И, как сказал виконт, принц-регент поощрял всех своих приближенных, чтобы они тоже заводили лошадей и, что более прискорбно, делали ставки на многочисленных скачках, как всегда делал он сам.

Когда все джентльмены вновь заняли свои места, сосед виконта заметил:

– Чертовски удачный спич, Уильям, просто на зависть! Как бы мне хотелось, чтобы у меня язык был так же хорошо подвешен, как у тебя!

– Весь секрет в частой практике, милый мой, – ответил виконт. – Как и все прочее в жизни, умение приходит в результате постоянного повторения, до тех пор, пока не будет достигнуто совершенство.

– И что же, на твой взгляд, это касается и любви? – рассмеялся сосед.

– Совершенно верно, и в этой области, как и во всех прочих, умение приобретается в результате длительных упражнений.

Теперь уже смеялись и другие джентльмены, услышавшие конец беседы.

После множества великолепных вин и блюд, представлявших собой настоящие шедевры кулинарии, смеяться было легко и приятно.

В Карлтон-хаузе ничего не меняется, сказал себе виконт. Отсюда всегда выходишь с ощущением, что принцу-регенту удается добиваться превосходных результатов во всем, что бы он ни предпринимал, за исключением популярности у народа Англии, которой он так страстно жаждал, и успехов в управлении страной.

На подобных же обедах, когда принц сидел в окружении друзей, было просто невозможно не восхищаться его остроумием, а его обаяние буквально завораживало.

Он любил повторять своим приближенным, что вежливость и обаяние для истинного джентльмена превыше всего.

Возможно, за те годы, когда лондонский бомонд оказался под его патронажем, – то есть с 1811 года, после психического заболевания его отца, короля Георга III, – нравы изменились в худшую сторону, но хорошие манеры были отточены до немыслимого совершенства.

Принц-регент откинулся на спинку стула. Из его августейших уст лились настолько изящные и остроумные шутки, что все гости с удовольствием слушали его, оставив прочие разговоры.

Однако этот вечер в Карлтон-хаузе закончился, как всегда, рано.

С возрастом принц разлюбил поздние застолья, перестал он и много пить, как делал это в молодости.

Придворные, знававшие его в прежние времена, любили вспоминать, как обеды затягивались до четырех часов утра, а большинство гостей напивалось до такого состояния, что их приходилось буквально на руках относить в кареты.

Впрочем, любовницам принца из числа придворных красавиц, начиная с миссис Фицгерберт, удалось постепенно убедить его высочество, что такие излишества неблагоприятно сказываются на его здоровье.

После того как принц-регент величественно поднялся, как подобает августейшей персоне, давая понять, что наступило время проститься, большинство из гостей задумалось, куда отправиться дальше.

– Какие у тебя планы на вечер, Уильям? Не поехать ли нам вместе в «Уайт-клуб»? – спросил своего кузена, виконта Илвертона, капитан Лайонел Уорфилд.

Виконт слегка призадумался.

На Беркли-сквер его ждала в своем будуаре некая весьма привлекательная особа, кроме того, его любовница, выступавшая в это время в Ковент-Гардене, наверняка надеялась, что карета виконта будет ждать ее после конца представления.

– Что-нибудь важное? – поинтересовался он. – Или дело можно отложить до завтра?

– Не то чтобы важное, – ответил капитан Уор-филд. – Просто я получил довольно странное письмо от дяди Родерика.

Виконт встрепенулся.

– Ты получил письмо? – воскликнул он, и в его голосе послышалось отчетливое удивление.

– Да, получил; я и говорю тебе об этом, – ответил Лайонел.– А тебе дядюшка тоже прислал письмо?

– Тоже!

Лайонел рассмеялся.

– Что ж, этого можно было ожидать. Ну, и как ты думаешь – что все это означает?

– Вероятно, именно то, о чем там идет речь, – философски заметил виконт.

В этот момент подъехала элегантная карета виконта, и оба кузена уселись в нее, не тратя времени на дальнейшие разговоры.

– В клуб! – приказал виконт лакею.

Породистые лошади резво рванули с места, и виконт Илвертон расслабленно развалился на мягком и удобном сиденье.

– Что ж, надо признаться, я часто размышлял, каким образом наш достопочтенный дядюшка намерен распорядиться своими миллионами.

– А он и в самом деле настолько богат? – спросил Лайонел. – Неужели все эти многочисленные слухи соответствуют действительности?

– Насколько я могу судить, так оно и есть, – ответил виконт. – Далее у сурового канцлера казначейства, когда он говорит о дяде Родерике, в голосе появляются нотки благоговения!

– А что представляет собой эта молодая особа, которая, по его словам, стала для него как родная дочь?

– Увы, не имею ни малейшего понятия, – покачал головой виконт, – знаю только, что ее родители когда-то просили его позаботиться о ней в случае их гибели, а когда это несчастье и в самом деле произошло, дядя Родерик вступил в опекунские права. Еще я слышал, что он уже представил ее бомонду в Риме.

– В Париже тоже, – добавил Лайонел. – Мой приятель, побывавший там три месяца назад, утверждает, что никогда в жизни не видел такого роскошного приема, какой наш дядя Родерик устроил для французов.

Виконт задумался, удивленно подняв брови, потом поинтересовался.

– Как я могу догадываться, в твоем письме говорится то же самое, что и в моем.

– Вот оно здесь, со мной, – ответил Лайонел. – Я взял его, надеясь вместе с тобой обсудить, что все это могло бы означать.

Он извлек письмо из внутреннего кармана облегающего его стройную фигуру мундира и протянул виконту.

– Я прочту его после того, как мы приедем в клуб, – отмахнулся виконт. – Здесь слишком темно, и я не в состоянии ничего разобрать, кроме алчного выражения на твоей физиономии!

Сказав это, он расхохотался, убирая тем самым из своих слов все намеки на язвительность.

– Должен признаться, что в настоящий момент мне не помешали бы несколько тысяч или даже сотен фунтов на мелкие расходы, – ответил Лайонел, – но я также прекрасно понимаю, что, оказавшись на одной скаковой дорожке с тобой, я не могу рассчитывать даже па самый скромный успех. Мои шансы практически равны нулю.

Виконт не стал ему возражать, а может, просто не успел – клуб находился совсем близко от Карлтон-хауза, и карета уже остановилась у его дверей.

Кузены легко взбежали по каменным ступеням и вошли в самый известный и недосягаемый для посторонних клуб во всем Сент-Джеймсе. Как и обычно, он был полон их друзей и знакомых.

Не без труда Уильям и Лайонел отделались от всех, кто намеревался поздравить виконта с победой, и отыскали в конце концов тихий уголок в кофейном салоне.

Заказав напитки у подобострастно склонившегося перед ними лакея, виконт извлек из кармана письмо, присланное кузену, и начал внимательно его читать.

«Дорогой племянник!

После двухлетнего отсутствия я вернулся в Англию и теперь намереваюсь вновь открыть двери Уорфилд-хауза и представить всем мою подопечную-Астару Биверли.

Я почитаю ее за свою родную дочь во всех отношениях и со всеми вытекающими из этого выводами, а поскольку дни моей жизни клонятся к закату, меня весьма заботит ее будущее. Самое мое большое желание – чтобы Астара Гсчастливо вышла замуж, по возможности за представителя нашего семейства, и поселилась вместе с мужем в Уорфилд-хаузе.

Я вполне отдаю себе отчет в том, что ни один моло– дой человек не сможет содержать такой огромный дворец и обширное поместье, если я не позабочусь об этом соответственным образом в своем последнем волеизъявлении.

Вследствие этого я принял решение, что мое состояние – весьма значительное, как ты можешь догадаться, – отойдет в совместное владение к Астаре и ее мужу.

Имея в виду все вышесказанное, я приглашаю тебя приехать как можно скорей в Уорфилд-хауз и познакомиться с Астарой Биверли.

Сам я, разумеется, тоже буду весьма рад снова повидаться с тобой и послушать твой рассказ о том, как прошли у тебя последние два года.

Передаю наилучшие и самые сердечные пожелания твоим родителям, с чем и остаюсь, твой любящий дядя,

Родерик Уорфилд».

Виконт внимательно прочитал все письмо до последнего слова, затем, возвращая его кузену, заметил:

– Оно идентично тому, которое получил я; да и написано одной и той же рукой.

– Ты хочешь сказать, Уильям, что дядюшка Родерик не сам написал его?

– Нет, конечно же, это не его рука, Лайонел, и я могу поспорить на что угодно, что его написала Астара Биверли.

Лайонел Уорфилд посмотрел на письмо с новым интересом.

– Да, верно, – сказал он. – Теперь я тоже это понимаю. Что ж, почерк интересный, свидетельствует о незаурядной натуре, и, клянусь Богом, он и в самом деле принадлежит женщине.

– Догадываюсь, что наш любезный дядюшка и Астара вместе придумали, как заманить нас и устроить смотр претендентов, – заметил виконт.

– Ну, что ж, как я уже сказал, – грустно улыбнулся Лайонел, – моя поездка в Хартфордшир окажется пустой тратой времени, если ты толсе намереваешься последовать приглашению дяди Родерика.

– Ерунда! Никогда не теряй надежды! – насмешливо протянул виконт.

– Надежда умирает последней! – подхватил Лайонел. – Но мы ведь совсем не знаем эту Астару. Ее хоть можно считать порядочной девушкой?

– Она не только порядочна, но и хороша собой, более того – ослепительно хороша, – ответил виконт.

– Откуда ты знаешь?

– Мне говорили знакомые, видевшие ее в Риме. И вообще, они утверждают, что не успеет она появиться в Лондоне, как через неделю все тосты, звучащие в Сент-Джеймсе, будут обращены только к ней.

– Ты пробуждаешь во мне любопытство.

– Еще бы, мой милый! Но подумай и о деньгах, Лайонел. Мне не верится, что тебе так легко оплачивать все твои расходы, связанные с экипировкой в королевском полку. Со всех сторон только и слышишь сетованья на страшную дороговизну службы при дворе.