— К черту все ваши советы. Это мое лекарство. Да говори потише, а то Паркинс сейчас раскричится, как торговка рыбой. Ну, пойдемте, пора возвращаться в Строберри Хил л. Джордж, может, посидим в моем кабинете и выпьем чаю?

— С горячим пуншем?

— Ты попал в точку. Перестаньте поджимать губы, Аннетта Лаура. Ну, да ладно, когда у тебя будет муж, он научит тебя понимать такие вещи.

Горация уже собралась уходить, но вдруг в смятении обернулась — в ее взгляде сквозила тоска.

— В чем дело? — спросил Джей-Джей, усаживая Иду Энн на свои широкие плечи. — Ты опять увидела привидение?

Произнеся эти слова, он улыбнулся, ибо Джей-Джей не верил ни во что на свете, кроме самого себя — Джона Джеймса Уолдгрейва, эсквайра. Мысль о том, что его лентяй отец не побеспокоился надеть обручальное кольцо на палец Энн Кинг еще тогда, когда должен был родиться он, Джей-Джей, ужасно его забавляла — он даже щурил от удовольствия свои ярко-голубые глаза. Ведь только поэтому он не входил в список претендентов на графство и на владение Строберри Хилл. Он мог пользоваться всем и при этом не нее никакой ответственности. Не удержавшись, он хихикнул.

— Почему ты смеешься? — спросила Горри.

— Потому что я передумал пить пунш. Когда мы вернемся домой, я раздавлю бутылочку шампанского.

— А тебе не кажется, что ты слишком много пьешь?

— Кажется. А ты все еще видишь свое привидение?

Горация мрачно взглянула на брата. Джекдо в своем странном безвременье зеленого шара отчаянно пытался заговорить с ней, привлечь внимание.

— Нет, оно ушло, но недалеко.

Джей-Джей потрепал сестру по блестящим мокрым волосам.

— Может быть, в один прекрасный день ты с ним встретишься.

— Надеюсь.

— Я пойду гулять, даже если ты не хочешь, — сказала Мэри Уэбб Уэстон.

Джон Джозеф тяжело вздохнул. Два дня назад отец подарил ему на четырнадцатилетие большую деревянную коробку с сотней оловянных солдатиков в ярко-красных мундирах — целый полк гусар. И единственное, чего сейчас хотелось Джону Джозефу, — это выстроить своих воинов и повести их в атаку против наполеоновских оборванцев. Передвигая фигурки с места на место (в комплект входили также крошечные лошади и пушка), Джон Джозеф подражал звукам выстрелов и пушечному грому. В конце концов, Мэри начала кричать на него, Матильда затопала ногами, а Кэролайн стала умолять прекратить шум. Потом вмешалась мать, и был достигнут компромисс: Джон Джозеф пойдет на прогулку с девочками в сопровождении гувернантки, а за это сможет потом весь вечер играть со своими солдатиками.

«Вечно одно и то же, — подумал он, — Но когда-нибудь я вступлю в настоящую армию и сбегу от них».

Тут он вспомнил преследовавший его сон — смерть от лихорадки, женщину с волосами цвета осенней листвы… Джон Джозеф задрожал от этих воспоминаний. И все-таки жизнь военного привлекала его: так чудесно быть настоящим мужчиной среди других мужчин, пить вино, осушая чашу до дна, смотреть на девушек, пока те не зальются краской от смущения.

— Ну, так ты идешь или нет? — окликнула его Мэри.

— Нет, не пойду, там все равно дождь.

Мэри раздраженно выглянула в окно и убедилась, что брат прав. Однако у нее немедленно родилась новая идея.

— Пойдем поиграем в прятки в заброшенную часовню. И напугаем Кэролайн, пусть повизжит немножко.

Джон Джозеф смерил сестру презрительным взглядом, но ему ничего не оставалось, кроме как согласиться. Иначе его не оставят в покое, а идея поиграть в страшной полуразрушенной часовне, на починку которой у отца вечно не хватало денег, была ничем не хуже любой другой идеи.

Он помолчат, чтобы заставить сестру немного поволноваться, потом великодушно произнес:

— Ну, ладно, так и быть. Но за это ты должна играть со мной в солдатики после ужина. И ты будешь играть за Бонапарта.

— Но я всегда играю за Наполеона. Можно я хоть раз для разнообразия буду Веллингтоном?

— Нет, — ответил брат.

— Ну, пожалуйста. — Мэри начала подлизываться, цепляясь за его куртку пухлыми ручками. — Прошу тебя, Джон Джозеф.

— Ох, ну, так и быть, — снова сдался он и подумал, что с женщинами всегда так (подразумевая при этом мать и сестер): за одну минуту покоя постоянно приходится чем-то поступаться.

Мэри лучезарно улыбнулась.

— Пойдем за малышками, — сказала она и поспешила в детскую.

Джон Джозеф и Мэри действительно считали своих сестричек еще маленькими. Дело было не в разнице в возрасте (когда родилась Матильда, Джону Джозефу было четыре года, а Мэри — два), просто две младшие сестры не могли помнить Лондон, а Джону Джозефу и Мэри лондонская жизнь всегда представлялась чем-то сказочно прекрасным. Они оба возненавидели Саттон с первого взгляда, и дальнейшая жизнь в этом месте оправдала их самые худшие ожидания. Огромные пустые коридоры, чадящие камины, большой зал с выцветшими древними стенами и часовня, в которой пахло сыростью. Вот где теперь приходилось жить и оставалось только с грустью вспоминать о Лондоне.

Порой Джон Джозеф угрюмо бормотал:

— Когда этот дом будет принадлежать мне, я подожгу его и буду хлопать в ладоши от радости, пока он не сгорит дотла.

Сейчас, когда ему уже исполнилось четырнадцать лет, он понимал, что не сделает этого, а просто запрет на замок все двери и будет жить где-нибудь в другом месте. Он всегда гадал, не является ли его страстное желание вступить в армию просто стремлением отделаться от этого гнетущего особняка, в котором предки обитали более трех столетий, или это действительно врожденная тяга к военному искусству. Как бы то ни было, он не питал ни малейшей привязанности к своему дому, и пока они с сестрой шли по коридору западного крыла в комнату Матильды и Кэролайн, Джон Джозеф по дороге мстительно пинал стены. Словно угадав мысли мальчика, Саттон, казалось, содрогнулся, и Джон Джозеф внезапно испытал чувство вины. В конце концов, дом не был виноват в том что стал таким уродливым и сырым. Мальчик подумал, что, когда этот особняк только-только построили и его посетили король Генрих VIII и Анна Болейн (эту историю ему рассказывал отец — значит, так оно и было), то в нем, должно быть, кипела яркая, праздничная и веселая жизнь. Теперь в это трудно поверить, но факт остается фактом.

— Если ты будешь так его пинать, — ехидно сказала Мэри, — то ночью у твоей постели соберутся все привидения, схватят тебя и унесут. Даже сэр Фрэнсис придет с головой под мышкой.

Джон Джозеф мрачно взглянул на нее.

— Привидения — это для девчонок, — пробурчал он.

Они дошли до маленькой детской и некоторое время молча смотрели, как Матильда и Кэролайн в платьицах и передничках рисуют, сидя за столом. Они были совсем не похожи друг на друга, как будто и не родные сестры. Матильда — вся такая кругленькая и смуглая, карие глаза, каштановые волосы; темными были даже ее передник и туфельки. А Кэролайн была светлая, как густые взбитые сливки. Ее прямо так и хотелось съесть с фруктовым салатом. Когда они сидели вот так рядышком, не зная, что за ними наблюдают брат и сестра, они были похожи на двух ангелочков. От усердия обе одинаково высунули кончики розовых язычков.

Мэри подошла к столу и спросила невинным сладеньким голоском:

— Мисс Хасс, вы не позволите нам с Джоном Джозефом повести девочек на прогулку?

Гувернантка, бедное многострадальное существо двадцати пяти лет от роду, на котором ни разу не остановился заинтересованный мужской взгляд, нервно улыбнулась:

— Но идет дождь, Мэри.

Сестра Джона Джозефа присела в изящном реверансе:

— Мы собирались побродить по дому, мэм.

Мисс Хасс задумчиво нахмурилась. Ей не нравилась Мэри. Она вообще не любила детей и в душе проклинала преподобного Хасса из Норфолка за то, что он пропил все ее жалкое наследство. Оказавшись без крыши над головой, она была вынуждена учить этих маленьких извергов, чтобы не пойти на панель. Впрочем, иногда она даже жалела, что не пошла на панель, и ей представлялось, как она стоит в какой-нибудь подворотне, накрашенная и пахнущая духами, и кокетливо приподнимает юбку перед каким-нибудь военным.

— Что?

— Мы хотели осмотреть часовню, мэм. Вы знаете, там когда-то была Длинная Галерея. В незапамятные времена.

«Не по годам развитый ребенок, — подумала гувернантка. — Но зачем она говорит такими сложными фразами?».

— Вы не должны говорить так, как говорят взрослые, Мэри. Ведь вы не персонаж из исторической книжки и не ученая дама.

— Нет, но мы принадлежим к исторической семье, мисс Хасс. — Мэри окинула гувернантку самодовольным взглядом. — А вы тоже происходите из древнего рода, мэм?

— Нет, Мэри, вовсе нет. Мои предки были простыми деревенскими священниками, — она поднялась и оправила юбку. — Боюсь, что в моем роду не было никого, кто бы походил на знаменитых Уэстонов из поместья Саттон.

И тут Джон Джозеф тихо произнес:

— Но мы тоже ведь не являемся прямыми родственниками Уэстонов.

Гувернантка с благодарностью посмотрела на него и заметила странный блеск в его обманчиво мягких глазах, синих, как зимнее море. Она подумала, что Джон Джозеф не такой уж простак. Женщины могут дразнить его, издеваться над ним, вертеть им как угодно, но рано или поздно придет момент, когда он просто отвернется и скажет «нет». Джон Джозеф Уэбб Уэстон растет настоящим мужчиной, с которым придется считаться. Мисс Хасс улыбнулась ему.

— А вам тоже хочется повести девочек на прогулку, Джон Джозеф?

— Не особенно, мэм. Но я считаю, что в такой дождливый день не мешает немного поразмяться. Кроме того, они не будут вам надоедать, и вы часок сможете спокойно почитать.

— Мне кажется, вас ждет карьера дипломата.

— Вы так думаете, мэм?