А она торопит.

– Она была здесь, я знаю. Кроме тебя ее видели месье Ле Пине, старшая горничная Ортанс да и прочая челядь. Твой верный Санчо Панса, Любен, само собой, прикидывается слепым. Совершенно напрасно, кстати, никто его ни в чем не обвиняет. Жанет явилась неожиданно, без приглашения, якобы отстала от свиты. Заблудилась. Могла бы и поостроумней изобрести причину. Кто ж поверит в эту байку? Она отстала от свиты! Совершенный вздор. Весь двор знает, что ее арабскому жеребцу во всей Франции нет равных. Даже андалузская кобыла, которую подарил нашему брату Филипп Испанский, за ним не угонится. А она, вообразите только, отстала! И заблудилась. Ах какая скука, никакой изобретательности. Я бы на ее месте наняла бы шайку разбойников и разыграла похищение, а затем побег. Да так, чтобы все поверили, ужасались и воздевали руки. А она… так скучно.

У меня руки холодеют и перестают слушаться.

– Такая незатейливая ложь, – невозмутимо продолжает герцогиня. – С пути она, конечно же, не сбивалась. И в охоте приняла участие не ради удовольствия затравить зверя. Я не удивлюсь, что она и саму охоту затеяла. Вернее, сподвигла короля ее затеять. Его величество, как это всем давно известно, раб своих привычек и охотится чаще всего в лесах Фонтенбло или в Версале. Там у него охотничий домик. Сопровождают его де Сувре и де Барада, два или три егеря, не больше. Дам на охоте брат не терпит. А тут такое противоречие, прямо-таки низвержение основ. Большая свита, Венсеннский лес и, главное, – дамы. Король сделал исключения, и одно из них – это Жанет. Как ей это удалось, одному Богу известно. Или дьяволу. Но приглашение она получила. Должна бы торжествовать, следовать за королем по пятам, быть с ним рядом, ловить августейший взгляд. А она отстает! Теряется и попадает сюда, в замок своей сестры. Хорошо, я согласна предположить, что она действительно заблудилась. Но почему она прямиком не отправилась к парадному входу? Почему, будучи усталой и продрогшей, не потребовала немедленной помощи? Зачем она свернула с главной аллеи в парк? И, как утверждают очевидцы, рыскала по нему не менее получаса? Чего она искала? Или, может быть, кого?

У меня звенит в ушах и грудь – как колокол.

– Кого же? – спрашиваю машинально сухими губами.

Герцогиня вновь усмехается и наклоняется ко мне.

– Тебя она искала, мой мальчик. Тебя. Она знала, что меня не будет дома и что она сможет застать тебя одного, потому и явилась. Будь я дома, ей бы сразу пришлось иметь дело со мной. Замок был бы полон моими людьми, и ее приближение не осталось бы незамеченным. Но Конфлан в это время года почти пуст, несколько лакеев, горничных да кухарка. И ты, разумеется.

– Но… зачем? Зачем ей я? – спрашиваю севшим, неузнаваемым голосом.

Она откидывается назад и отводит со лба пряди.

– Любопытство, мой мальчик. Все это любопытство. Вечная, неутолимая страсть. Людей всегда интересовали чужие секреты. Это голод, напоминающий телесный. Набить желудок мясом, а разум заполнить чужими тайнами. Подглядеть, подслушать, подкупить. Отцы церкви уравнивали любопытство с похотью. Во имя любопытства Ева сорвала яблоко. «Doctrina spiritus non curiositatem acuit, sed caritatem accendit»63. Это слова незабвенного Бернара Клервосского, который предупреждал грешников о, казалось бы, безобидной страсти, ведущей к гибельному ослушанию. Могу припомнить и слова блаженного Августина. Как там у него… «Curiosum genus hominum ad cognoscendum…»64 Ах, не помню. То же самое мы найдем у святого Иеронима или Григория. Но люди, увы, не слышат предостережений праведников. Они бессильны перед соблазном и готовы ради удовлетворения «похоти очей» погрузиться в геенну огненную. Такова наша природа. Аристотель, однако, истолковывал любопытство как начало философствования и называл его изначальным позывом к поиску истины. Arcana mundi!65 Человек познает тайны мира. Без этой жажды он оставался бы невежественным.

Так как же нам быть? Обвинить Жанет в греховной прихоти или похвалить за живость ума? Она желает овладеть тайной. Что же здесь предосудительного? Не она первая. При дворе давно ходят слухи, что у меня есть тайный любовник, что этот любовник изумительно хорош собой и что я, терзаемая вполне понятной ревностью, прячу этого любовника от чужих глаз. За этой тайной не раз начиналась охота. Мне задавали вопросы, расставляли ловушки. Герцогиня де Шеврез была очень настойчива. Бывая здесь, в этом замке, она не раз давала мне понять, что желала бы лицезреть тщательно оберегаемый предмет. Скажу больше, она пыталась подкупить Анастази! Посулила ей что-то около тысячи ливров. И еще, кажется, кому-то из горничных. Горничная призналась мадам Жуайез, а та уже доложила мне. С Анастази у предприимчивой герцогини тоже ничего не вышло. Откуда ей было знать, что наша дорогая Анастази не менее ревнива, чем я. (Герцогиня многозначительно улыбается.) А на ревность женщины всегда можно положиться. Она не подпустит соперницу и на пушечный выстрел, даже взглянуть не позволит. Будто евнух в гареме. Ах, мне это только что пришло в голову! Анастази – евнух! (Герцогиня хохочет.) Но де Шеврез до сих пор не оставляет попыток разгадать мою тайну. Ей не дает покоя мысль, что на свете есть мужчина, который волшебным образом избежал ее постели. Шлюха! (Герцогиня хмурится.) Именно она распускает слухи, а с ней ее не менее распутная подружка госпожа де Верне. Теперь к этой компании страждущих присоединилась и Жанет. Они распалили в ней любопытство, разожгли его всеми возможными способами, этими недомолвками, слухами. К тому же здесь был ее лекарь. Уж он-то снабдил ее самыми достоверными анатомическими подробностями. Как тут устоять? Земля обратилась в горящие угли под ногами. У Жанет разыгралось воображение. Это подобно крошкам в постели – лишает сна. А тут еще кровь нашего батюшки. Говорят, что Жанет имеет с ним немалое сходство. Некоторые даже смеют утверждать, что она единственная, кто этим сходством обладает. А батюшка никогда не отличался благоразумием, если дело касалось новой интрижки, готов был затеять войну ради первой же уступчивой красотки. Вот Жанет и пожинает плоды королевских пороков. Она пользуется немалым успехом при дворе, ее расположения добиваются самые знатные кавалеры, но ей, по-видимому, этого мало. Я вижу это, ей скучно. В этом у нее немалое сходство со мной. Ей не нужна легкая победа, ей нужна схватка, нужна интрига, приключение, даже опасность. Вот она и выбрала себе цель. Отправилась на поиски заколдованного принца. Запутала след, обманула стражей, а злобную фею Моргану выманила из дома.

Герцогиня снова смеется, верхняя губа вздернута по-собачьи. Но взгляд холодный.

– Что ж, ей сопутствовала удача. Фортуна, как известно, выказывает свое расположение вот таким безрассудным. Fortes fortuna adjuvat66. Застала тебя в парке, говорила с тобой и даже опиралась на твою руку. Довольно бесцеремонно, ты не находишь? Ах, ты побледнел!

Она быстро наклоняется ко мне, будто на моем лице должен проступить некий уличающий знак, а ей необходимо его застать.

– Что с тобой? Я же ни в чем тебя не обвиняю! Ты ни в чем не виноват. Ведь не виноват?

Я молчу, потому что от ужаса у меня свело челюсть.

– Полно, ты не в ответе за чужое легкомыслие. Это все она, а выходки – от дурного воспитания. Жанет – незаконнорожденная, воспитывалась в доме ее матери, Генриетты д’Антраг, особы крайне безнравственной, и нет ничего удивительного, что манеры этой так называемой принцессы оставляют желать лучшего. Шумная, вертлявая. Эти ее рыжие космы и веснушки, которые она даже не пытается свести. Брр… Но и ее мне также не в чем винить. Напротив, я благодарна ей за услугу. Да, да, она оказала мне услугу. Хочешь знать, какую?

Я робко поднимаю глаза. Герцогиня понижает голос до шепота и для пущей убедительности вытягивает губы, будто для поцелуя.

– Она напомнила мне, каким сокровищем я обладаю. А я, признаться, стала об этом забывать. Вернее, успокоилась. Ты всегда рядом, исполнителен, послушен, более полутора лет не доставляешь мне никаких хлопот, не бежишь, не противишься, не выказываешь недовольства. Даже твоя неприязнь стала привычной, как цвет волос или родимое пятно. Я утратила чувство опасности, и мое самолюбие почивает на лаврах. Как определить цену сокровища, если нет того, кто на него посягает? Какой от него прок? Оно на то и сокровище, чтобы вызывать желание им завладеть. Что такое золото само по себе? Да ничего! Всего лишь тяжелый желтый металл, из которого чеканят деньги. Деньги сами по себе тоже ничего не значат. Их ценность зиждется на взаимной договоренности людей. Они договорились считать их ценными. А если люди утратят интерес к золоту? Что будет, если однажды утром они проснутся и договорятся считать ценным что-либо другое? Или просто забудут, что это такое? Золото останется все тем же металлом. И будет валяться на дороге, подобно ржавой подкове. То же самое может произойти с сапфиром или рубином, если отдать их в руки дикарей. Для них эти камни будут всего лишь забавной игрушкой. Я слышала, что люди Кортеса выменивали настоящие сокровища в обмен на сущие пустяки, на зеркальце или мешочек пороха. В глазах непосвященных статуи Парфенона – всего лишь груда развалин. Воины Аттилы крушили бесценные мраморные изваяния, за которые римские императоры платили миллионы систерций. Неграмотные рыбаки топили печи свитками из Александрийской библиотеки. Человеку не дано узнать истинную цену предмета, пока ему об этом не скажут. Или не напомнят. Алчность – вот что повышает ставки. Люди такие же предметы торговли, как статуи или картины. Чем больше покупателей, тем выше цена. Как женщины, так и мужчины, выбирают себе тех, кто пользуется наибольшим спросом. Ими пытаются завладеть точно так же, как честолюбец пытается завладеть местом в Королевском совете. Подобная победа льстит самолюбию. А что проку ухаживать за малоизвестной простушкой? Или тратить силы на соблазнение того, кто сам готов уступить? Престиж и зависть – вот тот уголь, который подкидывает человек в топку своих деяний. А не будь в наших сердцах этих двух составляющих, то ради чего стоило бы жить? Ради чего прилагать усилия? Ради чего страдать?