Взять хотя бы то, что по первому ее слову был куплен шикарный наряд, влетевший ее благоверному в приличную копеечку. Раньше, чтобы из семейного бюджета выкроить подобную сумму на ее прихоть, приходилось прибегать к разным уловкам и хитростям, а теперь — ничего такого не требуется: нацепила старую шмотку, подошла к зеркалу, глазки к небу — ой, опять не сходится, и на тебе, ступай и покупай чего душе заблагорассудится. Мало того, стоит только захотеть, как Толик ради ее прихоти помчится галопом в магазин, хоть бы и посреди ночи, — а что делать, положение безвыходное, организм требует.

Сказать правду, ничего такого организм вовсе не требовал, но упускать удобный случай тоже было ни к чему, потому что у них, у мужиков, как? Купил или нет — это вопрос второй, предлагал — значит, уже облагодетельствовал, и про этот аспект лично он, любимый, уже не забудет ни в жизнь и тебе не даст забыть. Десять лет может пройти, а он все будет вспоминать, как тебе ночью за соком бегал. Уже не только сок закончится — магазин, где он был куплен, сто раз закроется, а внеурочная услуга мужика так и будет висеть на тебе пожизненным неоплаченным грузом.

— А ты, Ксюнечка, еще очень даже ничего! — проговорила Ксюха вслух, рассматривая в зеркало новехонькую черную кожаную юбку, украшенную по бокам мелкими блестящими камешками стразов.

На золотистом модельном батнике, окантованном по воротнику такими же стекляшками, что и на юбке, волна черных блестящих волос казалась богатой шелковой шалью, наброшенной на плечи. Светлый тон блузки подчеркивал смуглый оттенок кожи и ярко-коралловые накрашенные губы, выделявшиеся на лице острой алой полосой.

Продолжая наблюдать за собой в зеркало, Оксана слегка опустила ресницы, в один миг приняв обличье монашеской скромности, а потом вдруг резко подняла их, распахнув глаза и резанув ими, словно острой бритвой, пространство впереди себя, хрипло рассмеялась. В глубине бездонной черноты запрыгали бесстыжие бесенята, а стразы, дрогнув, отбросили в эту зияющую пропасть десятки мелких искр, отразившихся от частых граней стекляшек.

— Никуда ты от меня не денешься, — удовлетворенно прошептала она, слегка проводя алыми полированными ногтями по мягкой коже.

В зеркале промелькнула ее длинная узкая рука, украшенная только золотой полоской обручального кольца, и она тут же нахмурилась, вспомнив чуть ли не килограмм драгоценностей на пальцах Риммы. Вот уж кому повезло, а ведь ни кожи ни рожи, если на то пошло.

Нет, от Нестерова таких подарков ждать не приходится, он, как церковная крыса, способен только на то, чтобы собирать крошки с чужих столов. И как ему самому-то не стыдно всю жизнь быть вечно нищим, оборванным, изо дня в день таскать на службу один и тот же костюм, одну и ту же засаленную кепку и обтрепавшийся портфель! Неужели не видит, насколько он смешон и противен?

Обличительные размышления Ксюхи прервались самым неожиданным образом, испугавшим ее чуть не до потери сознания: за входной дверью раздался хриплый кашель, и одновременно в замке начали ковырять ключом. То, что кашлял не Анатолий, она могла поспорить, и потом, Нестеров был в институте. Но комплектов ключей от квартиры было только два, значит, за дверью был чужой.

Похолодев от страха, Оксана почувствовала, как по спине, под тонкой новой блузкой, покатился пот, а ноги задрожали в коленях и намертво приросли к полу прихожей. Понимая, что нужно на что-то решаться, она не могла двинуться с места, почти перестала дышать, приоткрыв пересохшие трясущиеся губы, и со страхом вглядывалась в дверь. Шею под самым подбородком свело, до упора натянув голосовые связки, и по всему телу прошла волна отвратительной беспомощности.

Не отрывая взгляда от дверей, Оксана с ужасом смотрела на то, как замок медленно повернулся, потом возвратился в прежнее положение и дверь стала бесшумно открываться.

— Почему на лице нет радостной улыбки и где оркестр? Разве так свекровь встречают? — Ева Юрьевна вытащила ключ из скважины и, шагнув через порог, захлопнула за собой дверь. — Судя по всему, оркестра не будет, — констатировала она, с удивлением глядя на стоящую словно изваяние Ксюху.

— У вас что, есть ключи от нашей квартиры? — все еще не выйдя из состояния шока, спросила Оксана. Голос ее был хриплым и до неузнаваемости чужим.

— Сначала здравствуйте, — иронично наклонила голову Ева Юрьевна.

— Здравствуйте, — автоматически повторила Бубнова и наклонила голову так же, как это сделала Нестерова-старшая.

— Уже хорошо, — усмехнулась Ева Юрьевна. — Теперь относительно ключей: почему ты решила, что у матери твоего мужа не должно быть ключей от квартиры сына? — несколько высокомерно произнесла она, выделяя голосом последние два слова. Поискав глазами табуретку или пуфик и ничего не найдя, старая леди, удрученно вздохнув и свернув губы недовольной трубочкой, прислонилась к дверному косяку. — В этом доме не только не здороваются, но еще и не держат в прихожей хоть какой допотопной мебели, на которую мог бы приземлиться старый человек. А еще туда же: «Приезжай!» — горько посетовала она.

— Ева Юрьевна, Толи нет дома, — с каменным лицом, справляясь наконец со своим волнением, натянуто проговорила Оксана.

Фраза была произнесена с таким выражением лица, что услышав ее, любому, даже не очень тактичному, человеку стало бы моментально понятно, что его присутствие в доме в данный момент крайне нежелательно и что если бы он был так любезен отвалить, то это устроило бы обе стороны.

— Очень хорошо, что его нет, — отрезала старая леди, — стала бы я тащить свои бренные мощи через пол-Москвы! Если бы мне необходимо было лицезреть Анатолия, я бы набрала его номер, так проще. Я приехала не к нему, — безапелляционно заявила она, ставя сапоги под вешалку и пристраивая на крючок роскошную каракулевую шубу. Сняв шапку, она положила ее на полку, а потом, подойдя к зеркалу, провела рукой по блестящей пышной копне седых волос.

Наблюдая в зеркале за выражением лица невестки, старая леди увидела, как брови девушки от изумления поднялись, а в распахнутых глазах появилось полное недоумение. Не догадываясь, что свекровь пристально наблюдает за ней, она медленно пожала плечами и в задумчивости прикусила нижнюю губу.

— Ева Юрьевна, позвольте спросить о цели вашего визита, — пытаясь взять себя в руки, сконцентрировалась Бубнова. Стараясь не ударить лицом в грязь, она старательно подбирала слова, норовя убедить собеседницу, что перед ней почти что дама из высшего света.

— Ты хочешь спросить, для какой цели я без предупреждения свалилась тебе ни голову? — сверкнула глазами мать Анатолия.

— Ну приблизительно так, — прекратила сценические эффекты Бубнова.

— Душещипательная беседа между любящими снохой и свекровью будет происходить здесь? — старая леди скептически оглядела коридор. Сыпящаяся с потолка штукатурка и отошедшие от стен обои выглядели поистине убого. Не дожидаясь приглашения, Ева Юрьевна двинулась на кухню; за неимением другого варианта, фыркнув себе под нос, Оксане пришлось последовать за ней.

— Как ваше здоровье, Толя говорил, вы болели? — спросила Ксюха, и по ее тону было ясно, что здоровье матери Анатолия ей абсолютно до фонаря и что спрашивается об этом исключительно для поддержания беседы.

— Если человек живет, то он непременно хоть чем-то да болен, — не желая тратить время на подобную профанацию, сказала Нестерова.

— Если вы проделали по зиме такой путь, значит, вы абсолютно здоровы, — попыталась уколоть свекровь Ксюха.

— Деточка, абсолютно здоровых людей на свете не бывает, есть больные и плохо обследованные.

Обрубив таким образом тему здоровья окончательно, старая леди по-хозяйски, будто у себя дома, открыла навесную полку, достала коробочку с заваркой, поставила на блюдце любимую чашку Анатолия, нажала на кнопку электрического чайника и, вернувшись к столу, уселась на табуретку.

— Вы могли бы попросить заварить чай меня, в такой пустяковой услуге я бы вам не отказала. Зачем же утруждаться самой? — проговорила Ксюха, давая неоднозначно понять, что старуха в квартире только гость, и ни на йоту больше.

— К чему такие церемонии, — возразила Ева Юрьевна, — незачем делать лишний крюк, прямой путь всегда короче, к тому же в собственном доме я буду делать то, что сочту нужным, — заверила она, масляно улыбаясь и клоня голову немного набок.

— Я понимаю, что вы мать Анатолия, но понятие собственного дома подразумевает несколько иное значение, нежели посещение жилища ребенка, — довольно резко парировала Оксана, полностью пришедшая в себя после перенесенного стресса и не понимающая, какого черта нужно в ее доме этой старой калоше. — Вы, наверное, забыли, в этом доме хозяйка пока я, а вы только гость, — добавила она, и Нестерова увидела, с каким удовольствием она произнесла эти слова.

— Милая деточка, — гортанно проворковала старая леди, доставая сигарету и раскуривая ее прямо на глазах изумленной ее самоуверенностью снохи. — Начнем с того, что хозяйкой в этом доме ты никогда не была, — она с удовольствием выпустила густую струю сигаретного дыма и, прикрыв глаза, улыбнулась, изломав кончики тонких вишневых губ. — Женой Анатолия ты стала, — корпус старой леди слегка качнулся вперед, — но хозяйкой — нет.

— Я не только жена вашего сына, я мать его будущего ребенка, между прочим, вашего внука, так что хочется вам того или нет, хозяйкой здесь я буду очень скоро, если вы имеете в виду документальную часть вопроса, — стараясь оставаться в рамках приличий, напряглась Оксана.

Ей не нравилась эта старая викторианская леди, с прямой осанкой и надменным взглядом, выпускающая одно за другим фигурные кольца сигаретного дыма. Ей не нравилась ее манера говорить, глядя на собеседника из-под полуопущенных век, резко вскидывать глаза и сверлить оппонента холодными буравчиками. Ледяная самоуверенность и раздражающая аристократичность — все, что было в этой женщине, возмущало Бубнову.