– Эмма, это не так. Вовсе не потому, что я не люблю тебя. Но мы слишком молоды для женитьбы, – оправдывался он. – Я собираюсь ехать в Кембридж. Мой отец...

– Да-да, я знаю, – оборвала она, – он убьет тебя.

Она говорила, и ее сверкающие глаза сужались, напряженный взгляд замер на его лице.

Эдвин отшатнулся, он понимал, что никогда не забудет этот сверлящий взгляд, так жестоко и с таким презрением осуждающий его. Его память никогда не сможет избавиться от него.

– Эмма, я... я... прости меня, – он запнулся и покраснел, – но это...

Она вновь прервала его резко и убедительно:

– Мне придется уехать из Фарли. Я не могу здесь оставаться. Я не отвечаю за действия отца. Ему ни за что не вынести позора, а у него и впрямь крутой нрав.

– Когда ты уедешь? – спросил он, отводя взгляд.

Выражение полного презрения скользнуло по лицу Эммы. Он не может дождаться ее отъезда. Это было яснее ясного. Ее разочарование было окончательным.

– Сразу, как только смогу, – бросила она в ответ.

Эдвин обхватил голову руками и обдумывал только что сказанное ею. Возможно, это было лучшим решением. Чтобы она уехала отсюда. Он почувствовал, как схлынуло напряжение и поднял голову.

– У тебя есть деньги? – спросил он.

Эмма содрогнулась от отвращения. Потрясение от предательства Эдвина, его слабоволие и омерзительное поведение оглушили ее. Казалось, ее шатает, и она вот-вот рухнет на землю. Боль пронзала ее все сильней и сильней и так ужасно сдавила ее железным обручем, что казалась невыносимой. Обида, гнев, унижение, разочарование и внезапный панический страх слились в одну разрывающую ее сердце муку, захлестнувшую все ее существо. Запах роз накатывал удушающими приторными волнами, ей стало дурно. Она задыхалась от их аромата. Ей хотелось убежать далеко-далеко от этого сада и от Эдвина. Наконец она произнесла слабым бесцветным голосом:

– Да, я скопила кое-что.

– Ну, на моем счете есть только пять фунтов. Конечно же, я отдам их тебе. Это как-то поможет, Эмма.

Ее непреклонная гордость поднялась в ней, приказывая ничего не принимать, отклонить его предложение, но из соображений, в этот момент ей самой непонятных, она передумала.

– Благодарю тебя, Эдвин. – Она пристально взглянула на него. – Ты мог бы еще кое в чем помочь мне.

– Да, Эмма, все что угодно. Ты же знаешь, я сделаю все, чтобы помочь тебе.

„Все”, – с неприязнью подумала она. Но всего он не сделает, лишь так, что-то, что устраивает его самого. Лишь то, что освободит его от ответственности за случившееся.

– Мне понадобится чемодан, – холодно продолжала она, не в силах скрыть своей горечи.

– Я занесу его после обеда в твою комнату, – и оставлю в нем пять фунтов стерлингов.

– Благодарю, Эдвин. Это очень любезно с твоей стороны, – от него не ускользнул ее язвительный, нарочито учтивый тон, которым она вдруг заговорила.

Он поморщился.

– Эмма, пожалуйста, пожалуйста, постарайся понять!

– Ах, я понимаю, Эдвин. Как же я все понимаю!

Он встал и нервно переминался с ноги на ногу, страстно желая уйти и покончить со всем этим. Она смотрела на него: вот он стоит здесь, жалкое подобие джентльмена. „А каков же он на самом деле?” – спросила она себя. Слабовольный, испуганный мальчишка, лишь с внешними признаками мужчины. Вот и все. Он оказался ничтожеством. Он был даже ничтожнее грязи под ногами.

Теперь поднялась и Эмма и взяла корзину с цветами. Одуряющий запах роз бил ей в ноздри, снова вызывая тошноту и головокружение. Она взглянула на него, застывшего у скамьи.

– Я не смогу вернуть чемодан, ведь мы никогда больше не увидимся, Эдвин Фарли. Никогда в жизни.

Она медленно пошла прочь, гордо выпрямившись, держась с достоинством, скрывавшим ужасное отчаяние в ее душе. Тишина в саду стала ощутимой. Можно было протянуть руку и потрогать ее. Все казалось ненастоящим, поблекшим, приглушенным, а потом все ослепительно засверкало, вызывая пронзительную боль в глазах. Вдруг все вокруг потемнело и заволокло пеленой. Это было похоже на липкий туман, окутывающий пустоши. Смертельный холод, струясь, наполнял ее, и все внутри сжималось, оставляя пустоту. Разъедая и вытравляя. Ее сердце рванулось из груди и замерло. И окаменело. Она переставляла ноги, машинально передвигая их. Они волочились как неживые. Она удивилась про себя, неужели она и вправду ожидала, что Эдвин женится на ней. Она не была уверена. Но она не знала и не думала, что он будет вести себя с таким безразличием к ее беде, ее здоровью, столь малодушно и с таким раболепным страхом. Это было отвратительно.

Он не проявил ни малейшего интереса к ребенку, которого она ждала. Его ребенку. Что за жалкий образчик рода человеческого! Она иронически усмехнулась. Представьте себе, на его счете было лишь пять фунтов стерлингов. У нее и то было больше, а точнее – пятнадцать. Плюс ее железная воля. И решительность.

Эдвин спокойно смотрел ей вслед. Но тревога все нарастала в нем, и вдруг, поддавшись невольному порыву, он пошел за ней.

– Эмма! – позвал он. Она не оглянулась.

– Эмма, подожди, пожалуйста! – снова окликнул он. Девушка остановилась, и он затаил дыхание, надеясь, что она обернется. Но тут он понял, что она помедлила лишь потому только, что зацепилась платьем за куст. Она высвободилась и пошла вверх по ступенькам на веранду, так ни разу и не оглянувшись.

Эдвин неподвижно стоял на гравиевой дорожке. Его рука так крепко сжала стек, что костяшки пальцев заострились, резко выделяясь в свете слепящего солнца. Страх обуял его, когда она исчезла в доме. Его ноги стали ватными, в голове беспорядочно кружились мысли, а затем его охватило странное чувство, засевшее под ложечкой. Он чувствовал, как что-то жизненно важное убывало из него, и непонятная, несущая боль пустота поглотила его, заслонив все остальные ощущения. Стоя в этом древнем розовом саду, Эдвин Фарли в свои семнадцать лет не мог знать, что эта отвратительная всеобъемлющая пустота, эта опустошенность его души и сердца никогда, до конца дней не оставит его. Он унесет ее с собой в могилу.

Эмма принесла розы в теплицу рядом с оранжереей, и поставила корзину на стол. Девушка крепко заперла дверь и подбежала к умывальнику. Ее рвало так, что она подумала, что умирает. Ее глаза наполнились слезами, а внутри ее все натянулось и напряглось. Через несколько секунд тошнота прошла, девушка утерла лицо руками, тяжело дыша, стояла, опершись на старую цинковую раковину. Потом Эмма машинально занялась розами: она обрывала нижние листья и аккуратно расставляла цветы в хрустальные вазы, сосредоточив на них все свое внимание. Теперь она не могла выносить запах роз. Она действительно навсегда возненавидит их пьянящий аромат. Но сейчас она должна была выполнить эту работу, и эти напряженные усилия помогли ей унять тревогу рассудка и дрожь в руках и ногах. Продолжая работать, она вдруг осознала, что Эдвин даже не спросил, куда она едет. Только когда? Так куда же она поедет? Эмма точно не знала. Но она уедет завтра. С утра по субботам ее отец и Фрэнк работали на фабрике, как и другие мужчины, желавшие подработать сверхурочно. Как только они уйдут, она и сама исчезнет. Отцу она оставит записку, так же, как сделал Уинстон. Она не знала, что напишет в этой записке. Она подумает об этом позже.

Работая, она вполголоса проклинала себя. Какой же она была дурой! Она не чувствовала угрызений совести и даже не жалела об их свиданиях в пещере. Что было, то было, прошедшего не вернуть, а сожалеть значило попусту тратить драгоценное время. Она обзывала себя дурой по другой причине она: позволила Эдвину отвлечь ее от ее цели, покуситься на ее План с большой буквы. Так же, как допустила, чтобы смерть матери, бегство Уинстона и отчаянное положение отца поколебали ее решимость уехать из Фарли.

Слабый глухой отзвук вернул ее в прошлое. Это были слова, сказанные ей более года назад, в тот вечер, когда здесь давали званый ужин, накануне маминой смерти. Эти слова она давно позабыла, но вдруг вспомнила именно сейчас. Это был голос Адели Фарли: „Ты должна бежать отсюда. Подальше от этого дома. Пока не стало слишком поздно”.

„Госпожа Фарли была не так глупа, как все думали”, – сказала себе Эмма. Она знала. Почему-то она знала, что в этих стенах таится тревога, опасность и погибель.

Эмма прервала работу и стояла совершенно неподвижно, глубоко задумавшись. Внезапно пробежавшая по ней дрожь заставила девушку схватиться за стол. Она закрыла глаза, стараясь сосредоточиться на своих мыслях. Чуть погодя она открыла глаза и, словно ослепнув, уставилась на розы, ничего не видя вокруг. Эмма не знала, что в ее удивительных изумрудных глазах загорелся опасный огонь. Это было страшное осознание, в котором смешались ее горькое разочарование и беспристрастный расчет.

Именно тогда она дала себе клятву. Клятву, торжественно произнесенную каждой клеточкой ее существа, каждой каплей ее жизненной силы. Это больше никогда не повторится. Она не позволит никому и ничему сбить ее с пути, встать у нее на дороге, помешать ей или ослабить ее решимость. Отныне она целеустремленно будет двигаться к своей цели, отрешившись от всего остального. Эта цель – Деньги. Огромные суммы денег. Ведь деньги – это власть. Она станет такой богатой и влиятельной, что будет неуязвима для всего света. А что же затем? Отмщение. Она улыбнулась. В этой улыбке слились упорство и жажда мести.

Эмма отперла дверь и, взяв одну вазу, понесла ее в столовую. Она должна сегодня закончить свою работу без малейшего проявления эмоций или страха, и ей всеми путями следует избегать встречи с Эдвином. Она никогда не сможет снова заглянуть в это лицо. Ее презрение превратилось в жестокую ненависть, ненависть всепоглощающую и столь безграничную, что она затмевала все остальные чувства. Эмма даже не думала ни о ребенке, которого носила, ни о тех непреодолимых трудностях, что вставали теперь перед ней. Смертельная ненависть к Эдвину Фарли, родившаяся в ней в этот день, лишь усилила отвращение, которое она всегда испытывала к Адаму Фарли; эта ненависть стала грозной неугасимой силой, гнездившейся в сердце Эммы почти до последнего дня ее жизни. По существу, она стала основной движущей силой, сросшейся с присущим ей честолюбием, энергией, упорством и проницательностью, которая вознесет ее к самым вершинам. Но в ту минуту даже ей это казалось несбыточным.