— И нет сильнее чувства в мире!.. — стараясь отвлечь Ксюху от пагубных мыслей, нараспев продекламировала Римма.

— Есть, — тяжело уронила Ксюха. — Я боюсь его, — серьезно сказала она и, открыв глаза, повернулась к подруге лицом. — Ты знаешь, что такое страх?

— Страх? — Римма слегка нахмурилась и задумалась на мгновение. Ее лицо превратилось в непроницаемую маску.

— Тебе этого не понять, — в голосе Ксюхи промелькнуло что-то такое, что заставило Римму насторожиться. — Знаешь, это даже не страх, этому нет названия. Его нельзя потрогать, его нельзя увидеть и от него нельзя избавиться. День за днем он оплетает своей паутиной тебя всю, заставляя оглядываться на каждый шаг, прислушиваться к каждому звуку, просчитывать каждое произнесенное слово. И когда эта тяжесть становится неподъемной и ты готова кричать от боязни перед неизвестным, вдруг понимаешь, что он забрал у тебя все, и твой голос не будет услышан никем. Это чувство тебя выжимает, перемалывает в пыль, заставляя бояться собственной тени и презирать себя. Эх, Риммка, тебе этого не понять, — с болью выдохнула Оксана, и краем глаза Козлова заметила, что по щеке Ксюхи покатилась слезинка.

— Все, — Римма прижалась к бортику дороги и повернула ключ зажигания. Мотор заглох, и в салоне повисла тишина. — Никаких сил не хватит, чтобы слушать это. Чего ты хотела? Осыпают с головы до ног цветами и проливают слезы умиления только над покойниками, а ты еще жива, слава Богу, и умирать не спешишь, по крайней мере, в ближайшие лет семьдесят, а заморочки бывают у каждого, так что нечего киснуть.

— Как у тебя все просто получается, — вздохнула Ксюха.

— Знаешь что, ты с этой меланхолией закругляйся, ни к чему все это, слышишь? — голос Риммы звучал уверенно, и Ксюше стало немного легче. — Ничего твой Нестеров тебе не сделает, потому что от него уже ничего не зависит. Потерпи недельку, и на нашей улице наступит праздник, отольются кошке мышкины слезы, это я тебе говорю.

— Спасибо тебе, Римм, за все, ты такая сильная! — Ксюха вытерла слезы. — Я, пожалуй, пойду.

— Ни пуха ни пера, — улыбнувшись во все лицо, Римма подмигнула Ксюхе.

— К черту, — слегка кивнув, Ксюша вылезла из машины и, вытащив сумку за ремень, хлопнула блестящей дверкой «Ягуара».

Зрителей больше не было, и скрывать свои мысли не имело смысла. Прислонясь лбом к тонированному стеклу дорогой игрушки, Римма смотрела, как фигурка Оксаны, удаляясь, становилась меньше.

— Места занимают согласно купленным билетам, — горько выдохнула она. — Чем выше взлетишь, тем больнее падать. Если ошибешься ты, то самая большая неприятность — оказаться на улице с чемоданами в руках. А если ошибусь я… — голос ее оборвался, и лицо передернулось от судороги. — Если ошибусь я, то лучше мне было не рождаться вовсе.

* * *

К сладкому Анатолий был почти равнодушен; всяческие кулинарные изыски с глазурью и рафинированными розочками его не привлекали, а в тот момент, когда он был голоден, даже действовали на нервы, вызывая чувство обманутого ожидания, выделение избыточного желудочного сока и нервное раздражение. Но иногда, правда, крайне редко, на Толика наезжало неудержимое желание съесть что-нибудь приторно-сладкое, мягкое и красивое. Тогда, накупив в магазине массу разнообразных сверточков и кулечков, перевязанных тесемочками и ленточками, и заварив крепкий, почти черный, чай, он усаживался в кресло, ставил на низенький журнальный столик тарелки с лакомствами и начинал радоваться жизни.

В такие дни, глядя на мужа, Ксюха тихо сатанела и ненавидела его больше чем когда бы то ни было. Ее раздражало в нем буквально все: от счастливой глупой физиономии до пальцев, перепачканных белковым кремом, украшавшим торты и пирожные. Довольно облизываясь, словно ленивый кот, пробравшийся тайком в хозяйские закрома, Анатолий с наслаждением вдыхал запах ванили и корицы, а Ксюха, на которую неприкрытая радость мужа действовала, как красная тряпка на быка, презрительно щурилась и, чтобы не озвучивать свои мысли, старалась уйти, от греха подальше, в уголок кухонной продавленной кушетки или в ванную.

Студенческая сессия подошла к своему логичному завершению: все, кто был в состоянии сдать экзамены, разобрались с этим делом еще в январе; граждане с «хвостами» маялись весь февраль и добрую половину марта; те же, кто так и не сумел пройти через сито триместрового отбора, к концу месяца были отчислены, вернее, напуганы отчислением. Списки с их фамилиями красовались на стенде у деканата, привлекая всеобщее внимание и вызывая пересуды и досужие догадки. Их судьба была теперь в руках всемогущего декана, решавшего практически единолично, кого казнить, а кого миловать.

Впрочем, этот вопрос Анатолия уже не касался, потому что в группах, где было доверено принимать экзамены лично ему, должников не было. Завершение сессии, особенно зимней, всегда было приятным событием, поэтому, абстрагировавшись от всего земного, Анатолий сидел в своем любимом кресле, уминал пирожные и расслаблялся по полной. Увлеченный этим занятием, Анатолий не услышал, как в дверях щелкнула «собачка», и заметил появление жены только когда она вошла в комнату.

— Не ждал? — Ксюха постаралась выжать из себя приветливую улыбку, но уголки губ, опустившиеся сами собой, не желали слушаться и нарисовали на ее лице гримасу отвращения и страха одновременно.

— Что ты, дорогая, я считал каждую минуту до твоего появления, — мягкий голос Анатолия так не вязался с колючим зацепистым взглядом, буравившим Ксюху, что ей стало не по себе.

— Мог бы и порадоваться, — не зная, что говорить, последнюю фразу Оксана произнесла совсем тихо и замолчала.

— Что в твоем представлении означает «порадоваться»? — в вопросе Анатолия была откровенная издевка. — Желаете «цыганочку» с выходом? Так это мы в момент.

Стряхнув налипшие на рубашку крошки, он вскочил с кресла и, с готовностью прижав ладони к груди, эксцентрично воскликнул:

— «Цыганочка» с выходом! Исполняется впервые!

— Перестань паясничать! — внезапно Оксану охватила такая неудержимая злость, что, позабыв о своем твердом намерении держать себя в руках, она сжала ладони в кулаки и ее лицо пошло красными пятнами.

Еле сдерживаясь, она заставила себя замолчать, но глаза, горящие ненавистью, говорили сами за себя. Сжав челюсти, она едва заметно шевельнула крыльями носа, и Анатолий увидел, как по ее горлу прокатилось что-то твердое. Оторвавшись от созерцания Ксюхиной взбешенной физиономии, Анатолий скользнул взглядом по ее фигуре и потерял дар речи: перехваченная тонким кожаным ремешком, талия жены была девственно-узкой, будто за ее плечами не было пяти с половиной месяцев беременности. От удивления брови Анатолия подпрыгнули так высоко, что скрылись под светлой челкой волос, едва прикрывавшей лоб.

— А говорят, беременность не рассасывается! Вот так сюрприз, да ты, милая, самый натуральный Коперфилд! — губы Анатолия расползлись в ухмылке, и лицо приняло такое дурацкое выражение, что Ксюше захотелось завизжать от злости.

Чувствуя, как горят ее ладошки, готовые вцепиться в воротник его белой рубашки, Ксюха криво хмыкнула и выдохнула так, что в груди стало больно. Подойдя к жене, Анатолий приподнял края длинного трикотажного жакета. С умилением глядя на ее обновленную фигуру, он склонил голову к плечу и, отступив на полшага, любовно улыбнулся.

— Не смей так на меня смотреть, — лицо Ксюхи стало похоже на маску, и левый глаз мелко задергался.

— Действительно, на что тут смотреть? — Анатолий опустил полы одежды. — Обычное дело. Сначала беременность ветром надуло, а потом унесло. Им же, — убежденно добавил он.

Всем своим видом показывая, что интерес к столь пустяковому вопросу, как и к личности, его породившей, окончательно пропал, Нестеров упал на истертые подушки старого кресла, деревянный каркас которого пронзительно хрустнул. Уставившись в экран, он взял новое пирожное и, с удовольствием вдохнув запах ванили, мечтательно зажмурился.

— Нечего сказать, хороша реакция! — от возмущения Оксана даже не находила подходящих слов. Вся подготовленная постановка, продуманная ей до последнего слова, летела в тартарары. — С женой случилась беда, а он!.. — голос ее сорвался и дрогнул.

Картина полнейшего отчаяния была настолько натуральной, что Ксюхе от жалости к самой себе хотелось зареветь. В горле стало горько, а от секущей острой боли в голосовых связках к глазам подкатили слезы. Полностью войдя в роль, Ксюха позабыла, что сказка про белого бычка, придуманная ею еще на больничной койке, — сплошной блеф, и, не в силах сдерживать подступившие слезы, зарыдала так естественно и безутешно, что Анатолий от удивления замер с пирожным в руках.

— Ладно, допустим, ты настолько очерствел, что тебе ровным счетом наплевать, что произошло с твоей женой, — голос ее рвался, а из груди доносились пронзительные вздохи. Вперемежку с трагическими всхлипываниями картина выглядела впечатляюще; отложив надкусанное пирожное, Анатолий не без интереса наблюдал шикарную театральную постановку, устроенную персонально для него.

— А если бы я умерла?! — Ксюха выдержала патетическую паузу, которая, по ее мнению, должна была настроить мужа на сочувствие и пробудить в нем остатки совести. — А если бы я действительно умерла? — судорожно сглотнув, она вздрогнула всем телом и стала картинно оседать по стенке.

— Заканчивай обтирать стены, — услышала она ровный, почти равнодушный голос мужа. Стало ясно, что ее актерская постановка не произвела на законную половину ни малейшего впечатления.

Поняв, что все ее усилия потрачены даром, Бубнова перестала хлюпать носом и бросила на Анатолия исподлобья злой взгляд. Молча встав с пола, она прошла в комнату, села на диван и закинула ногу на ногу.

— Вот это правильно, — похвалил Нестеров, и на его губах снова заиграла язвительная усмешка. — Пока ты там умирала, полы никто не мыл, поэтому, сама понимаешь, плюхаться на наш пол просто нельзя из элементарных гигиенических соображений. — Посмотрев на притихшую в уголке дивана Ксюху, Анатолий довольно дернул уголком рта, и до нее долетело тихое цоканье. — Если рассудить здраво, умереть ты не могла по определению, — слова Анатолия были колючими и обидными, и от того, каким тоном это было сказано, ей стало досадно вдвойне. — Понимаешь, Ксю, — Анатолий прищурился и, наклонив голову набок, посмотрел на улицу через оконное стекло, — такие женщины, как ты, прежде чем отойти в мир иной, уморят всех окружающих и перед собственной кончиной успеют станцевать джигу на могиле каждого своего врага, так что, по здравому рассуждению, беспокоиться о тебе мне не имело ни малейшего смысла.