Я нервно глянула на дочь, но та завороженно рассматривала колоссальную елку в центре фойе.

— Можно? — Лили подняла на меня восхищенный взгляд.

— Конечно, — улыбнулась я. Пусть идет. Все лучше, чем слушать этот странный разговор.

Дежурная вполголоса что-то быстро говорила в трубку. Наконец она закончила беседу и со смущенной улыбкой подошла ко мне.

— Он сейчас будет здесь.

— Он?

Дежурная не ответила, притворившись, будто углубилась в изучение каких-то бумаг.

Я вздохнула и присоединилась к Лили, разглядывающей разномастные украшения, висящие на елке. Пусть не думают, что я нервничаю. Но сердце мое трепыхалось как пойманная рыба.

Какое странное все-таки место. Запах дезинфекции и старости, но больничный дух растворяется в аромате хвои. И тишина, от которой мурашки по коже. И жутковатые звуки, иногда нарушающие ее.

Что, если отец парализован? Опутан проводами и подключен к аппаратам? Увидит меня и начнет клясть за то, что ни разу не навестила? Что, если… Нужны ли мне ответы? Бежать надо… Подхватить Лили — и к двери, пока еще больше не запутала и без того исковерканную жизнь…

На плечо легла чья-то рука. Поздно бежать.

— Рэйчел?

Я замерла. Это не папин голос…

— Дядя Купер? — прошептала я, оборачиваясь.

— Привет, милая.

Два слова — и из меня словно стержень вынули. Я вцепилась в него, припала, прижала к себе. Сколько же лет прошло? По-моему, я была еще девчонкой, когда мы виделись в последний раз. Совсем старик, морщинистый, седой. Но спина прямая, и, судя по всему, с головой у него полный порядок.

— Что ты здесь делаешь, дядя Купер? — Я отстранилась, вглядываясь в знакомое лицо. — Я думала, ты в Нью-Йорке живешь?

Он качнул головой.

— Когда ушел из фирмы, обнаружил, что город мне больше не подходит. А потом у твоего отца случился удар, и показалось вполне разумным, что два брата-холостяка будут доживать век под одной крышей.

Я разглядывала дядю. Никаких признаков, что ему необходим дом престарелых. На восемь лет старше отца, а выглядит для своего возраста замечательно.

— Почему здесь?

— Отсюда рукой подать до лучшего в здешних краях ракового центра.

— Рак?

— Лейкемия. Мне осталось полгода, так врачи говорят.

— О господи, дядя Купер…

— Милая, они мне уже пятый год это говорят. — Он подмигнул.

— Почему ты мне не позвонил? Не сказал, что уехал из Нью-Йорка… что у тебя рак…

Ну да, стену, разделившую нас, я возвела своими собственными руками. И все же…

— Когда я сюда вернулся, твой отец мне сразу сказал, что ты хочешь жить своим умом. Если, говорит, мы ее любим, то должны уважать ее желания. Должны отпустить ее. Логика, я бы сказал, странная. И, поверь мне, он чуть не помер, следуя им самим установленным законам. Но он всегда верил: придет день, и ты объявишься. — Дядя улыбнулся. — И вот ты здесь.

То же самое сказал тогда Макс: «Ты здесь». Жизнь, как река, прибила меня к тому берегу, где когда-то все началось. Где было мое место.

Я терла лоб, пытаясь переварить услышанное.

— Ты прости, у меня сейчас такое чувство, будто меня пыльным мешком огрели…

— У меня тоже. — Купер усмехнулся и тут заметил Лили.

— Ох, дядя Купер! — Я всплеснула руками. — О чем я только думаю? Это моя дочь Лили.

Неуверенно улыбаясь, Лили выглянула из-за моей спины.

— Я не знала, что у меня есть дядя.

— Двоюродный дедушка, — поправил Купер. — Очень приятно познакомиться, мисс Лили.

— И мне приятно познакомиться. — Лили протянула Куперу руку, а тот, вместо того чтобы пожать ее, поднес к губам. Лили зарделась от удовольствия.

Я смотрела на них словно во сне. Столько перемен, столько новостей… Устроиться бы с дядей Купером на одном из плюшевых диванов и говорить, говорить… В детстве я нечасто его видела, но легендарный дядюшка из большого города всегда был источником радости. Как он умел слушать! И его советы были всегда в точку. Они мне и сейчас пригодились бы. Но больше всего я сейчас хочу увидеть папу. Немедленно.

— Он здесь. — Купер будто прочитал мои мысли. — Давно ждет тебя.

— Что?

Купер покачал головой:

— Сама увидишь. Трудно объяснить. Но вот это, думаю, должно помочь.

И дядя с некоторой торжественностью вручил мне толстый конверт. Я только сейчас заметила, что у него в руках что-то есть. На конверте стояло мое имя и адрес эвертонского дома Сайруса, но что там внутри, было непонятно. Другой конверт? Похоже, нынче вечер сюрпризов.

— Письма, — объяснил Купер, и открывать конверт не понадобилось. — Десятки писем. Твой отец начал их писать вскоре после удара и писал много лет. Первые он еще мог писать сам, когда же дела пошли хуже, он диктовал, а я записывал. У него для тебя есть записная книжка, а это письма, которые за него писал я. Каждое я положил в отдельный конверт и дату поставил, чтобы легче соблюдать хронологию. Но там многое повторяется. В последнее время у него такая каша в голове.

— Папа писал мне письма? — Я прижала конверт к груди. — Почему же ты их не отправил?

— Не знал, станешь ли ты их читать. Хотел подождать до тех пор, когда ты будешь готова. Ты готова, Рэйчел?

Секунда на размышления — и я кивнула.

— Он болен, Рэйчел. Это началось почти сразу после удара. Он многое забыл…

— Я готова, — перебила я.

Вникать в медицинские подробности? Выслушивать длинный перечень болезней, одолевших отца, которого я помнила сильным и здоровым? Нет, не хочу. В последний раз, когда мы с ним виделись, мы и парой слов не перемолвились, но он был здоров. А теперь меня хотят убедить, что он полная развалина? Сейчас главное другое…

— Я хочу видеть папу!

— Да, милая. Он тоже хочет тебя видеть.

Глава 18

Митч

Сочельник, 19.30

Стучат. Митч вздрагивает, предчувствие сжимает сердце. Он ждет чего-то. Или кого-то? Кого? Голова не помнит — сердце помнит. Стоя у окна, он смотрит на дверь, приглаживает редкие, невесомые волосы. Но в комнату заглядывает незнакомка. Митч разочарованно вздыхает.

Красивая, ничего не скажешь. Волосы цвета темного золота, и глаза мерцают, как неспокойное море. Даже отсюда видно. Но что-то ее тяготит, какая-то непосильная ноша гнет плечи. А выражение лица? Не поймешь, то ли сомнение, то ли страх. Надежда? Знакомые Митчу сиделки выглядят иначе. И они всегда в форме. А эта в элегантном пальто, дорогое, наверное. Разве сиделки разгуливают в дорогих пальто?

— Можно? — спрашивает незнакомка. Едва слышно.

Митч досадливо морщится:

— Я кое-кого жду.

Она вздергивает подбородок и с мягким щелчком закрывает за собой дверь.

— Правда?

Митч кивает и отворачивается к окну, за которым медленно опускается снег. В сумерках оконное стекло что зеркало, в котором Митч видит призрачное отражение женщины. Та теребит пуговицы на пальто. Чем-то она расстроена. Но он-то чем может помочь? И потом, у него своих дел полно.

— Я просто хотела поздороваться, — бормочет она.

Длинные локоны упали на лицо. Подойти и заправить их ей за уши. Прямо руки чешутся. Похоже на давний рефлекс, такой счастливо-горький, такой дорогой… Но разумеется, он никогда не посмеет коснуться незнакомого человека.

И вдруг как удар: да ведь он знает эту красотку! Только вот откуда? Давнишняя приятельница? Или уволившаяся сиделка? А может, племянница? Хотя нет. Брат в Нью-Йорке живет. Ни жены у него, ни детей.

А гостья топчется себе и топчется у двери, взгляд в пол уткнула. Назойливая какая. Подавив вздох раздражения, Митч бурчит единственное, что приходит в голову:

— Привет.

Она резко вскидывает голову, вглядывается в него. Ищет чего-то, но, видать, не находит, криво улыбается.

— Это я. Ты… не узнаешь? — Митч и рта открыть не успевает, а она уже трясет головой. — Он говорил, что ты многое забыл, но все же… Как ты мог забыть?!

До чего расстроена, прямо сама не своя. И явно сердится. Она что, злится? На него? Это еще что за новости. Митч тоже начинает злиться.

— Не может быть, чтобы ты не знал, кто я такая! — Она в отчаянии трет лоб, зажмуривается, морщится, словно от зубной боли. — Отлично! — Она гневно фыркает. — Все! С меня довольно!

И как на такое реагировать? А никак — она не дает шанса:

— А вообще, не имеет значения. Все равно мы уезжаем.

Можно подумать, Митч знает, о чем она толкует и кто такие «мы». Какое ему до этого дело? Он что-то мычит невнятно, а она продолжает:

— Тебе, конечно, все равно, а у нас были серьезные неприятности. Но думаю, теперь мы выкарабкались.

— Молодцы. — Митча еще не отпустило раздражение, но он почему-то искренне рад за нее. Чего уж хуже, когда у славной девушки неприятности. А эта, с синими глазами, — славная, хоть и заносчивая.

— Ну вот я и хотела поздороваться, а заодно и попрощаться перед отъездом. Просто… — Она снова зажмуривается. По лицу видно — тяжко ей. Вздыхает. — Просто очень уж много времени прошло.

Митч отрешенно кивает. Жалко все-таки, что он ее не припомнит. Поговорили бы по-человечески. А то вот разобиделась. Чего-то ей от него нужно, а у него этого и нет. Но шла бы лучше она своей дорогой. Митч ждет. В канун Рождества ожидание, теснящее грудь, стало нестерпимым. Ни о чем другом он и думать не может.

— Мне хотелось, чтоб ты знал: я понимаю. — Она делает несколько шагов в его сторону. Протяни она сейчас свою руку, а Митч — свою, и их пальцы соприкоснутся. Ничего, пусть постоит рядом. Митчу даже приятно. Видно, как двигаются мышцы у нее на шее, когда она сглатывает и снова заводит речь о чем-то своем. — Понимаю, что значит любить того, кто этой любви, может, и не заслуживает… Впрочем, ты ведь не помнишь, верно? Так же, как не помнишь меня.