Киваю и пересекаю столовую. Меня интересует всего одна комната. За пять минут я успею глянуть. Осталась ли она прежней? Или все изменилось, как везде? Сердце припадочно забилось.

Единственная комната в доме с аркой вместо дверей. По бокам уставленные разными фигурками полочки. И везде пыль, серая, щекочущая нос, заставляющая чихать. Огромная гостиная почти без мебели. Белоснежные стены, лиловые шторы. Все так, как было. И не так.

На одной из стен задерживаю взгляд, замерев посреди комнаты. Плазма сдвинута в угол, рядом кучей свалены диски, колонки под потолком. И девственно белая стена. Почему-то становится обидно. Подхожу к еще одному окну, распахиваю шторы. Вдруг стало не хватать солнечного света. Нестерпимо. Вдали перекатываются темные волны. Все правильно. Он вычеркнул меня из своей жизни. И все, что напоминало ему обо мне.

— Кофе хочешь? – хриплый голос за спиной.

Вздрагиваю и резко оборачиваюсь.

— Я смотрю, - выдыхаю, - ты все поменял. А почему не живешь?

Тим смотрит пристально и в его глазах что-то неподдающееся объяснению. Тяжелое, муторное. Невольно передергиваю плечами, сожалея, что спросила. Ну к чему ворошить прошлое?

— Я ничего не менял. Зачем?

— А стол? Выбросил?

— Сломал, — он морщится и неосознанным жестом потирает плечо. — Случайно.  Так что нет, ничего я не менял, Стася…

И дрожь растекается по ставшей вдруг чувствительной коже.

— Я думала, ты продал дом. А ты…розы сохранил. Ухаживаешь.

— И фиалки, — добавляет с мягкой улыбкой.

— Почему? И зачем я здесь? Зачем ты здесь?

— Чтобы ты могла меня найти, — вот так просто. — А цветы…они мне дороги,  как память. Как и твой дракон.

В руке у Тимура пульт. Одно нажатие, и с тихим жужжанием стена приходит в движение. Нет, не стена. Экран для проектора. Огромный, от угла до угла, от пола до потолка.  С каждым открывающимся сантиметром стена как будто оживает. Яркие краски режут глаз. Они сплетаются, перемешиваются и рождают невиданное. Перепончатые крылья, узкая морда с фиолетовыми глазами, смотрящими в самую душу. Длинное туловище, закованное золотой чешуей. Дракон. Мой дракон и бескрайне синее небо.


— Не может быть, — шепчу.

Не стер, а спрятал. От чужих глаз или от самого себя?

Подхожу к стене, едва дыша, касаюсь когтистой лапы, провожу кончиком пальца по контуру тела дракона. Краски кажутся свежими, словно я только закончила рисовать.

— Ну привет, — подмигиваю дракону, как старому другу.

Глава 22 Стася.

Я не успеваю сделать вдох, потому что в легких ничего не остается. Они как пустой сосуд, которым срочно нужен кислород. А я…я чувствую лишь ловкие пальцы Тима в своих волосах. Он зарывает их в кудри, пропускает их между ними, как золотой песок, а потом собирает горстью, чтобы утонуть в них лицом. Я не вижу…чувствую. И это сводит с ума. Хочется развернуться и прижаться к нему всем телом, впиться в его губы и терзать их, покусывая и сцеловывая следы собственной несдержанности. Но я пошевелиться не могу, потому что не могу…мне нужно сказать, а я…я задыхаюсь, когда он накрывает ртом шею и медленно, словно смакуя втягивает кожу, чтобы спустя удар сердца отпустить, рассыпая по коже раскаленные иглы удовольствия.

И я прогибаюсь, как кошка, подставляя шею под его алчный рот, как жертва под клыки вампира и выдыхаю с громким стоном.

Ох…и первая доска нового моста через десятилетнюю пропасть соединяет наши тела одним рывком. И я впечатываюсь в широкое тело Тимура, рыча. И тут же слышу тихий смех, опаливший плечо горячим дыханием.

— Одичала совсем, моя девочка… — усмехается, языком поглаживая бьющуюся жилку на шее.

А я теряюсь в его словах, в его прикосновениях и в это мгновение мне плевать, что было и что будет завтра. Я хочу только этого мужчину, сильного, горячего, подрагивающего от возбуждения, которое я ощущаю попой. И не могу удержаться…трусь о его член, отзывающийся на мою ласку через ткань брюк, рвется навстречу в едином желании ворваться в мое тело. и я до одури хочу ощутить его в себе. Задохнуться от чувства наполненности, когда его член входит в меня до упора. Хочу захлебнуться собственными стонами и вспомнить, как он великолепен, когда кончает.

— Хочу тебя… — на изломе дыхания.

И не важно, кто первым произносит эти слова. Важно, что они снова одни на двоих.

— Сумасшедшая… — прикусывая кожу, скользя ладонями по ключицам и ниже, ловкими движениями справляясь с пуговицами рубашки. — Моя сумасшедшая Русалка…

— Твоя… — эхом, позволяя рубашке соскользнуть с плеч на пол.

Втягиваю живот, когда Тимур ныряет подушечкой большого пальца в ямку пупка. вздрагиваю от прохлады кожи перчатки. Тимур целует плечо, шею, за ухом, кончиком языка облизывает ушную раковину. И мое терпение медленно и неумолимо летит в тартарары. Перехватываю его руку, когда он подбирается к моей груди в кружевном лифе, расстегиваю перчатку, стягиваю. Глажу шершавую от шрамов ладонь и закусываю губу от невыносимой боли и острой необходимости сказать самое главное.

— Тим…я…

Оборачиваюсь, высвободившись из кольца его рук, заглядываю в черные глаза. И понимаю, что пропала. Еще тогда, десять лет назад, когда впервые утонула в солнечной бездне его взгляда.

— Молчи. Я прошу тебя. Сейчас просто…

Но я запечатываю его рот ладошкой и говорю, дрожа от нетерпения, потому что невозможно ощущать кожей его губы и упирающийся в живот твердый член и стоять на месте. Невозможно говорить, потому что легкие горят неистовым огнем. Он плавит меня, сжигает изнутри, требуя выхода. И я вижу только один…здесь и сейчас. С ним.

— Мы развелись три дня назад, — выдыхаю как скороговорку и замираю, закусив губу.

Нас с Игнатом развели быстро на следующий день после той днерожденной ночи на нашей «семейной» кухне, наполненной откровениями. После появления в моей жизни Тимура.

 Он ворвался снежной бурей и разодрал к чертям мою жизнь, которую я по какой-то нелепости считала счастливой. А на самом деле…на самом деле я просто закрыла на замок все свои чувства. Запечатала сургучом прошлое. А оно нет-нет да прорывалось черно-белыми рисунками, букетом фиалок в моей спальне или нестерпимым желанием вывернуться наизнанку, чтобы не помнить. Чтобы не расчесывать в кровь старые шрамы от одной мысли, что мужчина, ставший смыслом моей жизни – убийца. Только бы не ощущать жалящую боль и кровь, вытекающую из моего живота. Не вспоминать, что родной брат убил моего ребенка, потому что я защищала единственного человека, в ком нуждалась острее кислорода и кому была нужна. Тогда я верила, что нужна Тиму. Тогда, чувствуя, как с кровью вытекала жизнь нашего ребенка, я смотрела на Тима, расстреливающего Вадима и уже знала – это конец. Каждым выстрелом он убивал меня снова и снова. Убивал, чтобы воскресить совсем другую Асю.

 А когда я открыла глаза в больничной палате, во мне умер не только мой малыш, но и весь мир. Моя душа же корчилась в жуткой агонии длиною десять лет, чтобы сейчас воскреснуть, как сказочная птица Феникс на моем боку.

— Стася, ты… — Тимур ладонью обхватывает мой затылок, лбом упирается в мой лоб. — Ты удивительная. Моя девочка…моя…

— Твоя, — повторяю, как мантру. — И еще я…

На этот раз не дослушивает Тимур, притягивает меня и накрывает мой рот своим. Он целует жадно, выпивая меня, как живительную влагу, иссушая, чтобы наполнить собой, своим дыханием, своим терпким вкусом. Собой.

Он укладывает меня на пол, заводит за голову руки, одним взглядом пришпиливая к полу, как упрятанную под стекло бабочку. И я как завороженная смотрю, как он стягивает через голову темно-синюю футболку, отшвыривает. Туда же отправляется вторая перчатка. Снимает с меня лифчик и накрывает своими большими ладонями мои груди.

— Ох…

Выдыхаю, прогибаясь в пояснице, чувствуя, как заострившиеся соски трутся о его залатанную шрамами кожу. А внизу живота все скручивается в тугую спираль от мучительного желания ощутить эти ладони между бедер, а эти сильные пальцы в себе. И тело содрогается в предвкушении. Тело помнит, как это быть с ним, ощущать, как он вколачивается в меня в безумной страсти. И как быть без мужчины десять лет. Без него.

— Стася?

Хриплый голос Тимура оглушает. И только теперь я замечаю, что он успел избавиться от брюк и его налитый желанием член упирается мне между бедер. И дрожь жгучей лавой растекается по венам, чтобы через секунду смениться страхом… И я невольно дергаюсь под ним, пытаясь выбраться, потому что вдруг становится страшно и стыдно. И я знаю, что будет больно, потому что…проклятье…у меня никого не было десять лет, а он такой большой. И…

Я не позволяю себе додумать.

— Я…у меня никого не было, — шепчу, кусая губы.

Он в изумлении изгибает бровь, не понимая, не веря.

— Никого после тебя, — добавляю, ощущая на языке солоноватый вкус крови.

И он понимает. Я вижу по его глазам, в которых вспыхивает раскаленное солнце. Оно согревает, разгоняет страхи.

И взрывает мир на тысячи осколков шепотом в самые губы:

— Люблю тебя, Стаська. Как же я тебя люблю.

И все. Нет больше ничего. Только эти слова, звучащие в ушах, как музыка. Только упоительно нежные ласки умелых пальцев. Только долгие поцелуи и сводящая с ума игра.

Тим играет на моем теле, как виртуозный музыкант, извлекающий самые верные звуки. Он настраивает меня под себя. И когда медленно входит на всю длину, я кричу от раздирающего на части удовольствия, толкаясь ему навстречу. И не чувствую ничего, кроме него внутри себя. И сил сдерживаться больше нет. слишком долго я жила без него. оргазм накрывает тайфуном, сминает реальность, как карточный домик. И единственной здравой мыслью остается Тимур, теперь всецело мой.