Люка не интересовало, чем руководствовался банкир, он был от души ему благодарен. Так началось то, что он считал теперь своим ученичеством в мире финансов. Чайлд оказался строгим, но на редкость сведущим наставником. Ученик же, следуя его советам, медленно, но верно продвигался к победе, сокращая размеры огромного долга, который грозил будущему их семьи.

К тому же он, его мать и Чайлд пришли к решению, что никоим образом, даже в мелочах, нельзя дать кому-нибудь повод заподозрить их в бедности, в какой сейчас находится семья. Надо сказать, что Люк и его матушка с радостью согласились бы на некоторые послабления, но Чайлд не шел ни на какие уступки — даже едва заметного запаха нищеты было бы достаточно, чтобы кредиторы насели на них. Если их тайна станет известна, то шаткий карточный домик, который они с Чайлдом так старательно возводят, чтобы оградить семью от кредиторов, тут же рассыплется в прах.

Изо всех сил стараясь сохранять видимость богатства, — даже счета их поначалу подписывал сам Чайлд, — им удавалось сохранять свое положение в свете. И год за годом их финансовое положение улучшалось.

В конце концов под руководством банкира долговое бремя уменьшилось настолько, что Люк занялся рискованными операциями. Он доказал свою способность вкладывать деньги в разные предприятия и получать с них большие прибыли. Это была опасная игра — но игра, в которой он преуспел. Результаты его последней операции превзошли самые дерзкие его мечты. Его корабль наконец-то достиг гавани.

Он скривил губы, мысленно оглядев прошедшие годы, — бесконечные часы, которые он провел, роясь в счетных книгах и сообщениях об инвестициях в своем кабинете, в то время как свет воображал, будто он развлекается с оперными танцовщицами и куртизанками вместе с прочей великосветской молодежью. Он научился получать удовольствие от самого акта созидания богатства, от понимания, что такое деньги и откуда они растут. От создания устойчивого положения для своей семьи. Это занятие было уже само по себе наградой за все прошедшие годы.

Прошло восемь лет, и вчера кончилась эпоха бедности, став последним днем в целом отрезке его жизни. Но он ни когда не забудет того, что узнал от Чайлда; он не собирался пренебрегать правилами, которыми руководствовался последние восемь лет, а также покидать арену, на которой он обрел не только неожиданный опыт, но и утешение для себя.

Сделав этот вывод, он двинулся дальше, устремив взгляд в будущее. Он начал обдумывать, чего же он хочет добиться от следующей стадии своей жизни, — в частности то, что предложила ему Амелия.

Все эти годы он гордо отвергал брак как способ наполнения семейных сундуков. Мать поддержала его, и Чайлд согласился с тем, что этот вариант следует оставить на самый крайний случай. Теперь он очень радовался, что ему так и не пришлось воспользоваться чужими деньгами. Не потому, как предположила Амелия, что он искал невесту побогаче, но по глубоко личной причине.

Проще говоря, он просто не мог этого сделать. Не мог даже вообразить этого — жениться на леди по такой меркантильной причине. От одной мысли об этом его бросало в дрожь. В таком браке он не смог бы жить.

Исходя из этого кодекса, который не позволял ему жениться, пока он не будет в состоянии достойным образом содержать жену, он никогда всерьез не задумывался о женитьбе.

Тихий голос прошептал, что он думал об Амелии не как о жене, но как о женщине, рядом с которой, он надеялся, ему не придется стоять, когда она будет выходить замуж за кого-то другого.

Закинув руки за голову, он вытянулся во всю длину, нарочно изменил направление своих мыслей и ощутил, как напряжение в груди ослабло.

Благодаря непонятному капризу судьбы она не собирается выходить за кого-то другого — она собирается выйти за него!

Эта перспектива была ему весьма по душе. Ему и в голову не приходило, что вчерашняя победа дает ему возможность беспрепятственно вступить в брак, если и когда он того пожелает, пока она сама не предложила ему этого. Но теперь она… теперь она сделала ему предложение…

Он хотел жениться на ней. Инстинктивный порыв, который охватил его прошедшей ночью при ее словах — схватить ее и назвать своей, — ничуть не ослаб. Напротив, он стал даже более определенным, неясный импульс превратился в убеждение и твердое как гранит решение. Теперь он свободен от долгов, теперь он богат, и жениться на ней — во всяком случае, в том, что касается его потребностей, — для него не просто возможно, но в высшей степени желательно. Он не испытывал нежелание — скорее неожиданной силы нетерпение.

Мысли его мчались, он уже строил их будущее, и в центре этого будущего стояла Амелия, его жена, и он стал размышлять, как добраться до этой цели… Сплошные «как», «почему» и «для чего»…

Он привык просчитывать свои поступки, чтобы рассмотреть разные варианты развития событий, но здесь перед ним стоял лишь один конкретный вопрос. Если он скажет ей, что ему больше не нужно ее приданое, чем тогда он объяснит свое желание на ней жениться?

Он поморщился и решил попробовать зайти с другой стороны…

Исправить ошибку, освободить Амелию от их устного договора и постараться завоевать ее снова — никуда не годный план. Он знал, какой будет ее реакция: она оскорбится и скорее всего в последующие несколько лет станет его избегать — на это она вполне способна. Но на каком-то глубинном уровне подсознания он, не имея на это никакого права, думал о ней как о своей собственности, уже завоеванной. Мысль о том, чтобы освободить ее и дать ей уйти…

Нет. Этого он не сделает — просто не может.

Ему известно расположение фигур в этой игре на данный момент, и теперь только необходимо найти ход, ведущий к цели, к их свадьбе, и у него нет ни малейшего желания отступать хоть на шаг. В этом вопросе его инстинкты наотрез отказывались пойти на компромисс: она предложила — он согласился, стало быть, она уже принадлежит ему.

Может ли он сказать ей правду, но не отпустить ее? Признаться, что ему вовсе не нужно ее приданое, но все равно настоять на свадьбе?

Этого она не примет. Как бы он ни был настойчив, как бы упорно ни спорил, что бы ни говорил — она решит, что им движет только доброта, что он всего лишь хочет не причинить ей боль своим отказом…

Он снова скорчил гримасу и сложил руки под головой. Так оно и будет, и убедить ее не удастся — только не ее: она слишком хорошо его знает. Ему действительно придется постараться, чтобы не причинить ей боль. Такие женщины, как она, женщины, которые его привлекают, нуждаются в защите — это было одним из самых твердых его убеждений. Пусть они спорят, бранятся и не соглашаются — это не имеет значения, сопротивление не оттолкнет его.

Единственное, что может убедить ее, — это принять ее предложение и объяснить свое желание жениться на ней.

И опять его мысли застопорились. Он не может объяснить это желание самому себе, не понимает, откуда оно взялось; признаться в этом желании, понуждающем мужчину жениться, признаться той, на которую оное желание направлено, — эта мысль вызывала в нем точно такое же сопротивление, как и само намерение жениться.

Он прекрасно знал и ее, и женщин ее семьи. Признание было равносильно тому, чтобы передать бразды правления ей, а этого он совсем не хочет. Он хочет, чтобы она стала его женой, и так оно и будет, но он абсолютно не согласен с тем, что она может властвовать над ним сверх положенной ей меры.

Но другие, такие же, как он, капитулировали и пошли на это, правда, совсем недавно. Мартин, мелькнуло у него в голове, но он отогнал эту мысль. Он никогда не позволял эмоциям или желаниям править им, а уж за последние восемь лет поневоле научился контролировать их очень жестко. Никакая женщина не в состоянии подавить его волю; никогда женщина не сможет им управлять.

Так он и лежал, уставясь в балдахин, перебирая оставшиеся варианты. Он обдумывал, анализировал, предугадывал возможности и их последствия. Выстраивал план. Искал и находил в нем огрехи, препоны. Оценивал их, обдумывал способы их преодоления.

Путь предстоял не легкий и не прямой, но главное — он вел к желанному результату. И он был готов заплатить неободимую цену.

Только одно, последнее решение далось ему не сразу. Сначала он колебался, но потом отбросил все колебания — теперь уже ничто не могло его удержать. Он знал Амелию — время терять нельзя. Если он хочет сохранить контроль над их отношениями, нужно действовать незамедлительно.

Он откинул одеяло и встал. Стянул с кровати простыню, завернулся в нее и подошел к столу у окна. Сел, вынул лист тонкой бумаги из секретера и взял перо.

Он уже посыпал записку песком, когда вошел лакей, неся тазик с водой для умывания. Люк посмотрел на него и сказал:

— Подождите минутку.

Сложив записку, он написал ее имя. Помахав листом, чтобы чернила поскорее высохли, он повернулся к лакею:

— Отнесите это немедленно на Аппер-Брук-стрит, 12.

Глава 2

— Почему музей? — удивилась Амелия, подойдя к нему. Люк взял ее за локоть и повернул к себе.

— Чтобы мы могли поговорить в пристойном уединении, на людях, и всякий, кто нас увидит, решит, что мы просто случайно встретились. Никому и в голову не придет, что свидание можно назначить в музее. Я здесь выполняю свой долг — сопровождаю своих сестер и мисс Фоллиот. Нет! Не зовите их! Они походят по музею и встретятся со мной попозже.

Амелия посмотрела на трех девушек в другом конце зала, во все глаза рассматривающих экспозицию.

— Что из того, что они нас увидят?

— Ничего. Но, увидев вас, они захотят к нам присоединиться, а это сделает нашу встречу бесполезной. — И он увел ее под арку в египетский отдел.

Глядя на его лицо, она отметила, что по нему, как обычно, ничего нельзя понять. Темные волосы, черные, как де готь, тщательно причесаны, от хмельного разгула в классических чертах его лица не осталось и намека. Невозможно представить себе, что всего несколько часов назад он лежал у ее ног пьяный.