— Да здесь почти нечего было делать, — заверила ее Честити, улыбаясь. Видно было, что она испытала огромное облегчение при появлении сестры. — Тебе крупно повезло — не пришлось есть холодный пирог с треской.

— Вчерашний?

— Угу.

— А я съела жареный пирожок и выпила бокал вина, — с раскаянием произнесла Констанция. — Но, честно говоря, еда меня интересовала меньше всего.

— Так где же ты была? — с любопытством разглядывая ее, спросила Пруденс.

— Вы помните Эммелину Панкхерст, мамину подругу?

— Конечно. Мама работала с ней в комитете защиты женских прав и в комитете по защите собственности замужних женщин. Я думала, она живет в Манчестере.

— Уже нет. Я знала, что она переехала в Лондон, но мне не представлялся случай навестить ее. А сегодня утром мы буквально столкнулись. Она вместе с дочерью Кристабель организовала лондонское отделение Женского социально-политического союза. Они пытаются добиться права голоса для женщин, но вы, безусловно, уже знаете об этом. — Констанция принялась рыться в сумочке. — Сегодня утром я отправилась на собрание союза, а потом записалась в члены… Вот, видите? — Она вытащила яркий бело-малиново-зеленый значок. — Это мой официальный значок с цветами союза.

— Итак, ты отправилась за лентами, а вернулась с политическим мандатом, — сказала Честити. — Как это произошло?

— Я даже не успела зайти в магазин. Столкнулась с Эммелиной у входа, и она пригласила меня на собрание. Она произнесла речь в Кенсингтонском дворце. Это было потрясающе! Вы даже представить не можете.

Констанция принялась быстро рассказывать, едва поспевая за мыслями, и по мере того, как она говорила, в ее голове всплывали все новые подробности утреннего собрания. Восторженные, полные энтузиазма речи присутствовавших все еще звучали у нее в ушах. Она с рождения слышала все то, что обсуждалось на собрании Женского социально-политического союза, но на таком мероприятии присутствовала впервые. Ее мать очень убедительно доказывала своим дочерям необходимость предоставить женщинам равные права с мужчинами. Но восторг присутствовавших на собрании женщин, охваченных общей идеей, готовых сражаться за правое дело, чувство локтя — все это было для Констанции внове.

— Не скажу, что меня это удивляет, — заметила Пруденс. — Ты всегда принимала все это очень близко к сердцу. Не то чтобы нас с Чес это волновало меньше, просто все эти громкие речи с трибуны и союзы не для меня.

Констанция покачала головой:

— Я тоже так думала, но там со мной что-то произошло. Меня словно неожиданно… захватило… — Девушка пожала плечами, не в силах более точно описать те ощущения, которые она испытала.

— В любом случае делай что хочешь, только не показывай никому свой значок, — серьезно сказала Пруденс. — Если узнают о том, что ты вступила в союз, очень быстро кто-нибудь знающий политические взгляды авторов «Леди Мейфэра» сложит два и два. И тогда поднимется настоящий переполох.

— Ты права, — согласилась Констанция. — Я буду нема как рыба. Уверена, что смогу незаметно посещать собрания и даже выступать на них, но только в тех уголках Лондона, куда никто из наших знакомых не сунется ни за что на свете. — Кроме того, — продолжала она, — поскольку я была в Кенсингтоне, я зашла в магазинчик вашей сестры, Дженкинс, и забрала почту. Четыре письма для «Леди Мейфэра»!

Она достала письма и победоносно помахала ими в воздухе.

— Ты открывала их?

— Конечно, нет. Я подумала, что первые письма мы откроем все вместе. Но и это еще не все, — многозначительно сказала Констанция. — Прежде чем отправиться за лентами, я зашла в те магазины на Бонд-стрит и Оксфорд-стрит, которые согласились продавать «Леди Мейфэра». И угадайте, что? — Она сделала паузу, но, когда сестры недоуменно покачали головами, продолжила: — Они продали. Вес экземпляры, во всех магазинах. И все сказали, что в следующем месяце закажут у нас в три раза больше экземпляров.

— Ну что ж, значит, сработало, — сказала Пруденс. — И что, по-твоему, Кон? Тетушка Мейбл, «Посредник» или твоя язвительная сплетня?

— А может быть, политические статьи, — предположила Констанция, но тут же грустно покачала головой: — Нет, конечно же, нет. Еще рано. Но я продолжаю надеяться! Чес придется нацепить ее черную вуаль и вдовий траур и пойти забрать выручку. Ну так что, откроем письма? Это недолго, просто взглянем, кому они — «Посреднику» или тетушке Мейбл.

— У нас сейчас совсем нет времени, — неохотно отозвалась Пруденс, самая практичная из троих. — Тебе нужно успеть переодеться, Кон, гости могут явиться с минуты на минуту. Может быть, для политического собрания ты одета так, как требуется, но для приема гостей это несколько мрачновато.

— Ты думаешь? — Констанция с сомнением осмотрела свою серую юбку и черные ботинки на пуговицах.

— Безусловно, — решительно заверила ее Пруденс. Констанция по своему обыкновению подчинилась мнению сестры, обладавшей прекрасным вкусом и всегда точно знавшей, что и в каких случаях следует надевать.

— Я вернусь раньше, чем приедет первый гость.

— Мы думаем, что Макс Энсор может заехать к нам сегодня, — заметила Честити с лукавой усмешкой.

— Так это ради него я должна переодеваться? — спросила Констанция, иронично приподняв брови.

Сестры не ответили. Констанция, поймав заинтересованный взгляд Дженкинса, решила сменить тему:

— Я вернусь через десять минут.

Она быстро вышла из комнаты и поспешила наверх, чтобы подыскать более подходящее для приема гостей платье. Однако она не намеревалась предпринимать каких-либо дополнительных усилий в расчете на маловероятный случай, что достопочтенный член парламента от Саутуолда решит навестить их с целью отведать сандвича с огурцом и бисквитного торта, приготовленного миссис Хадсон.

Она принялась изучать содержимое гардероба, попутно развязывая узкий галстук, который прекрасно сочетался с блузкой в серую с белым полоску и серой юбкой. Как удачно, что именно сегодня она надела этот комплект, придававший ей строгий, деловой вид. Это оказалось очень кстати, если учесть, где она так неожиданно провела утро. Наконец Констанция остановила выбор на бледно-зеленой крепдешиновой блузке и зеленой в белую полоску шелковой юбке с широким поясом, подчеркивавшим ее тонкую талию.

Констанция села на стул, чтобы застегнуть пряжки на зеленых лайковых туфлях на высоком каблуке, потом повернулась к зеркалу. Ее волосы были уложены в тяжелый пучок, но он слегка растрепался, и из него выбились несколько темно-рыжих локонов. Девушка хотела было причесаться заново, но решила, что на это нет времени. Вместо этого она лишь подобрала парой черепаховых гребней самые непослушные пряди.

Лицо показалось ей несколько раскрасневшимся, поэтому она слегка припудрила щеки, потом протянула руку к тюбику с губной помадой. Ее подарила ей на день рождения подруга, чьи естественные краски редко можно было разглядеть под густым слоем румян, пудры и помады. Эта современная косметика была удивительно удобной, ее можно было даже носить с собой в сумочке на случай, если возникнет необходимость поправить макияж. Разумеется, если бы Констанцию волновали подобные глупости. Но она относилась к помаде пренебрежительно. Больше хлопот, чем проку, к тому же от нее оставались размазанные отпечатки на краю бокалов и на белых салфетках. Так почему же она сейчас потянулась за ней? Она что, хотела произвести на кого-то впечатление? Девушка резко, словно обжегшись, отдернула руку от помады. Она просто собиралась поставить на место Макса Энсора, если вдруг ему вздумается заявиться к ним сегодня, и для этого совершенно не обязательно красить губы.

В тишине дома раздался звон дверного колокольчика. Девушка вскочила, расправила юбку и проверила, все ли жемчужные пуговки на блузке застегнуты. Потом она поспешно вышла из комнаты и направилась к лестнице. Снизу, из холла, до нее доносился чинный голос Дженкинса.

— Леди Бейнбридж, добрый день, — сказала она, замедляя шаг и неторопливо, с достоинством спускаясь по лестнице.

В холле она протянула руку даме, туго затянутой в корсет, и обратилась к двум девушкам, сопровождавшим ее. Девушки были одеты в платья из жестко накрахмаленного бомбазина с тесными корсажами, на шляпках у них были вуалетки с мушками, которые они подняли в ответ на приветствие Констанции. Две пары одинаковых светлых глаз были жеманно опущены.

Леди Бейнбридж поднесла к носу пенсне и критически осмотрела Констанцию.

— У вас лицо раскраснелось, — объявила она. — Надеюсь, в доме нет больных?

— Просто день сегодня выдался жаркий, — ответила Констанция, с некоторым усилием заставив себя улыбнуться.

Леди Бейнбридж приходилась дальней родственницей леди Дункан и постоянно отравляла ей жизнь своей злобной критикой. Ее дочери-близнецы были бледными и худосочными, словно жили в подземелье и редко видели дневной свет. Их мать полагала, что солнечные лучи губительно действуют на цвет лица.

Леди Бейнбридж презрительно хмыкнула и, оставив Констанцию позади, поплыла в гостиную, где подвергла Пруденс и Честити столь же придирчивому осмотру, явно надеясь обнаружить какой-нибудь изъян. Очевидно, ей не удалось найти ничего предосудительного ни в приветливых улыбках на лицах сестер, ни в их безупречных туалетах, и она еще раз громко хмыкнула, сухо поприветствовала их и переключила свое внимание на гостиную.

— Вы совершенно запустили эту комнату, Констанция, — заявила она. — Ваша мать всегда так гордилась своим домом.

Поскольку сестры отлично помнили обличительные речи в адрес их матери, по поводу небрежно отполированной мебели или плохо почищенного столового серебра, они не ответили на это замечание. Леди Бейнбридж уселась на диван, нахмурилась и принялась ковырять пальцем обивку на подлокотнике. Приглядевшись, Пруденс увидела там маленькое пятнышко от кофе.

— Садитесь, девочки, садитесь. Что вы встали как истуканы?

Ее светлость махнула веером в сторону дочерей, и Мэри и Марта послушно примостились на краешке дивана, стоявшего напротив.