И вот, полтора месяца спустя после этого разговора, в предпоследний день триместра, худшие предположения завуча сбывались: Кондратьев стоял в проеме распахнутого настежь окна, на краю гнутого листа железа, шатающегося из стороны в сторону, и орал дурным голосом, угрожая отпустить руки и броситься вниз. В его дергающемся лице, в налитых кровью глазах было столько страха, отчаяния и злобы, что хватило бы на десятерых таких, как он. Зная характер отца, Глеб прекрасно понимал, что сын депутата Государственной Думы не имеет права принести домой двойку в триместре, поэтому всеми правдами и неправдами пытался перекроить ситуацию.

— Не подходите ко мне, вы, иначе я отпущу руки! — визжал он, с ненавистью вглядываясь в лица окружавших его людей. — Отойдите дальше! Я кому сказал!!!

— Глеб, остановись, — стараясь охладить пыл подростка, мягко проговорила завуч, — слезай, я прошу тебя, мальчик, мы не сделаем тебе ничего плохого. Не нужно глупостей.

— Отойдите!!! — снова взвизгнул он, пятясь спиной по подоконнику и отступая еще на несколько сантиметров.

— Хорошо, хорошо! — часто заговорила завуч, выставляя руки вперед и демонстративно отступая к стене.

Учителя, выведя всех учеников из здания, стояли с ребятами на улице и могли только догадываться о том, что происходит на четвертом этаже. В распахнутое окно им была видна широкая спина Кондратьева и слышны неясные крики.

— Подожди, давай поговорим, — вступил в разговор учитель физики, невысокий лысоватый пожилой мужчина с толстыми стеклами очков на переносице. — Глеб, ну ты же разумный человек, и нам обоим понятно, что без причины ни один из нас не полезет на подоконник. Скажи, в чем дело, и мы все здесь присутствующие постараемся тебе помочь.

Говоря с мальчиком, физик продвинулся немного вперед, рассчитывая подойти настолько близко, чтобы схватить его за руку и втянуть в помещение, но, заметив намерения учителя, Глеб сморщился, словно печеное яблоко, и что есть силы завопил:

— Еще шаг, и я прыгаю, ясно?!

— Господи, только бы дождаться, пока они втолкнут его в здание через крышу, — прошептала Мальцева, обращаясь к учительнице труда, стоявшей рядом с широко раскрытыми глазами и зажатым ладонями ртом.

— Кто «они»? — так же тихо переспросила та.

— Спасатели, кто же еще? — с белым, словно льняное полотно, лицом, прижимаясь спиной к стене, выдавила Юлия Олеговна. — Заварила Нестерова кашу, я же предупреждала, что он неадекватный! Что теперь делать? Хоть бы Ефимычу удалось потянуть подольше. Господи, пронеси! Скандал-то какой! И эти едут, словно в Ялту через Магадан!

— Глеб, подожди! — громко проговорил физик, отходя еще на несколько шагов в глубь коридора. — Посмотри, я сделал, как ты сказал, видишь, я отошел, и мы все сейчас отойдем на шаг, — заявил он, окидывая взглядом присутствующих и призывая их последовать его примеру, чтобы успокоить ребенка.

Отступив на шаг, учителя раздвинули кольцо, и в глазах Кондратьева промелькнуло что-то похожее не то на торжество, не то на презрение.

— Глеб, посмотри на меня, — неторопливо начал учитель, пытаясь удержать внимание мальчика и не дать ему возможности взглянуть на улицу, где уже показалась первая дежурная машина. — Скажи, из-за чего весь шум? Только из-за двоек, да? Или тебя беспокоит что-то еще? Скажи, мы же не враги, слышишь, скажи, — говорил он, близоруко прищуриваясь и в волнении проводя рукой по сваливающейся на глаза редкой челке.

— У меня не будет в четверти двоек, ясно вам?! — прокричал Кондратьев, с отвращением и наслаждением одновременно глядя на все это стадо послушных баранов, поджавших хвосты и готовых кувыркаться через голову, если ему так захочется.

— Господи, и только? — тоном добродушной тетушки воскликнула Мальцева, делая шаг вперед и радостно улыбаясь. — Глебушка, ну и перепугал ты нас, слезай сейчас же, я тебе обещаю, что ни одной двойки у тебя не будет, — мелодично пропела она, мило улыбаясь и пытаясь остановить трясущиеся губы.

— Я не верю вам! — огрызнулся он. — Пусть пообещает она!

— Кто «она», детка? — тянула время Мальцева.

— Она, черт вас всех побери! — нога Глеба скользнула по железу вниз, но, зацепившись рифленой резиной за неровность подгиба, зафиксировалась.

— Ты хочешь, чтобы к тебе подошла Светлана Николаевна? — Мальцева сделала вперед еще один едва заметный шажок. — Сейчас она будет, за ней уже послали, только не совершай глупостей, Глебушка! Двойки — это не тот повод, из-за которого стоит расставаться с жизнью. Не дури, сейчас мы все уладим, — успокаивающе проговорила она.

— Отойдите, я хочу видеть только ее! — во все горло заорал он. От мороза руки его закоченели, и он вдруг с ужасом осознал, что его затея может окончиться не так, как он запланировал: в любой момент пальцы могут не выдержать его веса, и он полетит вниз. Обалдев от страха, он вытаращил глаза и, скривив лицо так, что между верхней губой и носом не осталось расстояния, во всю глотку завопил. — А-а-а-а-а!!!

В напряженной тишине коридора раздались шаги Светланы. Она была с детьми внизу, успокаивая их и пытаясь отвести подальше от злополучных окон, но как только ей передали, что ее ждут наверху, она бегом добралась до четвертого этажа.

Так же, как и все остальные учителя, она понимала, что Глеб шантажирует их, не собираясь сводить счеты с жизнью, а только рассчитывая перетянуть одеяло на себя, но жизнь ребенка была важнее любых принципов, а на скользком узком подоконнике могла произойти любая случайность. Увидев Нестерову, Кондратьев перестал вопить и, нагло глядя ей в глаза, громко заявил:

— Я слезу, но только при условии, если вы сейчас же попросите у меня при всех прощения и скажете, что были ко мне несправедливы. Мало того, вы должны будете пообещать мне, что о двойках в четверти речи не пойдет, срамить своего отца я не позволю!

— А тебе не приходит в голову, что ты сам позоришь своего отца? — невольно, дивясь наглости Кондратьева, произнесла Светлана.

— Все, другого условия у меня не будет! — крикнул тот, держась за раму из последних сил. — Мне наплевать: или меня убьет отец, или я сейчас разобьюсь сам! У вас мало времени! — вдруг закричал он, и побелевшие кончики пальцев Кондратьева медленно заскользили вниз.

— Что вы стоите, обещайте ему что угодно, только помогите вытащить ребенка! — вдруг взвизгнула Мальцева. Увидев, что от холода и напряжения пальцы Глеба стали почти синими, она испугалась не на шутку, могло получиться так, что помощь спасателей опоздает. — Обещайте ему хоть пятерки, мне все равно, только вытащите его оттуда, я умоляю вас! — закричала она, обращаясь к Светлане.

Стряхнув оцепенение, Светлана сделала решительный шаг по направлению к окну.

— Я обещаю тебе, что поставлю тройки, дай мне руку, — как можно спокойнее и тверже произнесла она, протягивая свою ладонь по направлению к Глебу.

— Громче! — оскалившись почти по-звериному, крикнул тот.

— Я обещаю тебе, что двоек не будет! — громко сказала Светлана.

— А извинения? — нагло улыбнулся он, чувствуя, что победа полностью осталась за ним.

— А вот с извинениями тебе придется подождать! — вдруг неожиданно крикнула Светлана и рванулась к оконному проему.

Кондратьев даже не успел осознать, что произошло, как Светлана, вцепившись руками в его колени, повисла на нем, крепко прижав ноги подростка к себе, и изо всех сил дернулась корпусом назад. Под единый крик, вырвавшийся у всех присутствующих, они кубарем скатились на натертый рыжей мастикой паркетный пол коридора. Больно ударившись головой о доски, мальчишка завыл, и по щекам его покатились слезы. Вырвавшись из рук Светланы, он вскочил на ноги и, скорчив страшную гримасу, закричал:

— Я ненавижу вас! Теперь, надеюсь, вас уволят! — и, сверкнув глазами, словно волчонок, со всех ног бросился к лестнице.

В ушах Светланы часто стучало. Кто-то, наклонившись, подал ей руку и помог встать. Болело все тело, раскалывалась голова, а перед глазами так прыгало и рябило, что она ничего не могла разобрать. Придя в себя, она обнаружила, что сидит в кабинете Мальцевой, на третьем этаже, а около нее хлопочет врач. Увидев, что Светлане стало лучше, Юлия Олеговна знаком отпустила доктора и в упор посмотрела на подчиненную.

— Я говорила, что все закончится именно так, но вы не захотели меня слушать. Вы никогда не прислушивались к моим словам! — зло процедила она. — Ваше счастье, что этот засранец не сорвался и не сломал себе шею. Выбор у вас небогатый, — усмехнулась она. — Я оставляю вас наедине с журналом и собственной совестью. Через десять минут я вернусь, думаю, больше ничего объяснять не нужно, — заключила она и неспешно направилась к двери.

Оставшись одна, Светлана, не раздумывая, выставила триместровые оценки напротив фамилии Кондратьева, а потом, взяв чистый лист бумаги, начала что-то быстро писать, ровным убористым почерком укладывая одну за другой мелкие красивые буквы.

Вернувшись через десять минут в свой кабинет, Мальцева, как и рассчитывала, Светлану уже не застала. Открыв журнал восьмого класса на литературе, она провела пальцем по вертикальному столбику, отыскивая фамилию Кондратьева. Дойдя до нужной строки, она недовольно фыркнула и скривилась, вмиг став похожей на сморщенный лимон.

— Могла бы обойтись и без крайностей, — процедила она, недоброжелательно рассматривая строку двоек с крупной пятеркой в конце.

Решив на всякий случай отследить еще и русский язык, она перелистнула несколько страниц. То, что предстало ее глазам, было невероятным: на правом развороте расчерченного листа лежало заявление об увольнении на имя директора школы, а слева, в журнальной клеточке кондратьевской четвертной, была выведена жирная шестерка.

* * *

Ксюха стояла в прихожей перед зеркалом старого трюмо и, поворачиваясь по кругу, любовалась своим отражением в новеньком модном прикиде. Ее слегка округлившаяся фигура уже не вписывалась в старую одежду, сидевшую на ней раньше в облипочку, и любимые коротенькие юбчонки и топики сиротливо ютились на плечиках необъятного гардероба. Нет, что ни говори, а в беременности тоже есть свои положительные стороны.