На следующей неделе я начинаю замечать, что со мной творится нечто странное. То есть совершенно из ряда вон выходящее. Тайна столь непостижимая, что встали бы в тупик даже Скалли и Малдер.

Я худею.

Не прикладывая никаких усилий.

Поначалу я решаю, что у меня разыгралось воображение и я выдаю желаемое за действительное, но по мере того как брюки становятся все свободнее в талии, а складки на животе тают, я уже не в силах отрицать очевидное. В кои-то веки от горя я начала худеть. Я такая несчастная и измученная, что от одной мысли о еде хочется умереть.

– Ты ничего особенного не замечаешь? – спрашиваю я у мамы, которая лежит в постели, раздумывая над больничным обеденным меню. – Как по-твоему, я совсем не изменилась?

Мама отвлекается от сомнительных прелестей жареной говядины сравнительно с маринованным цыпленком и задумчиво смотрит на меня.

– Ты похудела, – наконец говорит она, медленно приподнимаясь на подушках, чтобы посмотреть получше. – Раньше джинсы тебе были тесны, а теперь сидят как влитые.

– Они всегда прекрасно сидели! – обиженно возражаю я. Эти джинсы, настоящее ретро семидесятых годов, которые я нашла в винтажном магазинчике в Тутинге, – мои любимые.

– Да, ты действительно похудела, – подтверждает мама. – Я очень рада, Элли. Особенно если ты собираешься позаимствовать что-нибудь у Люси, чтобы надеть на вечеринку у Шарлотты. Только не бросай диету, ты отлично выглядишь.

Я пристраиваю свою похудевшую задницу на постели.

– Честно говоря, я не на диете, – признаю я. – Просто худею сама собой.

– Так или иначе, хорошо, – отвечает мама, размашисто подчеркивая жареную говядину. – Люси и Шарлотта обе были замужем в твоем возрасте. Пора уже перестать беситься и найти себе приличного мужчину. Я не буду знать покоя, пока ты не заведешь семью. Я хочу знать, что моя детка живет в холе и неге. Тогда я сосредоточусь на собственных болячках и начну потихоньку поправляться.

Ох! Мне снова становится стыдно.

– Хватит о грустном, – продолжает мама, глядя на нависшую над ней капельницу. – Ну вот. Мешок пуст, физраствор закончился. Твой отец платит огромную сумму за мое лечение, а они даже не удосуживаются капельницу заменить. Элли, детка, сбегай к дежурной сестре, и пусть сюда кого-нибудь пришлют. А заодно заскочи в магазин и купи минеральной воды и сандвич. Прямо не знаю, как можно поправиться, если всем на тебя наплевать. Честное слово, не знаю.

Я, конечно, очень люблю маму, и мне бесконечно совестно за то, что я вынуждаю ее проходить такое испытание, но она, мягко выражаясь, не самый кроткий пациент. Она едва успела вернуться из операционной, как я, минуту назад присевшая к больничной койке, превращаюсь одновременно в раба и мальчика для битья. Поездка к Шарлотте начинает казаться приятным разнообразием.

Очень досадно, что вскоре после краткого момента семейной солидарности сестры вновь разбегаются, чтобы заняться неотложными семейными делами. А я, разумеется, как единственная незамужняя сестра, остаюсь присматривать за беспомощным отцом и развлекать маму, которая становится час от часу нетерпеливее. Спустя несколько часов после операции мы сидим в больничной столовой, и я недоверчиво выслушиваю оправдания каждой из сестер по очереди.

Эмили не пробыла с нами и суток. Видимо, «Голдман Сакс» не в силах без нее обойтись. Неудивительно, что на планете финансовый кризис: Эмили Эндрюс пришлось взять на день отгул.

– Я и не надеюсь, что ты поймешь, – снисходительно заявляет Эмили, когда я эгоистично предлагаю взять отпуск на неделю и посвятить некоторое время уходу за матерью. – В отличие от тебя, Элли, у некоторых тут приличная работа и много ответственности. Без меня просто не обойдутся. Я – залог успеха нашего филиала.

– Да уж, – мрачно бормочу я, но Эмили пропускает мое ворчание мимо ушей. Поскольку в детстве по-другому она со мной и не общалась, я ничуть не удивлена. Она уделяла мне внимание лишь тогда, когда я хотела занять некоторую сумму в счет карманных расходов. Тогда она усаживала меня за стол и объясняла, какой головокружительный процент намерена стребовать, после чего брала в финансовую кабалу на следующие полтора месяца. По сравнению с Эмили даже Шейлок покажется Робин Гудом.

– Ничего страшного не случится, если ты бросишь работу в этом вшивом магазинчике, – продолжает Эмили, пожимая плечами, обтянутыми стильным жакетом, и проводя рукой по безупречно уложенным волосам, – а я не могу себе позволить взять отпуск. Ты сама отказалась от папиного предложения и не стала работать в его фирме. По крайней мере теперь тебе не приходится волноваться о карьере.

– Но мне нравится в «Синей луне»! – возражаю я. – И вообще я должна работать, чтобы платить за жилье. Я живу там не бесплатно, к твоему сведению.

– Я в принципе не понимаю, почему ты живешь там, – Люси вздрагивает, – а не с родителями. Обожаю нашу старую квартиру. На Примроуз-Хилл такие чудесные магазины… и звездные соседи!

– Я не хочу к родителям, – говорю я сквозь стиснутые зубы. – Гораздо приятнее жить в Тэпли и быть независимой.

Но мои сестры не понимают, в чем прелесть независимости. До брака все они жили с родителями, наслаждались фамильным богатством и встречались с сыновьями друзей семьи. У Красоток Эндрюс в голове не укладывается, что кто-то может и не последовать их примеру.

– Мне тоже пора, сестренка. – Шарлотта вздыхает. – Дымка брыкнули на пастбище, и Барни говорит, что старичку совсем плохо. У него же кости как стекло. Не волнуйся, Элли, одна ты не останешься.

– На самом деле я тоже уезжаю и вернусь не раньше следующей недели, – заявляет Люси. Она изучает свое безупречное отражение в чайной ложечке и изящно надувает губки. – Консуэла позвонила и сказала, что у Имоджин какая-то жуткая сыпь и моей бедной девочке нужна мамочка. А у Джорджа шатается зуб. Я мать, Элли, и для меня дети стоят на первом месте. Однажды ты сама это поймешь.

Я молча смотрю на Люси. Как правило, Джорджи и Имоджин видятся с матерью раз в неделю и вполне счастливы. Ума не приложу, каким образом она находит для них время в промежутках между пилатес и посещениями маникюрши.

– Вы с Аннабель прекрасно справитесь, – заверяет Люси, встряхнув блестящими светлыми волосами.

Разумеется, Аннабель не клюнет на удочку. Если остальные намерены удрать, она тоже не видит никаких причин торчать в больнице.

– Я еду домой, – заявляет она. – У некоторых есть мужья и определенные обязанности, Элли. Конечно, очень приятно слоняться целый день без дела и давать интервью, но Марк требует заботы и внимания.

Очень хочется намекнуть, что уже поздновато заботиться о Марке. Насколько я знаю, Поппи по мере сил старается удовлетворять все его нужды. Потом я напоминаю себе, что подобным образом сводить счеты не только жестоко, но и опасно. В конце концов кто познакомил Марка и Поппи, как не я?

– И потом, – продолжает Аннабель, небрежно ковыряя на тарелке нечто, притворяющееся жареным цыпленком, – ты одинока и у тебя уйма свободного времени. Так радуйся, что хотя бы родители в тебе нуждаются, потому что, кажется, больше никому ты не нужна.

И тогда я с чувством огромного удовлетворения вываливаю карри из моей тарелки на ее красивую белокурую голов-ку. Зрелище Аннабель, перемазанной красным соусом, значительно поднимает настроение. Отличная форма терапии. Ну и пускай моя жизнь полное дерьмо, пускай я потеряла любимого человека, пускай мои сестры тупые коровы. По крайней мере вид у Аннабель теперь такой же гнусный, как мое самочувствие. Выходя из-за стола, я буквально слышу за спиной стук гвоздей, заколачиваемых в крышку гроба сестринской любви, но, честно говоря, наплевать.

Итак, я – единственная из сестер Эндрюс, кто остался с мамой больнице и кому, следовательно, приходится бегать как белке в колесе. Я даже не то чтобы возражаю – я очень люблю маму, – но меня бесит, что она постоянно расточает сестрам похвалы, а во мне видит только изъяны. Почему никто, буквально никто, не понимает, что мои шикарные, красивые, талантливые сестры на самом деле страшные эгоистки?

По крайней мере я так занята, что некогда думать о Джее и Маркусе, и вдобавок сгорает лишний жир. Хотя Маркус продолжает посылать сообщения и цветы, я не обращаю на них никакого внимания. Насколько я знаю, Джей и Рокси улетели обратно в Штаты. Даже когда Маркус звонит, чтобы сказать, что он чудесным образом переродился и теперь желает доказать это, я не отвечаю. Похоже, у меня все-таки есть сила воли.

– Твои сестры просто дуры, – говорит Сэм, когда я урываю несколько минут и ненадолго забегаю в Тэпли. – Я в жизни не встречала таких самолюбивых стерв. А у Аннабель вообще только сиськи и никаких мозгов.

– Да и то… – хихикнув, вмешивается Поппи, которая сидит на полу магазина и раскладывает курительные палочки.

Сэм закатывает глаза.

– Усмири свои гормоны и займись делом.

Поппи улыбается. Лукавые карие глаза посверкивают и говорят больше, чем я желаю знать. Почти против воли я чувствую жалость к Аннабель.

– Так! – Сэм ставит передо мной миску супа из репы и яблок. – Лопай. Ты ужасно выглядишь.

– Я не голодна. – Я отодвигаю миску. Пахнет аппетитно, но не хватает сил есть. Поднять ложку так тяжело…

Поппи пробует вместо меня.

– Вкусно, – с полным ртом говорит она. – Эту штуку вчера вечером придумал Мад. Он вообще здорово соображает насчет готовки.

– Ты уверена, что не против, если он займет твое место в магазине? – с тревогой спрашивает Сэм.

Я качаю головой. Хоть уходить и не хочется, но я не сомневаюсь, что они отлично сработаются.

– Мад говорит, тебя вместе с ним позвали в ток-шоу «Сегодня утром», – продолжает Сэм. – Кажется, Филу и Холлу понравилась история про паука. Между прочим, чем не ступенька к славе?

– Рассказывать о пауках? – Я содрогаюсь. – Нет, спасибо.

Я так надеялась забыть минувшие несколько недель, хоть надежды мало. Публика оказалась вовсе не такой переменчивой, как хотелось бы. Прошло столько времени, а я по-прежнему привлекаю посторонние взгляды. Снимаю шляпу перед Мадонной. Как она выдерживает наплыв поклонников каждый день? Уму непостижимо. И каждый раз я вспоминаю унылое лицо Джея, размытое летним дождем, и голос, которым он со мной попрощался. Неудивительно, что аппетита нет как нет.