Светлана Воинская - Стервятница

— Возможно, она прячется там?

— Возможно.

— Я наведаюсь к ней, — Герман одел котелок, откланялся, но у порога обернулся. — Вы курите?

— Э… да. А почему вы спросили?

— Я отчетливо различаю запах табака. Но в табачной лавке по соседству вас как клиента не помнят.

— Я курю очень редко. Но ко мне заходят курящие посетители.

— Например, Моника Каттнер?

— О, вы уже изучили ее привычки? — слабая улыбка промелькнула на сером от усталости лице нотариуса. — Я горжусь нашей полицией.

Взгляд Германа оставался бесстрастным.

— Хозяин табачной лавки отчетливо помнит девушку с необычным голосом. Два дня назад она покупала свои любимые «Мемфис» и новые «Кэмэл» — попробовать, — с этими словами Герман открыл дверь, которая мелодично звякнула медным колокольчиком. — С Рождеством! — он приподнял котелок и вышел.

Герман понимал, что мог поймать нотариуса за хвост, но не мог объяснить, почему отпустил его. Минуту назад он мог узнать, где Моника, но странная слабость помешала ему.

На Золотой улочке он быстро отыскал вывеску Мадлены. Он мог приставить к жилищу гадалки полицейского, те бы обшарили дом в ее отсутствие, проверили набор покупок, следили бы за каждым ее шагом. Но по пути сюда он заметил в толпе лицо итальянца, каждый день на пражских улицах ему встречались макаронники. Может быть, поэтому он работал столь поверхностно, не вникал в суть, не искал путей к Монике. Найти ее, чтобы отдать Вегетарианцу? Нет…

Герман вошел к прорицательнице. Некогда мать Ромео раскладывала перед ним карты, но он совершенно не помнил, что было предугадано.

— Я ищу Монику, — он выложил на стол несколько мелких купюр.

— Я знаю, — на колени к ведьме прыгнул черный кот. — Но ты не готов к встрече с ней, не так ли? Ты увидишься с ней не сейчас, и не здесь, потому что по-настоящему этого не хочешь, верно? Ты боишься этой встречи, она не сулит тебе ничего хорошего, а тем более выполнения твоих желаний. Когда ты будешь готов к встрече, она появится в твоей жизни.

— Да, все так. Вы выразили вслух мои потаенные мысли.

— Моя профессия — заставить человека услышать самого себя.

Он долго гулял по городу. Туман заволакивал мосты, фонари отбрасывали расплывчатые серо-желтые тени в молочный воздух. В конце концов, он оказался у дома нотариуса. Мысли о Монике мучили его, хотя он осознавал, что должен сейчас оставить их. Вдруг он встрепенулся: к конторе Юлиуса направлялась женщина, ее рассеянный силуэт плыл в тумане к нему навстречу. Герман отступил в тень деревьев, прижался к мокрому стволу… Его напряженный взор не мог проникнуть за прозрачное кружево вуали. Тень сомнения кольнула его, когда Герман заметил в ее руке, стянутой тонкой кожей перчатки, листок — женщина сверяла адрес по бумаге. Дверь нотариальной конторы тихо звякнула, на пороге появился Юлиус, и дама откинула вуаль.

— Здравствуйте, меня зовут Стефания Дюльфер.

Стеф! Соседка по улице, подруга Фреда. Как она презирала Германа! А ведь он пытался тогда заменить ей Каттнера, утешить ее. Неблагодарная дрянь! Что привело ее к нотариусу? Не это ли разгадка тайны Моники?

Через час Стеф покинула контору и вернулась в гостиницу. Герман не стал преследовать ее, а вошел в дом нотариуса. Юлиус равнодушно встретил его.

— Что делала у вас Стефания Дюльфер?

— Стефания Дюльфер является по завещанию наследницей Вацлава Черника. Она приехала вступить в права наследницы. По завещанию к ней переходит все имущество, включая земли и замок.

— Этого не может быть! Клара Вуйтек будет отстаивать свои права законной наследницы в суде, она уверена, что Вацлав Черник назначил своей наследницей Монику Каттнер.

— В завещании нет имени Моники Каттнер. Там стоит имя, фамилия, точный адрес Стефании Дюльфер.

— А вам не кажется странным, что Вацлав назначил наследницей незнакомую женщину?

— Стефания встречалась с Вацлавом в Вене несколько лет тому назад.

— Слишком много совпадений!

Юлиус промолчал. Герман будто всюду натыкался на непроходимую стену. Выяснить что-то у Стеф не представлялось возможным. Где сейчас Моника? Ее дела здесь завершали другие, а она, должно быть, уже далеко, за пределами страны. Он должен был посетить Стеф. Но сам признавался себе, что занимался поисками Моники без вдохновения. На его душе клеймом лежало обещание Вегетарианцу, оно опутывало его волю, словно паутина. И он был рад, что сейчас все так вышло. Как сказала ведьма с Золотой улочки, он не был готов к встрече.

Через день он покинул Прагу, в тот самый день, когда Стеф провозгласили официальной наследницей Вацлава, и она отбыла в деревню, где ее ждало поместье и старый замок.

Ромео лежал на песке, сыром от крови. После душного дня над полем повис тяжелый запах разложения. Все реже слышались стоны, все дальше мелькали огни фонарей. С приходом ночи мир погрузился в странную тишину. Ни свиста шрапнели, ни визга пуль, ни тарахтения пулеметов. Он должен дождаться первых звезд.

К тюрьме Ромео привык быстро — венские тюрьмы соответствовали гуманному европейскому образцу: цивилизованные смотрители, страшащиеся жалоб арестантов, белый хлеб, чай с сахаром, табак, книги, переписка с родными, прогулки — хоть целый день. Тюремный двор разделан под насаждения, где на грядках около пятисот сортов овощей и цветов. Сокамерники — молодежь из состоятельных семей, что считала побывку в тюрьме честью.

Ромео пробыл в тюрьме около года. С началом войны богатые отпрыски из камер исчезли, и заключенных небольшими партиями стали переправлять на бойню в виде пехоты — «пушечного мяса». Ромео оказался в Галиции, в ряду солдат, ведомых навстречу пулям, точно скот. Скот, парализованный страхом, измученный усталостью и голодом, недостатком сна, страданиями от растертой снаряжением и обувью кожи. Скот, доведенный до полного безразличия к своей участи, в отупении не владеющий собою. Ромео казалось, он превратился в зверя, он даже видел по-особому: одни предметы — ярко, другие скользили мимо зрения. Вслед за всеми он снял фуражку и покрестился, инстинктивно осмотрел винтовку.

Позади тащили пулеметы и катушки. Он шел в шеренге вперед, туда, где щелкали винтовки. Пули визжали жутким роем, но скоро он перестал различать этот дикий свист, оглушенный разорвавшимся над цепью снарядом. Навстречу червяками ползли раненые. Скоро он сам превратится в такой же ошмёток кровоточащего мяса, стенающего и напрасно ожидающего помощи. Ромео не выдержал и первым бросился на землю, по его примеру залегла вся рота и автоматически открыла бесцельный огонь в пустоту. Он видел, как судорожно офицер сжимает бинокль. Бесполезно — в утреннем тумане все сливалось. Вокруг взметались тучи земли, осколки разорвавшихся гранат резали воздух.

Вдруг по загривку Ромео ударили ножнами шашки, повелевая встать, бежать навстречу смерти. Бледный, он бросился вперед… И опять упал — по цепи разнесся спасительный крик — приказывали отходить. Теперь он бежал назад через обрушенные окопы, где из обломков укрытий торчали руки и ноги, а желтая земля, усеянная миллионом мух, пила кровь. Трупы без голов, искалеченные, изрешеченные… Их приходилось перепрыгивать на бегу. Он почувствовал, что его ударило. В глазах потемнело, и Ромео упал в заваленный землей и человеческими телами окоп.

Он очнулся в темноте, его поразила тишина, изредка нарушаемая тихим стоном. С фонарями в руках по полю шествовали русские, собирали раненых — и своих, и чужих. Но Ромео не мог позволить себе попасть в лагерь военнопленных. На его долю хватит. Луч фонаря ударил в лицо, расслабленное, с легкой улыбкой. Лицо мертвеца, какой бы ужасной смертью он не умер. Сколько видел их Ромео на своем веку! Как легко изобразить печать смерти! И его лицо снова потонуло во мраке, тихие голоса стали отдаляться, наконец, замолкли совсем. Лишь вдали еще мерцали огни санитаров — собирателей падали. У него впереди только ночь. С утра поле очистят от трупов. Ромео закрыл глаза.

Впервые он побывал в гостях у Фреда, когда они оба были еще мальчишки. Тогда он встретил Монику. Она сидела напротив, в огромной столовой, где стены были расписаны странными рисунками. Она ела гранат, и ее губы были влажными от сока, темно-красными. Казалось, еще секунда, и тонкая струйка поползет вдоль подбородка. Моника напоминала вампиршу с испачканными в крови губами. Когда Фред представил Ромео, она только кивнула головой. Фред, зная, каким успехом пользуется его друг у женщин, довольно хмыкнул. Энрико пожал плечами и только вечером осознал, насколько равнодушно она восприняла его появление. Моника знала о власти своего голоса, одно ее «Здравствуйте!» могло заставить человека присмотреться к ней, но она предпочла остаться в тени. Самый верный признак полнейшего безразличия.

Профессор Каттнер был раздражен, он беспрестанно поучал Ромео, как надо держаться за столом. Энрико надолго запомнил его гневные, пропитанные ядом наставления:

— За едой принято заправлять салфетку за воротник после того, как блюда поданы! Ей не вытирают ни руки, ни рот.

Моника, что сидела напротив, поднесла салфетку к губам и слегка дотронулась до них. Она молчаливо подсказывала ему, как следует ей пользоваться. Он повторил ее жест, небрежно положив салфетку слева от тарелки, хотя ему не терпелось ее скомкать. Моника стала его немым учителем, он копировал ее действия, взял крайний бокал справа и самую дальнюю от тарелки вилку. Правда, Ромео держал ее правой рукой и совершенно не прибег к ножу, чем заслужил рассерженный взгляд папаши.

— Картофель не поливают соусом! Соусы для мяса и рыбы.

Никогда еще Ромео не испытывал подобного унижения. Возможно, этим он вызвал жалость Моники, и потому она поднялась в комнату Фреда вместе с ними. Перед Ромео, знатоком женщин, Каттнер хотел похвастаться сестрой. Фред вынуждал ее заговорить.