Екатерина Коути - Страшный дар

– Меня не волнуют подробности его биографии, – гадливо отмахнулась леди Мелфорд. – Проклятый предатель.

– Я бы назвал его осторожным человеком. Как бы то ни было, он назвал имя своего усопшего хозяина. Обстоятельства смерти настолько меня заинтересовали, что я решил провести небольшое расследование, раз уж пришлось приехать в Йоркшир.

Изъясняться обиняками далее не имело смысла.

– С чего вы начнете это ваше расследование? С похорон Уильяма Линдена? – напрямую спросила миледи.

– И до них дойдет свой черед. На первых же порах меня интересует исчезновение его матушки, графини Линден.

– Исчезновение? Какое исчезновение? Графиня скончалась от родильной горячки.

Прищурившись, гость посмотрел на нее, но не сумел прочесть в ее чертах ничего иного, кроме искреннего изумления. Со вздохом он пояснил:

– Как-то раз за рюмочкой бренди, коего я, впрочем, не пил, магистрат мистер Лоусон поведал мне о том, как через неделю после рождения младшего сына к нему прискакал граф Линден. Его сиятельство был в крайнем помрачении рассудка. Все твердил об исчезновении супруги, умолял послать на поиски даже не констебля, а расквартированный поблизости полк. По всей видимости, она исчезла еще ночью и не объявилась к полудню. С собой не захватила ничего, даже домашнее платье. В столь деликатном положении ей следовало избегать сквозняков, не говоря уже о ночной прохладе, и граф опасался, что она упала где-то от слабости, не имея сил позвать на помощь. Слуги прочесывали сад и парк, но графиня могла добрести до леса, посему лорд Линден умолял магистрата о подмоге. Пока они обсуждали план поисков, лакей сообщил, что одна из служанок графа ожидает его в прихожей. Это была кормилица Элспет Крэгмор, чье имя, надо полагать, знакомо вашей милости.

Миледи не удостоила его ответом, полагая, что чем меньше сведений она сообщит ему, тем лучше.

– Разумеется, лорд Линден подумал, будто кормилица принесла вести о пропавшей. Так оно и вышло. Элспет прошептала что-то ему на ухо, и граф переспросил, но тоже тихо, оставив магистрата гадать о содержании их беседы. Когда кормилица утвердительно кивнула, граф бросился вон и ускакал, прежде чем мистер Лоусон успел его остановить. На все расспросы кормилица отвечала скупо – дескать, графиню и вправду нашли, но где и в каком состоянии, для всех оставалось загадкой. Граф же вернулся только на следующий день, да не один, а в сопровождении подводы, на которой стоял гроб. Уже заколоченный. Памятуя о том, в каком смятении пребывал граф, судья счел сие обстоятельство зловещим. Вместе со священником, предшественником Джеймса Линдена, он направился в усадьбу. Поначалу граф наотрез отказывался открывать гроб и до того укрепил подозрения мистера Лоусона, что тот пригрозил ему ордером на арест. Вероятность суда, пусть и суда пэров, отрезвила графа. Он вскрыл гроб, причем собственноручно, не полагаясь на слуг. Но каково же было всеобщее удивление, когда в гробу джентльмены увидели покойницу-графиню в пеньюаре. Лицо ее было бледным, но спокойным, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы исключить насильственную смерть. Что примечательно, граф был потрясен увиденным не менее остальных. Распрощавшись с судьей, он попросил священника задержаться. Никому не ведомо, о чем они разговаривали, но через некоторое время в пасторате был проведен ремонт за счет лорда Линдена, а у священника появился новый выезд.

– Вы намекаете, что лорд Линден исповедался в убийстве и заплатил священнику за молчание? – осторожно уточнила леди Мелфорд.

– Не совсем так. Безусловно, его сиятельство заплатил пастору, но за иную услугу. Он хотел выяснить, что на самом деле лежит в гробу вместо его жены. – Мистер Хант сделал многозначительную паузу. – Мне это тоже весьма интересно, миледи. Настолько интересно, что я, пожалуй, изыщу возможность вскрыть семейный склеп. После внезапной кончины Уильяма Линдена, мужчины нестарого, к мистеру Лоусону вернулись подозрения о том, что в благородном семействе творится что-то скверное. Осталось лишь поделиться с ним собранными мною сведениями, разумеется, опустив сверхъестественный элемент. Я ведь не так глуп, ваша милость. Наше общество гораздо охотнее поверит в то, что граф умертвил жену, которая бегала к любовнику, а Уильяма Линдена застрелил на охоте завистник младший брат. А вот когда будут вскрыты гробы… тогда возникнут вопросы, ответы на которые смогу дать только я.

– Поздравляю, сэр, ваше расследование зашло далеко! И вы еще смеете утверждать, что приехали сюда не за этим! Будьте вы прокляты со всей вашей святостью, – от души пожелала ему Лавиния.

То, что он не дойдет живым даже до ворот, она для себя уже решила. Охотничье ружье висело в библиотеке, в окружении коллекции лепажей сэра Генри, на рукоятках которых были выгравированы неизменные скабрезности. Стоит отлучиться, как гость почует неладное. И не посылать же за ружьем Грейс! Но чем же тогда? Она лихорадочно оглядела гостиную, выискивая что-нибудь, чем с одного удара можно будет убить мистера Ханта. Жардиньерка с длинными витыми ножками? Японская ваза? Но выбор остановился на золотом канделябре, в основании которого переплелись в жестоком объятии Аполлон и Дафна. Это был ее любимый сюжет, и сколько раз она завидовала Дафне, одеревеневшей от несчастий. Как хорошо ничего не чувствовать! Лавиния так не умела.

В мельчайших подробностях она представила, как хватает канделябр и обрушивает его на лысеющий затылок гостя, как вслушивается в сочный хруст костей и спокойно, словно Юдифь, стирает его кровь с рук и шеи. Какую улыбку она подарит Грейс, когда та начнет визжать, не столько от страха крови, сколько от осознания того, что с рекомендациями убийцы хорошего места ей уже не найти. С такой же бесстрастной улыбкой Лавиния ступит на эшафот и будет скользить взглядом по толпе в поисках одного лишь лица…

– Нет, не за этим, – оборвал ее мечтания Хант. – За тем, что, к несчастью, принадлежит мне. «А эта дьявольская тварь – моя», – шепотом процитировал он из «Бури».

Видение эшафота померкло, и Лавиния вдруг почувствовала такое облегчение, словно с ее головы сорвали мешок, а с шеи срезали конопляную веревку. Облегчение с примесью стыда. И как не стыдиться своей мещанской живучести? Другая на ее месте давно изыскала бы способ красиво умереть, но только не Лавиния Брайт.

– Когда вы отыщете… свою пропажу, вы покинете наши края? – проговорила она, вцепляясь в ниточку надежды, тонкую, как паутинка, и такую же гадкую на ощупь.

Хант задумался. По-видимому, он понимал, какую сделку ему предлагают, но ему претило заключать договор с отпетой распутницей, каковой он считал леди Мелфорд.

– Как только я отыщу это, – наконец ответил он, – мы сразу же вернемся в Лондон, пока оно не распространило вокруг свою скверну.

– А расследование?

– Все зависит от того, как скоро я обрету искомое. Ежели расследование будет на начальной стадии, у меня едва ли достанет времени его продолжить. Но ежели поиски затянутся…

– Не затянутся.

– Ваша милость?

– Я ведь тоже охотница, – сказала Лавиния и печально усмехнулась. – Когда-то была.

Поднявшись, Хант понимающе ей поклонился.

– А шкатулка вам понравилась? – ни с того ни с сего спросил он.

– Какая шкатулка?

– Та, которую мисс Тревельян вам принесла.

После всего услышанного едва ли что-то еще могло всколыхнуть миледи, но эта новая обида кольнула сердце. Похоже, юная протеже перезнакомилась со всем городом, включая этого мерзавца, и обходит своим вниманием разве что хозяйку Мелфорд-холла.

– Я не виделась с мисс Тревельян более двух недель, – произнесла Лавиния сухо. – Ничего она мне не приносила.

– Неужели? Как любопытно, – заметил мистер Хант, прикрывая за собой дверь.

Самая счастливая ночь в их жизни перетекала в утро. На горизонте появилось заспанное, озябшее солнце и нехотя протянуло по небу лучи, словно служанка, что просыпается на своем чердачке и, откинув одеяло, касается босыми ступнями обжигающе-холодного каменного пола. Повздыхав, Агнесс надела платье и попрощалась с Ронаном. О том, чтобы он проводил ее до пастората, не могло быть и речи. Рабочий люд встает ни свет ни заря, а если кто-нибудь заприметит племянницу пастора в сомнительной компании, скандала не избежать. Но всю дорогу Агнесс слышала, как шуршат кусты вдоль обочины и поскрипывает хворост, – давешнее происшествие так насторожило Ронана, что он решил не выпускать Агнесс из виду. От его молчаливого присутствия становилось жутковато: казалось, что через чащобу ломится зверь, огромный и неуклюжий, и как бы Агнесс ни хотелось окликнуть его, она побоялась услышать в ответ рык.

Когда лохматая изгородь из ежевики сменилась изящно остриженными кустами жимолости, Агнесс подобрала юбки и помчалась сломя голову. Из кухонной трубы уже вился дымок, но Агнесс рассчитывала, что миссис Крэгмор слишком занята стряпней, чтобы патрулировать задний двор. А горничные ночуют не в пасторате, а в коттедже своего отца-причетника. Вот бы их опередить! Задыхаясь, она влетела в калитку, низко пригнувшись, юркнула под окнами кухни, стремглав пересекла двор и припала к упругой от плюща восточной стене.

Сердце билось громко и гулко, и при каждом ударе корсет, еще влажный, больно впивался в ребра. Ох, если мистер Линден застигнет ее в таком виде – от мятого платья пахнет тиной, в спутанных волосах вместо лент переплелись водоросли. Ни дать ни взять, Офелия восстала из пруда, куда «она пришла, сплетя в гирлянды крапиву, лютик, ирис, орхидеи» (о том, что «у вольных пастухов грубей их кличка, для скромных дев они – персты умерших», наша героиня не догадывалась – в семейном издании Шекспира эти строки были благоразумно опущены). Она попыталась изобразить взгляд загадочный в своей отрешенности. «Розмарин – это для воспоминания, а троицын цвет – это для дум». А наперстянка тогда для чего? Этого Агнесс не знала. Да и взгляд у нее получался не безумный, а, скорее, виноватый.