Время летит быстро. На этот раз Мария не спит, будто не желая быть украденной во сне, она сразу осознает обман и громко кричит. Цепляется за мою одежду, и ее ручонки приходится разжимать. Мадам Аджани исполняет роль палача весьма умело. Лживым, дрожащим голосом я пытаюсь успокоить свою дочь, уверяю в скорой нашей встрече и ненавижу себя. Она прислушивается, затихает, но затем снова кричит. Жалобно, как брошенный на улице оголодавший щенок. Я теряю самообладание… Вскакиваю на подножку, пытаюсь схватить эту сухую жердь, мадам Аджани, и тащить ее, как лису из норы. Она оглушительно визжит. Меня хватают, валят на землю. Вновь отвратительная возня с укусами, проклятиями и пинками. Герцогиня в ярости, а меня несколько часов бьет озноб.

Вскоре она приходит с ласковыми словами, от которых мороз по коже, и с вином, которым собственноручно меня поит.

– Не надо, – шепчу я без всякой надежды.

– Бедный мой мальчик… Зачем терпеть боль? Выпей, тебе станет легче. Господь послал нам этот волшебный напиток в утешение, дабы мы могли веселить сердца наши и усмирять разум. Он знает, как страдаем мы на этой земле. Выпей.

– Нет, не хочу.

На самом деле очень хочу. С той минуты, как мою дочь вырвали у меня из рук, я только и думаю о прохладном обдирающем горло напитке. Дьявол сулит избавление. К нему присоединяется и герцогиня. Дьявол обещает, она делает. Вместе они побеждают. Я пью, и вино сразу ударяет мне в голову. Свет больше не мешает, и звуки не бьют молотом в висок. И нет той мучительной остроты горя. Мне смешно. Я знаю, что будет дальше. Снова будут ласковые слова, лицемерные уговоры, затем она поднесет к моим губам еще один стакан. Я еще не окончательно лишился воли и буду слабо сопротивляться. Попытаюсь отвернуться, буду стискивать зубы. Но это недолго. Первый стакан делает свое дело, и воля моя вскоре угаснет. Я выпью второй. Голоса обратятся в эхо. Я буду чувствовать ее прикосновения, но перестану узнавать. Моя пьяная беспомощность ее подстегнет. Сознание окончательно не угаснет, и каким-то уцелевшим лепестком разума я буду осознавать происходящее и мысленно содрогаться. Сейчас она разденет меня и овладеет. Моя душа лишена покровов, защиты нет, я на пике страданий. Снимая с меня одежду, она обнажает не только тело, но и сердце. Все так и происходит. Правда, я недостаточно одурманен и пытаюсь ее оттолкнуть, но в наказание получаю пощечину. В голове звон, и все идет кругом. Больше я не сопротивляюсь.

Что происходит в ближайшие несколько дней, я не помню. Только прошу у Любена вина. Боюсь вынырнуть, боюсь увидеть свет. Любен пытается спорить со мной, но я бросаю в него пустой бутылкой. Я погиб, окончательно погиб и хочу пасть еще ниже. Хочу убить память, разрушить разум и чтобы сердце перестало болеть. Хочу стать счастливым вьючным животным. Голод, холод и страх. Больше ничего. Ни Бога, ни дьявола. Ни греха, ни раскаяния. Добраться до кормушки, набить желудок, согреться и осуществить телесную надобность с покорной самкой. А потом уснуть. И больше ничего. Ничего! Отупеть, оглохнуть. Обрасти шерстью. Какое это было бы счастье! Как счастливы существа, лишенные сердца и разума. Это великая милость – помышлять лишь о насущном, не зная страданий любви и мук совести. Господи, зачем Ты создал людей? Зачем позволил им мыслить и дал им свободу выбора? Ведь в Твоей воле было создать нас демонами или ангелами!

От вина мне скоро становится плохо. Тошнота, рвота. Меня выворачивает наизнанку. Несколько часов я мучусь от жажды, ибо не могу проглотить даже капли воды. Оливье бранится, Анастази осыпает меня ругательствами, Любен испуганно жмется в углу, ибо Анастази пнула его в голень и вывернула ухо. Оно торчит изпод соломенных волос красным просвечивающим лопухом. Через сутки затяжное похмелье с головной болью. Изнутри, в затылке, скребутся разъяренные крысы. Я сам себе отвратителен. Мне безумно стыдно. Когда решаюсь посмотреть в зеркало, прихожу в ужас. Сизые набрякшие веки, белки с красными прожилками, черная щетина на подбородке и серо-землистая кожа. Вот и добился своего. Животное…

Герцогиня разглядывает меня с усмешкой.

– Хорош. Погреб, разумеется, в твоем полном распоряжении, мой мальчик, но я запретила Любену подавать тебе к обеду больше одной бутылки. Прости, но выглядишь ты отвратительно. И вином от тебя разит.

Глава 12

Она все же придумала, как обезопасить себя от последующих соблазнов. Наиболее тягостным было видеть его с дочерью, сияющим и беззаботно счастливым. Зрелище для самолюбия непереносимое. Именно тогда, страдая от ревности, она желала его смерти. Чтобы избежать искушения, ей не следует на них смотреть. Проще уподобиться простаку-мужу, который, во избежание потрясений, предпочитает не замечать измен юной супруги. Его жена время от времени куда-то отлучается под благовидным предлогом, а он, беззаботный рогоносец, в этот предлог верит. Вот и она будет точно так же пребывать в неведении. Пусть отправляется на эту чертову улицу Сен-Дени и там возится со своей девчонкой, а здесь она не желает ее видеть.

* * *

Я вновь читаю Монтеня и думаю о дочери. Герцогиня запретила привозить ее в замок, и следующее наше свидание состоится в доме мадам Аджани. Я вспомнил разоренную комнату Мадлен и подумал, что каким-то образом надо это исправить. Эта комната совсем не похожа на детскую, скорее на монастырскую келью, место покаяния. Но Мария еще ребенок, ей нужны игрушки – кирпичики, из которых она будет строить свой собственный мир. Они станут ее друзьями, пусть безмолвными, неподвижными, но все же верными хранителями ее тайн. Она придумает маленьким существам имена, наделит их талантами и привычками, распределит роли и там с ними будет мечтать и любить. В ее мире добро точно так же будет сражаться со злом, злые драконы будут похищать принцесс, жестокие мачехи изгонять в лес кротких падчериц, а добрые феи будут укрывать изгнанниц своими чарами и указывать дорогу храбрым принцам. В своих играх моя девочка будет учиться жить. Она будет взрослеть. Но как ей помочь? Мадлен шила ей кукол и зверушек из разноцветных лоскутков, но я шить не умею. Я вырезал ей однажды дракона из пожелтевшей бумаги, а из старого мотка шерсти соорудил невиданную птицу, пожертвовав дюжиной гусиных перьев. Пытался даже сделать ей куклу вроде марионетки из деревянных колышков, но так и забросил это занятие. Я не бог весть какой мастер.

Брат Шарло, привратник церкви Св. Стефана, одно время учил меня, когда я был еще подростком, обращаться со стамеской, но я был слишком непоседлив, чтобы свободное от зубрежки время тратить на такую кропотливую работу. Я предпочитал работать ногами – залезать на церковную колокольню, бродить по улицам, глазеть на товары в лавках и вскакивать на запятки проезжающих экипажей. Но смотреть, как работает брат Шарло, мне нравилось. Он реставрировал деревянную резьбу на хорах, вынимал потемневшие, подгнившие фрагменты и заменял их на новые, уже искусно им вырезанные. В миру у него была когда-то целая мастерская и несколько подмастерьев, он состоял почетным членом гильдии резчиков. Потом случился пожар, и некогда успешный мастер потерял все. Жена умерла, сын погиб во время войн короля с регентшей, и мастер, сочтя обрушившиеся на него несчастья за знак свыше, ушел в монастырь. Скитался по стране, просил милостыню, затем поселился в Париже. Отец Мартин взял его плотником. Брат Шарло чинил мебель, вырезал фигурки святых – особенно достоверно у него выходила Дева Мария с младенцем, – украшал деревянной резьбой исповедальни и хоры. Я любил смотреть, как он работает, как дерево меняет форму в его руках, как из волокнистой древесной мякоти возникает рука, головка младенца или святой лик. Мне это казалось настоящим волшебством. Заметив мое восхищение, брат Шарло однажды предложил мне взять отбракованную им березовую чурку и превратить ее в луковицу. У меня, само собой, ничего не вышло, но занятие мне понравилось. В руке преобразующая тяжесть стамески, и дерево под ней податливо и одновременно упруго. Бывать в его мастерской мне случалось нечасто, но то, что я успел усвоить, мой скудный опыт доставил мне немало радости. Настало время вспомнить его уроки.

Я прошу у Любена перочинный нож. Он смотрит на меня с опаской.

– Нет, Любен, – спешу его успокоить. – Я не собираюсь резать себе горло. Хочу сделать для дочери игрушку. Вырезать из дерева. Вот смотри.

Я показываю ему выбранное мной кленовое поленце, из тех, что были сложены у камина.

– Когда-то я этим уже занимался, хочу попробовать снова. Но мне нужны инструменты. Нож, стамеска, долото, циркуль. Ты можешь мне помочь?

Любен в ужасе отступает к двери. Названные мною предметы звучат для него, будто имена верховных демонов. Любой из них я могу обратить в оружие, могу ранить им себя или нанести удар кому-то другому. По выражению на его лице я понимаю, что он уже в красках представляет это. Вот я хватаю длинную тонкую стамеску и заношу ее, как боевой кинжал. А вот выставляю иглу циркуля, как шпагу. Нож, само собой, я использую по назначению. Любен решительно качает головой. Что ж, сам виноват. Не следовало обращать зеркало в меч сарацина. После долгих уговоров и торжественных клятв Любен доставляет мне маленькую стамеску. Всю предварительную работу он выполняет сам. Вновь берет с меня слово, что я не попытаюсь продырявить себе шкуру. Я охотно даю это слово. Но он словом не довольствуется и сторожит меня, как стоокий аргус, шумно дышит за спиной, но некоторое время спустя все же убеждается в моих добрых намерениях. Самым действенным доказательством оказывается мое пренебрежение дарами Бахуса. Если я не прошу вина, следовательно, не схожу с ума от отчаяния. Даже Оливье с удовлетворением отмечает мои порозовевшие губы и блеск в глазах. Герцогиня загадочно молчит, но мне уже не так страшно.

Второй месяц ожидания я переношу гораздо легче, чем первый. Устал бояться, боль притупилась. И многое понял. Герцогиня не лишит меня встреч с дочерью. Она может отсрочить наше свидание, может сократить, но окончательно его не отменит. Ей это не нужно. Лишившись дочери, я быстро обращусь в одного из тех мертвецов, которые ее окружают. Душа моя иссохнет, тело потеряет чувствительность. Я уподоблюсь восковой кукле, и никакой пыткой ей уже не извлечь из меня тех страданий, которые служат ей излюбленной пищей. И того наслаждения, что она познала, опоив меня и обнажив мое сердце, ей также не испытать. Без девочки заклинание утратит силу.