Тут меня схватили за руки, стали оттаскивать, в глазах рассеялся мрак, и из него выступила вся сцена происходящего. Алексей, скорчившись, лежал на полу, группа наблюдала с оцепенением, модераторы держали меня под руки.

X

Позавтракав, Глеб попил чаю, пролистнул пару статей в Сети, решив набросать кое-что от руки для предстоящей лекции. Отец с утра уехал на рыбалку, мать стирала в ванной замоченное и предварительно протухшее в тазу белье. Зазвонил домофон.

— Открой же! — закричала мать. — Оглох, что ли?

Глеб нажал кнопку домофона и отворил дверь. Через минуту поднялся лифт, и перед ним предстала Ольга Пална. Всегда веселая, звонкая. Как и в тот раз, от нее весь дом приходил в движение, а от смеха позвякивал чешский хрусталь в немецком полированном стенном гробу. Пару раз она как-то нарывалась на Соню. Они обменивались приветствием, и Соня плотно закрывала к ним в комнату дверь.

В первый раз они весь вечер просидели безвылазно в комнате, пока мать с Ольгой каркали на кухне, смотрели фильмы, и не слышали, как она ушла. Во второй столкнулись с ней в дверях.

— Чего эта крашеная потаскушка к матери зачастила? — спросила Соня. Он немного удивился ее прозорливости. Так как сам не решался так точно сформулировать то, что само собой вертелось на языке. — Коньяк носит, смердит от нее за километр французским нафталином…

Он заверил, что не в курсе.

— Знакомая с прошлой работы. Мать, по-моему, денег у нее заняла.

Палну всегда, как и теперь, сопровождал безвкусный низкокалорийный торт, сладковато-душный густой аромат духов и фляжка коньяка. Она быстро разделась, помахав на себя руками от жара, прошла и встала у ванной. Вероника Петровна выскочила наконец из ванной комнаты и поцеловала ее. Ушли на кухню. В принесенные еще в прошлый раз коньячные бокалы Пална по-хозяйски разливала коньяк. Иногда она становилась печальна и неподвижна, в это время особенно усердно крутила что-нибудь в руке или ее быстрые пальцы взад-вперед двигались по ножке бокала. Ольга была действительно моложе Вероники Петровны, ее возраст не выдавали даже руки. Упругая прозрачная кожа как тонкие хирургические перчатки обтягивала кисти. Ими она пододвинула к Глебу бокал коньяку и уже в третий раз произносила совершенно ненужное после этого жеста: «Освежить». А когда брала сигарету, то застывала с ней в руке, мечтательно глядя в потолок.

Через полчаса пришел уже к шапочному разбору Владимир Семенович. Коньяк весь вышел. Пална пила кофе, сверкая глазами, и шутила: «Мамка, жарь мясо». — «Мясо все». — «Жарь все!»

Отец выложил улов, похвалился щукой и окунями. Ездили куда-то на водохранилище. Прошел на кухню в грязных болотных сапогах. Никто не сделал ему замечания. Ольга чуть заметно повела плечом: «Фи, моветон».

— Какой хороший кофе, — хвалила она. Ясно было, что кофе ей отвратителен, дешев и пить его совершенно невозможно. Нормальный как раз пьется молча, без восторгов.

— Не знаю, я не кофеманка, — подхватила мать. — Это у нас Глебчик разбирается.

Казалось, что Ольга ведет себя сдержанно, словно стараясь не демонстрировать рвущуюся наружу натуру. Она много шутила и быстро спохватывалась, если чувствовала, что проступает развязность. Шкура шутливого, беззаботного, смешливого ягненка ей шла. Если бы не слышать случайно ее тон, когда они беседуют tet-а-tet. Глеб ушел к себе.

Он сидел за компьютером, когда Пална подошла тихо сзади и положила подбородок ему на плечо, шумно выдохнув прямо в ухо ветерком от шоколадной конфетки. Нервно обернувшись, он заметил в проеме за Ольгой мать. Она с заговорщицким видом прикрывала дверь. Он вскочил. Отец матерился в кладовке, всадив себе в палец рыболовный крючок. Ольга тут же отпрянула и стояла, прижавшись к стене, опасливо поглядывая на него и заложив руки за спину.

— Хотела только спросить, — нашлась тут же она, — у тебя ведь есть Интернет? Мне надо письмо на Украину отправить. — Она покосилась на фотографию на стене и фукнула себе на светлую челку так, как будто на нее дул с Сахары хамсин.

— Ольга Павловна…

— Ольга, — поправила она.

— Можно я сам решу? Так вот, Ольга Павловна, зачем вы это делаете, можно вас спросить?

— Что делаю? — спросила она, включая, как он это называл, дурака.

Он поднялся и закрыл дверь.

— Ну, хорошо, я не стану говорить, давайте вас послушаем…

Он замолчал. Воцарилась тишина. Было слышно только ее дыхание через нос. Через несколько минут Глеб приблизился к ней почти вплотную.

— Не надо играть. Это пошло и некрасиво, вы же взрослая женщина.

Она схватила его за руку. Без слов. У нее было тревожное выражение лица. Глаза блуждали.

— Посмотрите сегодня на себя вечером в зеркало. Вы очень симпатичная, милая. Вы вполне заслуживаете отдельного женского счастья. Займитесь собой всерьез и по-настоящему. Я вам не обезьянка, чтобы мной забавляться. Будьте благоразумны и не слушайте мою многоуважаемую маму. Она заблуждается относительно моих планов на будущее. Вы согласны, что я очень миролюбиво поговорил с вами?

— Да, конечно. — Ольга часто заморгала глазами. — Я… я просто хотела тебе сказать, можно на «ты»?

Он молчал.

— Что я действительно совершила ошибку и переборщила. Прости меня, мне неловко. — На ее глазах выступили обильно слезы. — Не знаю, почему так поступаю. Можно я позвоню тебе сегодня вечером, мы немножко поговорим?

— Позвони. — Глеб пожал плечами.

— Спасибо тебе. — И она, упав на его грудь, зарыдала, крепко стиснув запястья на его шее и привстав на цыпочки.

— Только один поцелуй! Умоляю! — Она сползала на колени и крепко обхватила его поясницу. — Как это дико, дико… Как собачонка. Но мне все равно… Я влюбилась, правда, правда. — Она постаралась рассмеяться, и слезы с новой силой залили ей глаза. — Я влюбилась, в это невозможно поверить, и сделала еще одну ошибку — открылась, а теперь еще и уязвлена. Мерзость скажу, но скажу. На все готова, лишь бы самой себе сделать подарок…

Он вспомнил, как Соня сказала ему однажды: «Ты не должен вселять в женщин ложных надежд. Перестань играть в мальчика, который не понимает, что является причиной и следствием. Что тебе надо от этих несчастных, тянущихся к тебе? Поклонения, зависимости? Неужели и правда ты черпаешь в этом удовлетворение?»

Он помог Ольге подняться, вытер слезы, молча и аккуратно вывел ее за дверь.

* * *

Сидя вечером в кисловато-душном баре и наблюдая за ползающими по столу с пылью на спине ленивыми мухами, Глеб снова вспоминал Соню и ее: «Ты опять читал лекции по философии своим школьным друзьям в баре?» Повертев головой в поисках кого-то знакомого, в момент, когда несколько раз хлопнули двери, впуская трезвых посетителей и выпуская пьяных, он заметил в самом углу темнокожую рослую девушку, скучающую, как и он. Девушку — не то рысь, не то белку, — с торчащими на голове кисточками волос. Она упиралась миндалевидными большими глазами в меню и медленно скользила по строчкам. Что-то ему показалось в ней притягательно-подозрительным, он взял свой бокал, двинулся в ее сторону и сел на стул рядом. Делать все равно нечего, чтоб немного развеяться, он поздоровался первым.

— Вы определились с выбором?

Она утвердительно кивнула.

— Заказывайте. Я угощаю. — Он щелкнул зажигалкой, рассматривая ее лицо, и затянулся.

— Вот это, пожалуй. — Она показала длинным тонким пальцем с прозрачным розовым ногтем на коктейль «Малибу».

Видно было, что она сидит в этом баре не в первый раз и меню изучила не сегодня. Да и привыкла, по всему судя, что ей частенько делают такие предложения.

Глеб заказал «Малибу» к своему счету. Сам допил пиво и заказал еще порцию.

За время, пока готовился коктейль, она на ухо, наклоняясь к нему и губами щекоча щеку, горячо дыша, рассказала, что иногда приходит в этот бар и два раза видела его тут. Заметив, что он не хочет расспросов, она вела непринужденную пустую беседу, обсуждая музыку, играющую в баре, и посетителей. Она рассказала ему о бармене, которого недавно уволили за то, что он кормил ее тут иногда и наливал напитки бесплатно.

— Знаешь, как раньше называли барменов? — спросил Глеб.

Она отрицательно помотала головой.

— Целовальники.

Она захихикала, сказав, что это очень смешно и что они с этим барменом тоже целовались.

— Как тебя зовут? — Смакуя через соломинку напиток, она успевала и говорить и улыбаться одновременно.

Девочка-дебил.

…Он от чего-то разозлился. Ее волосы, заплетенные в мелкие косички, были убраны наверх под повязку цвета массака — малиновый с синим отливом — и торчали смешными хвостами. В ушах блестели серебряные сережки, напоминающие гирлянду из монет, пальцы рук украшали серебряные кольца. Смуглый цвет ее кожи еще более подчеркивали белая футболка, на которую был надет вязаный голубой короткий сарафан, и темнота бара. Мелькали белизной ее белки и блестели лакированные алкоголем зубы. Длинные ноги с узкими коленями лежали параллельно друг другу, как нескончаемые рельсы, уходящие вдаль. С одной стороны, она казалась спокойной тихоней, с другой — осознающей, но не комплексующей из-за своей необычной, привыкшей к вниманию и мужчин и женщин внешности. Он невольно сравнил ее с Соней, вдруг показавшейся ему в этом сравнении простоватой и еще более бледной, лишенной цвета, выгоревшей на знойном солнце вот этой девушки. Ему стало вдруг жарко и душно, он расстегнул две пуговицы ворота прилипшей к шее рубашки. Девушка с коктейлем внимательно следила за ним.

— Как тебя зовут, мальчик? — повторила она вопрос и опять улыбнулась.


Тебя… мальчик… Неужели она всегда улыбается? Всем? Зачем?


— Глеб. Рад приятному знакомству с приятной незнакомкой, — и, взяв ее свободную руку, поднес к губам, ощутив приятную гладкость и мягкость кожи. Ее глаза из больших стали огромными.