Светлана Воинская - Стервятница

— Автоматическая винтовка системы Федорова, — Феликс демонстрировал Фреду новенькое ружье. — Скорострельность — двадцать выстрелов в минуту, очередями — сорок. Маузер, Манлихер тоже пробовали… Но винтовки-автоматы поступают в войска лишь у русских. Подразделения на румынском фронте оснащены ими.

Как всегда дю Шандер говорил в пустоту. Фред думал о чем-то своем, размахивающий ружьем Феликс привлек его внимание не более, чем муха, жужжащая под потолком. Через некоторое время Каттнер, наконец, заметил его присутствие и соизволил заговорить.

— Война вовлекла почти все великие державы, так? И работа дипломатии состоит только в том, чтобы втягивать одну за другой второстепенные страны, — посылка была выражено ясно. Значит, понял Феликс, последует парадоксальный вывод. — Наше пребывание в России я расцениваю как отпуск. Судя по всему, ты скучаешь. И я нашел, чем тебя занять.

Феликс тут же положил винтовку на стол.

— Ты читал ту статью про «стервятника» в «Дейли телеграф»?

Фред редко заговаривал о сестре. Словно голодный, набрасывался на отчеты британской разведки, на газетные вырезки, но никогда не делился своими размышлениями. Феликс не настаивал, слишком много других дел, более важных, занимало его мысли. Теперь же он ждал новостей, судя по всему интересных.

— Читал, — отозвался он. — Меня удивило, что речь идет только о первом преступлении Моники, точнее о вашем общем первом преступлении.

— Автору был известен только один случай. Я уверен, Моника сразу поняла, чей материал был использован.

— Ты про того итальянца, допрос которого запротоколирован Макгрегором? Она ему отомстила, как ты думаешь?

— Нет. Моника не стала бы мстить за предательство, а постаралась бы использовать его, играя на чувстве вины. Но это глупо. При сложных обстоятельствах человек поведет себя так, как ему свойственно, — он хотел еще что-то добавить, но передумал.

— Мне больше понравилась история с жемчужиной.

— По сему видно, — Фред принял шуточно-глубокомысленный вид, — что ты охотно предаешься чтению Джека Лондона и «Острова сокровищ».

У смущенного Феликса вырвался смешок. Фред никогда не заботился о том, что его меткие замечания могли кого-то задеть. Если что-то попадало в поле его особого абстрактного зрения, то ответ не заставлял себя ждать.

— Из доклада Макгрегора следует, что он потерял Монику в гуще митинга суфражисток. По твоим сведениям, ее искал весь Лондон…

— Насколько я тебя знаю, ты хочешь сказать, что нашел, где она пряталась? Нашел, находясь при этом в другой стране?

— Ты прав. Получив экземпляр лондонской газеты, я отыскал ее. Моника пребывала в единственном месте, где никому бы в голову не пришло ее искать.

— Где же?

— У Конан Дойла. Между ними происходило своеобразное соревнование. Что-то вроде игры «сыщик-преступник», и в уважение к достоинствам оппонента Моника подарила ему жемчужину, а уже позже Дойл подсунул ее в вазу гостиной Бартон-холла. Но самое интересное здесь, — он вздохнул с видом удовольствия, какое доставляло ему решение загадки, — кто украл глаз.

— Как кто?

— Ни я, ни Моника никогда бы не позарились на египетскую редкость. С нас довольно отцовской коллекции.

— Тем не менее, тебе не известно, где Моника теперь?

— Мы в России. Ты ведь знаешь, Монику тянет к адептам мировой мудрости. Я сунулся к господам Распутину и Гурджиеву, здешним корифеям мистики и волшебства. Она здесь. Была у них.

— Здесь?! Моника Каттнер здесь?

— Я посвящаю тебя в свои планы, потому как выбрал тебя в качестве приманки — дал объявление в здешние газеты и упомянул твое имя.

— В каком аспекте? — испугался Феликс.

— Ты, богатый путешественник-интеллектуал, ищешь невесту, умную, неординарную, нежную, с которой готов разделить превратности судьбы.

Феликс нахмурился. Дуться на Фреда было бесполезно, тот не обратил бы на обиду друга внимания, не из черствости, а потому что не видел в обиде смысла. Хорошо хоть не отошел далеко от истины, описывая его редкостные качества.

— Почему ты решил, что она обратит внимание на объявление?

— Текст зашифрован.

— Зашифрован? Она сразу поймет, что его составлял ты?

— Нет. Я обрисовал мужчину ее мечты. Описал те качества, какие она больше всего ценила — и ее же словами. Описал ее — такой, какой она хотела видеться окружающим. Мистической женщиной.

Следующую неделю у Феликса не было отбоя от женщин, они появлялись всюду. Бедные, богатые, красивые, уродливые… Почти все старомодно одетые, война породила дефицит тканей и скуку однообразия. Каждая стремилась доказать французу, что именно она отвечает его требованиям. Одни, не таясь, ссылались на газетное объявление, другие — поопытней — изображали случайную встречу.

— Я был сегодня у водочной миллионерши Самсоновой, — в очередной раз отчитывался дю Шандер перед Фредом. — Возможно, я действительно выгляжу олухом, но не настолько же! Ее дом прекрасен, обед превосходен. Только швейцар у калитки сразу развеял мои сомнения. Прекрасный дом был снят на час! На час — чтобы одурачить меня. Молода, некрасива, речь с немецким акцентом. Может, это и была твоя сестра? Судя по антуражу, это она и была, твоя Моника. Авантюристка, причем, дешевого пошиба.

На раздраженный тон Феликса Фред даже не отреагировал.

— Я теперь боюсь показаться где-либо! Написал бы в газете: «Я, Фред, ищу свою сестру Монику». Нет, тебе захотелось поиграть в ее игры! Захотелось обыграть опытного игрока. — Феликс надел шляпу и удалился, всем своим видом показывая, что больше не желает пребывать в роли комика. В два у него был назначен прием у доктора — толкового осведомителя. Пусть на час, но он окажется в собственном амплуа.

Вынырнув из аккуратного дворика, он сел в проезжающую двуколку, ругаясь, что ведет себя, как шпион. Прячется, крадется переулками. Он буквально возненавидел женщин, которые преследовали его по пятам.

Петербург провожал еще одно прохладное лето. Странный город, искусственно созданный по абстрактному шаблону европейской столицы. С Нила на Неву перевезены сфинксы, арка Новой Голландии напоминает Рим, а колонны Биржи — останки греческих храмов. На узком пространстве он встречал античность, ренессанс, барокко. Просвещение сменяло варварство, Азия — Европу, скифы — европейцев. Гротескный город, рано одряхлевший. Тем не менее, ему нравилось здесь — в придуманном, сконструированном мире жили более чем реальные персонажи.

Он взбежал по ступенькам на чистенькое крыльцо и вошел в приемную. По дивану ползал ребенок, худенькая девочка. Соломенная шляпка брошена на пол, из-под диванной подушки торчат тонкие ноги куклы. На звук шагов она обернулась и минуту разглядывала его, потом забежала в кабинет.

— Иди, посиди там, — раздался нежный голос. — Я скоро вернусь.

Малышка послушно вернулась в приемную и прошествовала к окну. Все банты на юбке развязаны, кукла растерзана — скучно.

Феликс сел на диван.

— Так что, вы говорите, с ней произошло? — послышался голос доктора.

— Воспаление легких. Валерия провела несколько часов в ледяной воде. Благодарение богу, выжила.

— В ледяной воде! Сударыня, что вы такое говорите!

— Наш пароход был потоплен подводной лодкой немцев.

Феликс взглянул на тоненькую фигурку у окна. Сколько ей, год, полтора? Как рано война отняла всю безмятежность детства.

— Где вы лечили воспаление легких?

— В госпитале.

— Все ясно, — вздох врача был исполнен осуждения. — Ваши осложнения: влажный кашель, приступы ночного пота… У вашей дочери, сударыня, туберкулез! Этим не шутят! Ослабленный болезнью организм, госпиталь, соседство с больными… Вы понимаете? Вот откуда это кровавое отхаркивание, — его голос дребезжал, натягивая нервы собеседницы в струну. Словно стакан в серебряном подстаканнике в трясущемся по рельсам вагоне. — Ничего утешительного… Море, курорт, лечение… Война все меняет. Год, не больше…

— Год? Лечение займет год?

Феликсу показалось, что она все поняла. Наивный вопрос просто взывал о чуде.

— Сударыня, я не хочу быть резким. Мой врачебный долг сказать вам… Ваша дочь проживет не больше года. Год — максимальный срок! — горлышко графина застучало о край хрустальной рюмки, доктор шепотом отсчитывал капли валерьяны. — Выпейте.

Через минуту раздались шаги. Феликс испугался, что сейчас придется взглянуть ей в глаза, и уставился в пол. На пороге приемной женщина остановилась.

Феликс решился взглянуть. Она стояла у стены, прижав ладонь к губам, словно боялась расплакаться в присутствии дочери. Малышка все также смотрела в окно. Наконец, женщина сделала большой глоток воздуха и позвала, но голос отказал ей. Лишь губы зашевелились, не выдав и звука. Она медленно подошла к окну и долго вглядывалась в происходящее за стеклом. Потом тихо сказала:

— Пойдем, — голос был столь спокоен, что Феликс вздрогнул.

Малышка завладела ее рукой.

Феликс с ужасом ждал, когда она увидит его, и он встретится с болью, трагизмом, чужим несчастьем. Случайный свидетель, он как-то слишком чувствительно на все реагировал, одернул он себя.

Ее взгляд коснулся его. Странный взгляд, совсем не то, к чему он себя готовил. Смущенный, словно его присутствие стало ей молчаливым укором. Грустная улыбка промелькнула на тонких губах.

— Благодарю. Я ни о чем и не догадывалась бы, если бы не явилась сюда сегодня. — Слишком тихо, чтобы доктор услышал.

Когда дверь закрылась за ними, Феликс облегченно вздохнул. Он устало поднялся, заметил выглядывающие из-под подушки ноги забытой куклы и вошел в кабинет.