Торн беспорядочно взъерошил себе волосы.

– Джей-Джей – мой? У меня есть сын? – недоверчиво переспросил он.

– Очень хороший сын, хотя и немножко избалованный.

– И ему больше года?

– Да, Торн.

Она поняла по его прищуренным глазам, что голова у него начала работать в нормальном режиме.

– Ты была беременна, когда оставила меня?

– Да.

– И ты знала это?

– Да.

– И считала правильным не поставить меня в известность, что намечается наследник?

– Думала, – Лайза сделала первую попытку оправдаться, – что родится еще одна девочка.

– И, как всегда безгранично мудрая, решила, к чему мне дочь?

– Нет, Торн, конечно, нет, только…

– Только что? – спросил он с такой злостью, что Лайза откинулась в кресле, крепче прижав к себе спящую Гленниз и плотнее запахивая на себе халат.

– Обещала Эли, – произнесла она дрожащим голосом, – что…

– Опять этот Эли! – гневно прервал он. – Меня тошнит от этого имени: «Эли бен-Ашер, единственный доктор, которому можно доверить жизнь Гленниз». Наши шпионы допустили ошибку в отношении Джей-Джея, считая его ребенком одной из медсестер, – свирепо крикнул он, – но они много знают о твоем кумире… главном хирурге госпиталя… еврее, родившемся в Европе… строгом блюстителе чистоплотности… с удивительно низким уровнем смертности, то ли благодаря ему, то ли потому, что тяжелых больных отправляли куда-то умирать. Очень, очень хороший друг, этот твой Эли, все сообщения об этом говорят.

– Да, – не возражала Лайза, успокоившись снова, – очень хороший друг, и говорил мне, что поступаю неправильно, не сказав тебе о Джей-Джее. Я обещала ему, что скажу, когда закончится война.

Вместо того чтобы успокоить, это признание, казалось, возбудило его еще больше: глаза потемнели, лицо стало красным, ноздри раздулись, губы сжались. Прошло две минуты, прежде чем ему удалось облечь свои чувства в слова, но для Лайзы эти две минуты показались вечностью.

– Как благородно с твоей стороны! Наверно, это следует расценивать как великодушие: планировала сказать, что у меня есть сын, когда закончится война. Когда же: в этом году, в следующем; возможно, через два года – конец войны ведь так предсказуем? К черту, Лайза. Как ты могла так поступить со мной, и почему – ради Бога – не привезла нашего сына с собой в Нью-Йорк?

Пока он говорил, Лайза перепеленала малышку. Прежде чем ответить мужу, она уложила сухую и согревшуюся Гленниз в колыбель.

– В британском предложении не было ничего сказано о Джей-Джее, речь шла об обмене десяти узников с «Джерси» только на меня.

– Но, Боже, ни ты, ни великий Вашингтон не настолько глупы, чтобы предположить, что мы не примем Джей-Джея!

– Великий Вашингтон решил – после моего согласия, – чтобы британцы сделали предложение и относительно Джей-Джея: если только за мой приезд сюда нам возвращено десять здоровых солдат, то сколько следует отдать за твоего сына?..

Она только слегка вздрогнула, когда он двинулся к ней со сжатыми кулаками и опасным блеском в глазах.

– Ты, сука! Подлая интриганка! Втянула собственного сына в свои военные игры!

– Называй меня как хочешь, милорд, но использую сына не для игр. Не в них дело. Спустись к Ист-Ривер, Торн. Найди лодку, пусть доставят тебя на «Джерси» в заливе Уолэбаут. Поднимись на борт, если имеешь крепкий желудок и сможешь вынести эту вонь. И скажи своему храброму британскому генералу, что американский ублюдок-главнокомандующий, так же как и американская сука, на которой тебя угораздило жениться, не отдадут твоего наследника меньше чем за пятнадцать здоровых мужчин с «Джерси». И второе условие. – Она подняла голову и дерзко сказала ему: – Я под честное слово возвращаюсь в Морристаун на время переговоров, чтобы быть с Джей-Джеем, а затем привезти его тебе.

Лайза снова села в кресло-качалку и закончила тихим, но твердым голосом:

– Не вижу потерь, милорд: получишь сына, несомненно, увезешь нас в Англию – он останется с тобой на всю жизнь, и у тебя появится достаточно времени, чтобы обдумать, как отомстить мне.

ГЛАВА 59

– Не тороплю тебя, Лайза, – заметил Эли на третий день после ее возвращения в Грейс-Холл, – и другие тоже… но если когда-либо захочешь рассказать, мы готовы выслушать в любое время.

Она бросилась к нему в объятия, заплакав так, как никогда раньше не позволяла себе.

– Сначала все шло так, как будто мы никогда не расставались. Я влюбилась в него снова в ту же минуту, как увидела. – Отодвинувшись от Эли, Лайза вытерла слезы уголком фартука. – У нас было чудесное воссоединение… три замечательных часа. Муж радовался Гленниз, но пока не узнал о Джей-Джее; и сразу же отправился в британскую штаб-квартиру для переговоров, сказав, что никогда не простит, и заторопился отправить меня назад. – Трогательно посмотрев на Эли, она нервно рассмеялась. – Намекала, что у него будет достаточно времени в Англии, чтобы отыграться, и у меня такое ощущение, что он использует его полностью.

Эли снова обнял ее.

– Звучит не так уж плохо, – успокоил он ее. – Ясно, что Торн любит тебя, и очень сильно, но разгневан, и на это есть причины. Совершенно уверен, что к тому времени, когда ты вернешься к нему, ему и думать не захочется об отмщении. – Эли отодвинул ее от себя и сказал: – Ты очень соблазнительная женщина, Лайза. Если не используешь это свое преимущество и не заставишь мужчину забыть о гневе, тогда ты не та женщина, за которую привык тебя принимать.

Лайза не была так уверена в этом, как он.

– По крайней мере, – глубокомысленно заявила Шошанна Фебе день или два спустя, – она снова обрела мужество.

– Гмм, – ответила Феба не слишком вежливо. – Наверное, обрела. Шошанна, а как ты думаешь?..

Она замолчала, и после минутной паузы Шошанна спросила ее:

– Что думаю?

– Мужчины действительно восхищаются мужеством в женщине?

– Все зависит от женщины… и от мужчины. – Она рассеянно улыбнулась. – Чарли, например, восхищается.

– Дэниел тоже; но как расценит мужчина поступок девушки, если она сама предложит выйти за него замуж? Сочтет это мужеством или посчитает бесстыдством?

Шошанна от неожиданности села на кровать.

– Собираешься спросить, не следует ли тебе предложить Дэниелу жениться? И хочешь сказать, что он никогда не предлагал тебе выйти за него замуж?

– Рассказывает, как сильно любит меня, планирует будущее… но, черт возьми, Шэнни, никогда ничего конкретного. А ты знаешь, что армия скоро выступит в поход.

– Знаю, – ответила Шошанна, содрогнувшись от мысли, что Чарли покинет Морристаун.

– Хочется какой-либо определенности, прежде чем он уедет, – продолжила Феба, откинув назад локоны. Она выглядела ангельски красивой, несмотря на упрямо сжатый рот. – Если не решится на это, значит, должна сделать предложение я.

Однажды теплым вечером в начале июня Дэниел навестил госпиталь. По этому случаю в гостиной заранее был накрыт стол к чаю с пирожными и булочками только для двоих.

Дэниел чувствовал себя не очень удобно: на одном колене у него стояла тарелка с пирожными, а на другом чашка с блюдцем. Неожиданно Феба, поднявшись с дивана, картинно опустилась перед ним на колени.

– Чарли опускался только на одно колено, – пояснила она удивленному Дэниелу. – А вдруг два лучше? Шошанна рассказывала, что почти в шутливым тоне он сумел сказать, как сильно ее любит, и спросил, намерена ли она принадлежать ему. Так вот, Дэниел, – продолжила девушка доверчиво, – я знаю, ты безумно любишь меня, так не пора ли сказать что-либо о помолвке?

Дэниел проглотил подступивший к горлу комок, но так и не смог заговорить.

– Ладно, – вздохнула Феба. – Дэниел Люти, мы любим друг друга, и так как ты не просишь выйти за тебя замуж, выходит, что должна сделать это я. Пожалуйста, жду конкретного «да» или «нет».

– Но, Феба…

– Только «да» или «нет», Дэниел.

– Я не достоин тебя.

– В объяснениях нет нужды. Это твоя последняя возможность. – Она улыбнулась. – Так «да» или «нет»?

Дэниел оперся о стол, оторвал ее от пола и заключил в свои объятия.

– Не могу ответить так, как требуешь, Феба: это сложнее, чем «да» или «нет», – признался он между поцелуями. – Что касается моей любви к тебе, то «да», тысячу раз «да», но как быть с клятвами, которых я не могу тебе дать, пока не решил, что делать с армией.

– Делать с армией? – переспросила Феба. – Дэниел, ты ничего не можешь сделать! Ты солдат.

– Все эти годы, что служу в армии, учился тому, что должен был знать с самого начала: мне не следует быть солдатом, я – фермер. Вера, что борюсь за праведное и справедливое дело, помогла мне делать то, что не принимало сердце. А сейчас прихожу к выводу, что, побеждая врагов, мы сами часто становимся врагами – мое сердце предчувствует, что не смогу дальше идти этой дорогой.

– Можно оставить службу, когда закончится срок, – прошептала Феба, – а это значит к концу года. И тогда ничто не заставит тебя продолжать ее.

– Но это же трусость – видеть то, что делается неправильно, и искать обходные пути.

– Нет, Дэниел, нет. – Феба побледнела от страха. – Опасно идти каким-нибудь другим путем. Я хочу, чтобы ты жил ради меня.

– Ты действительно веришь в то, что будешь рада выйти замуж за фермера-меннонита?

– За такого фермера, как ты, да, – уверенно сказала Феба. – Если же спрашиваешь, смогу ли сама стать меннонитом, то отвечу «нет»: знаю себя достаточно хорошо и не верю, что смогу справиться с женской ролью, возложенной на меня как на меннонита. Обязательно ли им нужно стать, прежде чем выйти замуж за тебя?

– Нет, Феба, моя вера не будет преградой между нами.

– Сможешь ли ты так же заниматься фермерством в Нью-Джерси, как и в Пенсильвании?

– Конечно. Возможно, и более счастливо, так как я в своих убеждениях далеко ушел от собственного народа.