Уильям Хауленд уладил свои дела и решил ехать домой. На людных улицах ему всегда было как-то не по себе. Он шагал туда, где оставил свою двуколку, и думал о том, сообразил ли негритенок, которого он взял с собой, вывести из конюшни лошадь, — и тут ему попался навстречу Кэлвин Робертсон. Уильям стал как вкопанный и вдруг улыбнулся.
— Кэл, а я тебя вспоминал.
— Тебе потребуется что-нибудь на этой неделе? — вежливо спросил Кэлвин.
— Может, и не на этой, — сказал Уильям, — да я сам приду заберу.
— Я могу доставить все, что нужно.
— Нужно-то нужно, — сказал Уильям, — да только не совсем то.
Он повернулся и поймал за рукав доктора Армстронга, тот как раз проходил мимо с плетенкой, полной цыплят.
— Стой, Гарри, — сказал он, — я хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре.
Гарри Армстронг устало опустил плетенку на землю.
— Что, Уилл?
— Да вот, хочу предложить пари.
Гарри Армстронг вытащил большой коричневый платок и вытер потное лицо.
— Задумал составить Кэлвину конкуренцию?
— Нет, — сказал Уильям. — Я задумал отыскать, где у него винокурня.
Гарри Армстронг вытаращил глаза.
— Пойдешь шарить по болотам Медвяного острова?
— Если верить слухам, там она и есть.
На лице Гарри Армстронга снова выступили капельки пота. Он отер их тыльной стороной руки, тряхнул кистью и опять полез за носовым платком.
— У меня мать из Хаулендов, так что я зря не скажу, но только в вашей семейке всегда все были с придурью.
Уильям усмехнулся.
— Словом, вот так, Гарри — предлагаю ему пари.
— Не пойдет, — сказал Кэлвин.
— Ну, не жмись, — сказал Уильям. — Спорим на галлон твоего виски, что найду вас.
Армстронг тяжело вздохнул.
— Принимайте лучше, Кэлвин, — сказал он. — А то не отвяжетесь.
— Нет, — сказал Кэлвин.
— Ладно, тогда без пари, — сказал Уильям. — Я и задаром найду.
Армстронг сказал:
— Уж сколько лет в семье все до единого вот такие.
— На всякий случай условимся, — продолжал Уильям. — Если меня не видно день-другой, стало быть, я на болоте. Если прошло дня четыре, со мной что-то неладно. Ну а если неделя, то доктор Гарри Хауленд Армстронг идет, собирает всю родню и объявляет, что руки мистера Кэлвина Робертсона запачканы моей кровью.
— Брось ты, Уилл, — сказал Кэлвин.
— Все забавы, — сказал Армстронг. — И никогда-то эти Хауленды не взрослеют. — Он взял в руки плетенку, упер ее в свое круглое брюшко. — А людям дело надо делать.
— Что, кур собрался разводить?
— Наши все передохли, — сказал Гарри Армстронг. — Выходим утром, глядим — валяются по всему двору, лапки кверху, все дохлые и все смердят.
— Ну вот, а еще врач. Людей беретесь лечить, а у самих куры дохнут. Тут поневоле призадумаешься.
Гарри Армстронг вздохнул. Он уже опять взмок, пот струйками стекал у него по лицу, но вытереть было нечем: руки заняты. Он еще раз вздохнул, кивнул на прощанье и потащился дальше.
— Значит, теперь жди в гости, — сказал Уильям.
Кэлвин Робертсон что-то буркнул, круто повернулся и пошел прочь.
В тот вечер Гарри Армстронг за обедом сказал жене:
— Угадай, что еще собирается выкинуть Уилл Хауленд?
Она не стала спрашивать. Что толку? За тридцать пять лет семейной жизни она убедилась, что муж и так все расскажет, и непременно на свой лад.
— Отправляется искать винокурню, — хохотнул доктор. — А мне сообщил об этом, чтобы Кэлвин Робертсон ненароком не пристрелил его на болоте.
Миссис Армстронг с сожалением поцокала языком:
— Ай-я-яй. Неужели покажет на них?
— Кто, Уилл? — вскинулся Гарри Армстронг. — Чистокровный Хауленд?
Она смутилась.
— Я ведь только спросила.
— Ему такое и в голову не придет, — убежденно сказал Гарри. — Это он так, игры придумывает себе на потеху.
Уилл Хауленд готовился к своей игре обстоятельно. Прежде всего наведался к Питеру Уошберну, негру, который строил лодки. Он застал Питера на берегу реки у сарая; мастер что-то строгал, а вокруг шелестели ивы, трепеща на ветру узкими пыльными листьями. Уилл сторговал себе ялик — тот, что был только еще начат, — и стал с нетерпением ждать. Уошберн работал медленно — Уильям Хауленд специально два раза побывал в городе, проверить, как подвигается дело. Наконец все было готово, и они с Питером Уошберном спустили ялик на воду, чтобы древесина набухла и раздалась. Привязали лодку к прибрежной березе и затопили по самый планшир — пусть вылежится, дойдет в илистой воде.
Потом Уильяму стало не до того: поспел хлопок. Он повесил на плечо мешок и несколько рядов прошел сам, потому что не любил, чтобы рука теряла сноровку. Собирать хлопок — нетрудная работа, ребятишки и то собирали. Если рассудить, им даже и легче: с таким ростом, как у него, чересчур низко нагибаться. Зато, что ни говори, рука очень крепчает, когда кончиками пальцев выдергиваешь хлопок из зубчатой коробочки. У Уильяма Хауленда правая кисть была заметно шире левой, и он этим немножко гордился.
Сборщики хлопка работали, пока все поля не оберут дочиста, — работали неделями, без передышки, под нестерпимо синим небом, обложенным со всех сторон тяжелыми черными грозовыми тучами. Дождя в это время года почти никогда не бывало. Тучи громоздились все выше, но так и не трогались с горизонта. Они будто навечно утвердились там наподобие гор. По утрам их первыми освещала заря, на закате они багряно пламенели в последних лучах солнца. Иногда сборщики хлопка работали ночами, но и тогда, выпрямляясь, чтобы разогнуть усталую спину, видели по краям земли все те же высокие тучи, серебристые, сияющие белизной при луне.
Вечером Уильям валился на кровать, не давая себе труда раздеться. Порой, в считанные мгновения перед сном, он успевал подумать о новом ялике, о болотах, о том, что сделает, когда кончится сбор хлопка и умолкнет грохот хлопкоочистительных машин… Они с Питером Уошберном стащат ялик с илистого мелководья и будут окатывать проточной водой, пока не отмоют дочиста. Потом погрузят в фургон и повезут по дорогам, которые поколения Хаулендов проторили через песчаные красные холмы, когда шагали изо дня в день, кто за дровами, кто на охоту, а кто просто так, ради удовольствия протоптать новую тропинку по земле. И наконец они выведут ялик на речушку, прозванную Оленьим ручьем. Дальше Уильяму предстоит пробираться в глубь болот одному. Он был уверен, что сумеет.
Сбор хлопка шел к концу, и Уильям Хауленд заметил, что все чаще вспоминает про болота. «Скоро двинусь», — передал он Питеру Уошберну.
Однако вышло иначе. В тот самый вечер, когда он окончательно решил, что готов в дорогу, он получил письмо от дочери. Ее почерк, летящий, прихотливый, нечеткий, чем-то напоминал ее манеру читать стихи. Письмецо было нацарапано наспех и сложено раньше, чем просохли чернила. Уильям угадывал изящные очертания букв, старался прочесть смазанные, неразборчивые слова, вдыхал тонкий аромат духов, идущий от бумаги. Понять удалось одно: что она едет домой.
Он встречал ее на станции.
Она была такая же, как всегда, — худенькая, высокая, белоголовая. Только куда-то делась ее обычная рассеянность. Она бросилась к нему и — до сих пор этого на людях никогда не бывало — повисла у него на шее.
— Папочка! — Она горячо зашептала ему в ухо. — Ты удивился, да? Правда, изумительно? Просто дивно, просто лучше не бывает…
Уильям Хауленд терпеливо объяснил:
— Письмо было все смазано, дочка. Я мало что сумел разобрать. — Он увидел, как у нее вытянулось лицо, задрожала нижняя губа. — Ты его слишком рано сложила, — мягко прибавил он. — Ничего, расскажи сейчас.
Она отступила на шаг и сказала громко, с расстановкой, точно обращаясь к глухому или постороннему (и Уильяму вдруг подумалось, что, может быть, таков он и есть):
— Я выхожу замуж.
Он глядел на нее, а сознание отметило только, что станционный смотритель Руфус Мэттьюс схватил метлу и, притворяясь, будто ничего не слышал, стал подметать пыльную сухую платформу.
— Ты удивляешься, папочка? — ворковала Абигейл. — Чудесно, правда? Я знаю, ты думал, что меня уже вовеки не сбыть с рук.
— Да нет, — проговорил Уильям. — Не скажу, чтобы меня это особенно беспокоило.
— Знаешь, когда ты некрасивая… тревожно все-таки.
Вот оно что, подумал он. А казалось, она не замечает; казалось, ей совершенно безразлично… Новая, неведомая земля открывалась перед ним. Она думала, она тревожилась. Безмятежное, кроткое лицо, кроткие глаза, а за ними… Он до сих пор не представлял себе, что у нее могут быть свои мысли, свои чувства. Она всегда выглядела такой довольной…
— Пап, неужели ты ничего не скажешь?
— Тебе еще двадцати нет, рано мне было волноваться, что ты не найдешь себе мужа.
Она взяла его под руку, и они пошли к коляске. Уильям Хауленд не торопился покупать автомобиль. Дороги были почти круглый год скверные, на автомобиле не проедешь.
— Он такой замечательный. — Вспоминая, она прижала к себе отцовский локоть.
— Из здешних?
Она остановилась и прыснула:
— Боже упаси!
Руфус Мэттьюс уронил метлу. Так тебе и надо, мстительно подумал Уильям. Хочешь подслушивать — тогда уж не взыщи.
— Я с ним познакомилась в колледже, — сказала она.
— Можно было бы догадаться, — сказал Уильям.
— Он там преподает. Английский.
Вот они откуда, все эти стихи, подумал Уильям. И стихи, и чтение вслух.
И спросил, неожиданно для себя:
— Так это он тебе письма писал тем летом? — Усмешку выдал голос.
Абигейл бросила на него зоркий взгляд.
— Откуда ты узнал?
— Весь город знал, — сказал Уильям. И нарочно прибавил громче, чтобы поймало жадное ухо Руфуса: — Старик Эйнсворт целое лето только и делал, что делился соображениями на этот счет.
"Стерегущие дом" отзывы
Отзывы читателей о книге "Стерегущие дом". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Стерегущие дом" друзьям в соцсетях.