Елена Белкина - Странные женщины

Раз, два, пять, десять, проба на запись… Поехали.

Диктофон моей любимой мамы. Высокого класса. Все равно проверяю. Мало ли. Чтобы впустую не говорить, а то досадно. Уже пять кассет наговорил.

Лет через десять буду со смеху помирать, какой я был дурак. Или умный. Нет, если я в шестнадцать такой умный, то куда еще-то? Какой я тогда в двадцать шесть буду? Гений, что ли, вообще? А в какой области? У меня нет талантов. Никаких. И это очень плохо. Потому что мне нравится нравиться. Повторяю: нравится нравиться. Понял меня, ты, который там будет, в двадцать шесть лет? Если не повесится. Мне нравится нравиться. Мне бы певцом эстрадным стать, или киноактером, ведущим на телевидении. Оставайтесь с нами! Чтобы все меня обожали и таскали на руках.

Ничего не выйдет. Слуха нет, голоса нет. И дикция неправильная, что-то с буквой «ш». Со звуком то есть. Шишшшшка. Шшшшшшшелест. Шшшшум. Вика говорит: у тебя такое роскошшшшшное «шшшш». Мягкое. Вкрадчивое. Я Вике нравлюсь. Она меня любит, уродина. Нет, нормальная вообще-то. Но я люблю только очень красивых.

Я люблю самую красивую девочку… Какая там девочка! Девушку. И не девушка. Женщина. Вот так вот. Она женщина, а я пацан. Короче, я люблю самую красивую женщину из трех выпускных классов нашей школы. И не только школы. Она — «Мисс губерния» этой осени. Ее вовсю фотографируют, возят куда-то, она уже деньги зарабатывает. У нее уже жених богатый, лет тридцать ему. Он бы ее давно уволок. Но там папаша хоть и простой прораб какой-то, а полный псих. Ну, то есть, в смысле, сначала школу надо кончить, а потом замуж. То есть как раз не псих, а то бы я повесился. И мамаша там тоже спасибо.

И все равно не углядели, потеряла наша мисс невинность года два назад. Точные сведения. Это всегда все знают. Тогда она еще не такая была. Ну, в смысле, приятная, но не красавица еще. Теперь, само собой, она в школе ни с кем. Только с женихом. Я-то знаю, она ему вкручивает мозги, а сама замуж не собирается. Она с ним сейчас, чтобы другие не лезли.

Она собирается карьеру топ-модели делать и найдет себе не такого вшивого, как этот. Может, даже иностранца. Она мне это сказала. Потому что только со мной говорит. Рядом же сидим. Но она мисс, то есть наоборот, она женщина, а я пацан. И я никак через это не перелезу. И даже пока не пытаюсь. Потому что я знаю себя: если у меня сразу не получится, то потом никогда не получится. Мне надо действовать наверняка. Пусть она потом найдет иностранца, миллионера. Но пока она здесь, рядом…

Так. Что-то я сбился. Что-то я начал говорить интересное… Сейчас отмотаю… Ага, вот. «…на телевидении. Оставайтесь с нами! Чтобы все меня обожали и таскали на руках».

«… здесь, рядом».

Поехали дальше.

Не быть мне певцом, ведущим, актером. Не будут меня таскать на руках, не будут девушки рубашку рвать на лоскутки. Не стану я знаменитым. Досадно, хоть блюй…

На самом деле я грубых слов не люблю. Как лорд какой-нибудь английский… Так, певцов и актеров проехали. Где можно еще известности добиться? Ну, писателем там, художником стать. Хотя они сейчас никому не нужны. Ну, то есть тоже слава, но не для всех. И на руках не таскают. А главное, я рисовать не умею и писать всякие слова терпеть не могу. Поэтому и диктофон. Я вообще работать ненавижу… Так… Газетным журналистом стать, как моя любимая мама? Нет.

Остается политика. Это как раз для меня. Поговорить люблю. Хитрый, лицемерить умею. Даже хобби такое. У кого марки собирать, а у меня — лапшу вешать на уши. Обманывать умею, нравиться умею, что еще надо?! Я прирожденный политик! Правда, суетиться придется. И народ всегда вокруг. А я суетиться не люблю. И ненавижу, когда вокруг народ. Придется потерпеть. Школу придется хорошо окончить. В общем, с будущим мне все ясно. С другой стороны…

Опять я сбился. Или нет? Так. Это сказал, это сказал… Работать не люблю, а учусь хорошо, это как получается? Очень просто: я все делаю страшно быстро. По верхам, но чтобы хватило. Главное — быстро, чтобы отметиться и быть свободным. Ну, читать там, музыку слушать, ходить к разным людям, слушать, наблюдать. Я люблю слушать и наблюдать. Если серьезно, я презираю людей. А как же тогда? Ну, в смысле, слушать и наблюдать? А просто: на помойке тоже очень интересно. Чего только нет. Я всех презираю почти. Ну, маму любимую почти не презираю. А вот отчима Петровича вполне презираю… Минутку, Саша, дружок, ты не запутался? Ты их презираешь и ты же им нравиться хочешь? Нет, в самом деле, почему?

(Пауза.)

Это я думал. Пусть останется пустота. Вот что я подумал: я соврал. Я их еще не совсем презираю, но знаю, что буду презирать. А нравлюсь им ради тренировки, чтобы ими… ну, управлять… Нет. Даже не так. Манипулировать. Вот. Именно это слово. Какой ты умный, Сашшшша. Мне хотя бы в одном повезло: мою мисс Машей зовут. Каждое утро я прихожу, сажусь с ней за парту и говорю: здравствуй, мисс Машшшшша! Она смеется, сволочь. Гадина. Тварь. Ласковым голосом. Это от любви. От любви иногда хочется обругать. Ударить даже. Особенности подростковой психики. Пройдет. Но приятно подумать: бьешшшшшь, бьешшшшшшь по красивому лицу — и кровь, крофффффь. Я никогда этого не сделаю, я не извращенец.

Здравствуй, мисс Машшшша!

А она смеется и: здравствуй, мистер Сашшшша.

Это подслушали, и у меня теперь кличка такая: Мистер Саша.

Я не против.

Если бы я ее не любил, я бы повесился. Она — моя цель.

Нравиться надо тоже с умом. Мой папаша навсегда научил, спасибо ему. Мне года четыре было или пять. Рисуночек нарисовал, тащу: папа, папа, посмотри, что я нарисовал! Маленький гений. А папа по уху меня: не лезь, когда взрослые говорят!

И правильно. На всю жизнь. Надо знать, когда лезть. Теперь у нас с папашей замечательные отношения. У него другая семья, и двое детей уже там. Алиментов он мне не платит, любимая моя гордая мама отказалась. Зато он ей квартиру оставил. Я захожу к нему сиротливый такой, несчастный. Денег не прошу, сам дает. Я деньги люблю. Они мне нравятся. Когда буду политиком, буду брать взятки. Только очень осторожно. Он дает денежки, а я их коплю. Пригодятся. Любимая мама не знает об этом, у них с отцом отношения давно кончились. Ей вообще не до этого. Она молодец…

Еще надо уметь удивлять людей. Я давно этому учусь. Если человек все время тихий или все время, ну, оригинал… привыкают к этому. А если сначала…

Например, мне лет десять было или одиннадцать. Мы на стройке играли. Третий этаж, внизу этот насыпан, целая гора… Ну, для утепления… Керамзит. Коричневые такие камешки, легкие, сыпучий он такой и мягкий, если много. Я говорю: я домой пошел. И прыгнул. Встал, по штанам похлопал, почистился — и пошел. Даже не обернулся. Они с ума сошли все.

Тут целая психология, между прочим. Если бы мы спорить стали, что я прыгну, а они бы говорили: не прыгнешь, — не тот эффект. То есть, если что-то словами заговорить, не тот эффект. Надо неожиданно. Как само собой. Прыгнул, встал, домой пошел. А они никто не пытались даже. Но, между прочим, я все рассчитал. Третий этаж — не так уж и высоко. Гора насыпана была во весь первый, значит, не третий, а второй. И мягкий он на самом деле. Нет, ноги я все-таки отшиб немного. Но ничего не сломал, не вывихнул. Все рассчитал. Они меня зауважали.

Или один раз в школе случай был с математиком. Энтузиаст школы, десять лет в одном пиджаке ходит, на воротнике перхоть. Он классный руководитель, а мы что-то такое не сделали, что он велел. Ну, орет, возмущается. Кто-то чего-то там оправдывается. Я тоже что-то сказал. Вполне культурно. А он: ты что, за дурака меня считаешь? Обычные слова, они все их говорят: за дуру меня считаете, за дурака меня считаете? И им это все обходится. А тут на меня нашло. Он мне: ты что, за дурака меня считаешь? А я: конечно! Все с ума сошли. Сидят, молчат. И он молчит. Ему бы в шутку перевести или еще что-то, а он растерялся. И спрашивает: ты серьезно? Я говорю: вполне. Он меня до конца года ненавидел, а потом другой класс взял.

Но нельзя удивлять часто, а то перестанут удивляться.

Хотя азарт появляется. То и дело чувствуешь, что хочется что-нибудь такое замочить…

Не так давно сидим у телевизора с отчимом Петровичем, дружно сидим, как папа с сыном, я же уважаю его, он всегда считал, что уважаю. Он говорит: что-то наша мама задерживается опять, работа, работа! Меня подмывает, но терплю. А потом думаю: зачем терплю? Ведь хочется? То есть, если честно, даже не хотелось, наоборот, я себя переломил, я заставил себя это сказать. Политик должен уметь заставлять себя. В том числе говорить людям неприятные вещи. Говорю: какая работа, Петрович, она тебе рога наставляет! Он аж позеленел, хотя на самом деле не позеленел, он вообще не изменился, но надо же как-то обозначить, что с ним что-то сделалось, будем считать — позеленел. И говорит: с чего ты взял? Я говорю: ты сам это прекрасно знаешь, будто первый год, что ли? А он говорит: это наше с мамой дело, если ты что-то знаешь, лучше, пожалуйста, со мной на эти темы не говори, я не желаю слушать. Я говорю: да я и не собирался, просто к слову пришлось.

Даже смешно… А что смешно?

Время идет, кассета крутится, а я все по пустякам. Моя цель — мисс Маша. Я ее люблю. Я ее люблю самой распрекрасной любовью, очень духовной и возвышенной. Но мне надо ее взять. Я обязан это сделать. Я хочу, чтобы она от меня с ума сошла. Но я пацан, до сих пор пацан. Даже смешно. Это при том, что все считают, что я где-то там с кем-то там — без проблем. Хотя бы из-за того случая в раздевалке, он вроде случая с прыжком или с математиком, но никто же не знает, что это я опять пробовал себя. В раздевалке после школы стоим, идет Настя. Ничего в этой Насте нет, но у нее губы очень красивые. Это называется: чувственные. Описать не сумею, не то чтобы большие там, или толстые, или там… Ну, вот актриса есть американская, Ким Бесинджер или Бейсингер, по-разному называют, у нее что-то в этом духе. Короче, идет Настя, и тут у меня идея. Я достаю платок и ору: Настя, сотри помаду, у меня платок чистый, страшно нужно, сотри, пожалуйста.