыбьей чешуей вышью?

– Нет.

– Сейчас так модно вышивать рыбьей чешуей.

– Нет, Агнесс, нельзя! Нельзя, и все тут, – строго заявил дядя.

Если бы Агнесс не смотрела так пристально себе под ноги, она бы заметила, что уголки губ пастора, обычно скорбно опущенные, сейчас чуть-чуть приподнялись в улыбке.

5

До вечера Агнесс томилась в заточении. Она честно пыталась вышивать наалтарный покров, но руки не слушались, и, чтобы не портить вышивку, она отложила работу в сторону и села у окна. Иногда ей хотелось уединения, но не тогда, когда ее к уединению принуждали. Сейчас бы погулять. Побродить по дому. Ей хотелось бы…

Ей хотелось бы поговорить с дядей. Ну, или не поговорить, а хотя бы поужинать с ним за одним столом.

Но ужин для Агнесс принесли в комнату. Правда, весьма изобильный и с двойной порцией сладкого пирога. Узницу жалели. Однако аппетит у нее улетучился, и настроение было прескверное. Угрызения совести и обида жгли ее попеременно. В своих размышлениях Агнесс то с головой ныряла в соленое озеро самоуничижения, то в сердце у нее вздувался огненный шар обиды, грозя задушить. Так и досидела до темноты, и задремала в кресле, и приснилось что-то скверное, непонятное: она бежала за кем-то по пустоши, задыхалась, силясь догнать, а потом вдруг поняла – она не преследует, она убегает, и ее вот-вот нагонит что-то страшное, неумолимое, неизбежное! Однако разбудил ее не кошмар, а голоса, звучавшие прямо под ее окном. Мужские голоса.

Спросонья Агнесс подумала было, что это снова Ронан пришел за ней, и успела улыбнуться.

Но потом поняла, что под ее окном разговаривает дядя.

С причетником…

– …Откуда тебе это известно? – жестко и холодно спрашивал дядя.

– Дык я уже отхожу ко сну, слышу – скрежет! Даже переодеваться не стал, штаны вот только натянул и бежать! – виновато отвечал причетник. – Ваше преподобие мне так сами велели, коли чего странного услышу. Прибегаю к подземной часовне – батюшки святы, а там плита сдвинута!

– Может статься, она уже давно сдвинута.

– Только вчерась проверял, все было тютелька в тютельку. Ровнехонько лежала.

– Его ты видел?

– Да как же его увидишь-то? У него еще долго силенок не хватит показаться.

– Тогда еще не все потеряно. По крайней мере, все не так скверно, как в прошлый раз.

– Да уж! Тогда вам ажно до самого Дарема пришлось скакать! – подобострастно захихикал причетник. – И на крышу собора за ним лезть.

Агнесс представила себе преподобного, который лезет на крышу собора, и у нее голова закружилась от невозможности подобного зрелища и от того, насколько это было бы… восхитительно, да, восхитительно! Если мистер Линден и правда вытворяет такие вещи… Ох, Агнесс не знала, что и думать о дяде теперь. После того, как он съездил ради Эдвина в Эдинбург. После того, как он прочел ее проповедь. После этого ночного разговора под окном. Скакал за кем-то до Дарема и залез на крышу собора! Надо же!

Агнесс представила лицо дяди – тонкое, бледное, напряженное, губы сжаты, а светлые глаза, напротив, широко распахнуты и светятся так, как светились сегодня во время проповеди. И волосы встрепаны ветром, как после возвращения из Эдинбурга…

Ох. Тому, за кем он гнался, наверняка крепко досталось.

– Главное, его подманить. Но как? – Голос мистера Линдена звучал раздраженно.

– Известное дело, как, ваш преподобие! Как в прошлый раз подманили, так и в этот.

– Что ж, тогда позовем Сьюзан или Дженни.

– Благодарствуйте, ваш преподобие! – надулся от гордости причетник. – Мои дочки того, соблюдают себя. В строгости их держу…

– Ну так ступай их разбуди…

– А нету их. Сенокос в самом разгаре, они тетке уехали помогать.

– Великолепно! И что прикажешь мне делать, Стиплз? Стучаться к крестьянам и спрашивать, нет ли у них дома девственницы, а если есть, нельзя ли мне ее одолжить на одну ночь? Пристало ли мне, служителю церкви, о таком спрашивать? – досадовал мистер Линден.

– Ваш преподобие, а зачем далеко ходить?

Далее они переговаривались уже шепотом.

– Да как ты смеешь… нет, как раз в этом я не сомневаюсь, но… как ей объяснить?

Интересно, кому – ей?

Агнесс очень хотелось узнать, но она с разочарованием услышала, что собеседники уходят. Вздохнув, она принялась расстегивать пуговки на спине: пора спать. Может, в постели сны будут приятнее.

Как вдруг в дверь деликатно постучались…

– Агнесс, ты еще не спишь? – раздался голос мистера Линдена, непривычно ласковый.

– Еще нет, сэр, – ответила Агнесс, торопливо застегивая платье.

– Как ты относишься к прогулкам под луной, дитя мое?

– Положительно.

– А хотелось бы тебе пойти на прогулку и послушать трели соловья? Вот прямо сейчас?

– Очень хотелось бы, но не могу, – жизнерадостно ответила Агнесс и потянулась к шляпке.

– Почему?

– Я прогневала своего благодетеля, и он запер меня в подземелье на целую неделю, – пожаловалась девица, завязывая ленты под шеей. – Я сражаюсь с крысами за корку хлеба, плачу и проклинаю свое непослушание.

– Что за вздор! Немедленно одевайся и накинь шаль потеплее. И возьми вышивание. Я буду ждать тебя во…

– Я готова, – сказала она и сделала реверанс.

Дядюшка привел Агнесс к развалинам старой церкви при аббатстве. Странное место для прогулок. Тут и при солнечном свете неприветливо, и соловьи не поют. Стояла звенящая тишина, только листья шелестели под слабым ветерком, и шуршала трава под ногами. Мистер Линден нес небольшой саквояж. Усадив Агнесс на обломок стены, мистер Линден достал пороховницу, принялся неторопливо сыпать из нее что-то белое, мелкое, чуть посверкивающее в лунном свете – неужели соль? – вычерчивая круг и обводя им плиту и Агнесс с вышиванием в руках.

При лунном свете шелковые нити поблекли, не разглядишь, какую выбирать, а поскольку вышивать было невозможно, Агнесс уделила все свое внимание действиям пастора.

– Что вы делаете, сэр?

– Разве ты не видишь? Рисую круг из соли, – не поднимая головы, сказал он.