Раздавая налево и направо нарядные коробки с песочными коржиками и ореховой помадкой, я неожиданно поймала себя на том, что в каждом лице ищу папу. Вглядываюсь, пытаясь отыскать знакомые черты. Столько лет я если и вспоминала о нем, то не иначе как с безразличием, а тут… Долгие рассказы Лили о моем детстве сделали свое дело — в душе открылся потаенный уголок, где хранилось то, что я старательно заставляла себя забыть.

Мне хотелось увидеть папу. С ума сойти! На обратной дороге я расплакалась в машине у Сары.

— Похоже, я соскучилась, — призналась я, когда Сара, только отъехав, снова остановилась у тротуара и протянула мне платок. — Сама не знаю, с чего вдруг… Ну, мы ведь никогда особо с ним не ладили.

— Он твой отец, — мягко заметила Сара. — И всегда им будет.

— Но мы с ним уже бог знает сколько лет не общаемся. — Я тихонько высморкалась. — Ума не приложу, что это на меня нашло.

— Эти два месяца у тебя выдались… эпохальные, — хохотнула Сара. — Воскрешение старинной дружбы, отважное вранье мужу, объяснение начистоту с дочкой, бесконечные рассказы о прошлом, грандиозная стычка с Сайрусом и, наконец… примирение? — с явной вопросительной интонацией закончила Сара. Стало быть, не одна дочь сомневалась в счастливом конце моей «сказки».

— Да, — твердо ответила я. Потом, поразмыслив, добавила с меньшей уверенностью: — Не знаю. У нас с ним все вроде наладилось, но сказать, что мы живем душа в душу, нельзя, конечно.

Сара собралась было еще что-то спросить, но по щеке у меня поползла очередная слеза, и она передумала. Только потрепала меня по руке и сказала:

— Что до меня, так я отлично понимаю, почему тебе после стольких лет захотелось увидеть отца. В последнее время у тебя не жизнь — чистый бедлам. А папа обнимет крепко-крепко, и все тревоги как рукой снимет. И уже не страшно. Это первое средство!

Я вообще-то плоховато помнила, каково это, когда папа обнимает. Но кивнула.

— За чем же дело стало? — Сара пожала плечами. — Поезжай, навести его.

— Все не так просто. Я даже не знаю, где он.

У Сары заблестели глаза:

— О-о! Тайна! Обожаю тайны.

Возле моего дома она обняла меня и пообещала, что мы непременно разыщем моего отца.

Голова гудела: мысли о прошлом, надежды на будущее… Я скинула туфли, повесила пальто в прихожей, перчатки и ключи положила на комод в холле. В кухне рассеянно заглянула в холодильник — чего бы такое сварганить на ужин? Когда прискакала из школы Лили, я деловито раскатывала тесто для своего знаменитого пирога с мясом. Оставленное в стиральной машине белье было забыто окончательно и бесповоротно…

До следующего утра, когда Сайрус стал собираться на работу.

Я только-только разбила два яйца на раскаленную сковороду, как в кухню ворвался Сайрус — голый до пояса, с влажными волосами, красный от обжигающего душа. И явно в скверном расположении духа.

— Где моя синяя полосатая рубашка?

Темная вена вздулась на виске; гнев исходил от него почти осязаемой волной.

— Рубашка? — Я судорожно соображала, почему его любимая рубашка не висит там, где ей полагается, — в шкафу. Господи! — Она в стиральной машине, — похолодев, пролепетала я. — Мы вчера ездили в дом престарелых, и я, кажется, оставила белье в машине.

— Моя рубашка в стиральной машине? — недоверчиво переспросил Сайрус. — У нас сегодня ежегодный рождественский обед. И в чем прикажешь идти?

Ой! Брызнувшее со сковороды масло обожгло руку. Яичница! Если упустить момент, желтки зажарятся, а Сайрус терпеть не может крепких желтков.

— Прости, пожалуйста. — Я взялась за лопатку. — Так получилось…

— Не поворачивайся ко мне спиной!

Я вздрогнула, выронила лопатку. Та шлепнулась в сковородку. По тефлоновой поверхности растеклась желтая лужица. Моя замечательная яичница погибла.

— Понимаешь, так вышло, — снимая сковородку с плиты, оправдывалась я. — Мы поехали в дом престарелых, гостинцы старикам повезли. И я вдруг вспомнила про папу…

— Он-то здесь с какого боку?

— Ни с какого. — Зря я это затеяла; хотела поговорить о папе за завтраком, но, похоже, идея неудачная. — Я просто пытаюсь объяснить, почему забыла про рубашку.

— Мне не нужны отговорки. Мне нужна рубашка.

— Может, ты другую наденешь? — робко предложила я.

— Может, ты научишься белье стирать? — Сайрус шагнул ко мне. Я отступила к плите. — Ей-богу, Рэйчел, неужели так трудно выстирать пару рубашек? Чем ты целыми днями занимаешься? Раньше, да, бегала тайком к Максу. Но теперь-то, надеюсь, с этим покончено?

— Тебя послушать, я чем-то непристойным занималась. Макс мой друг.

— Друг? Ты считаешь другом человека, который подбивает тебя не слушаться мужа?

Я зажмурилась на мгновение. Какая же я дура! Думала, все забыто. Как бы не так. Сайрус не из тех, кто спускает обиды, тем более такое преступление, в каком повинна я. Преступление против устоев нашего брака. Правила мне известны? Известны. Я сознательно их нарушила. И полагала, что мне это сойдет с рук?

— А я думала, ты меня простил.

Я даже не поняла, что произнесла это вслух. Только Сайрус вдруг коротко и сухо хохотнул:

— А ты не просила прощения.

Может, напомнить, что истинное прощение дается без всяких просьб? Исключительно по доброй воле? Нет, лучше убраться подобру-поздорову. Самое время потихоньку выскользнуть из кухни и попытаться найти другую рубашку, пригодную для обеда в обществе городских шишек. Но дело не в несчастной рубашке, нет. Гнев Сайруса имеет гораздо более глубокие корни. Там, откуда он поднимается, клокочет скопившееся за долгие годы раздражение. Бесчисленные случаи, когда я, по убеждению Сайруса, подводила его.

— Прости, пожалуйста, — миролюбиво попросила я. Может, увидев мое раскаяние, Сайрус уймется, вспомнит, что мы практически помирились? Разве не смотрел он на меня почти с сочувствием, совсем недавно? Конечно, от сочувствия до любви далековато, но надо же с чего-то начать. Я все еще ощущала у себя на лбу теплое прикосновение его губ. Было это? Или я все придумала?

— Нет, Рэч, одними извинениями тут не обойтись. — Сайрус крепко, слишком крепко, ухватил меня за запястье. — Я прошу немногого, но есть вещи, которые должны выполняться неукоснительно. Безделья я не потерплю. Ты хоть знаешь, сколько я работаю? Сколько нужно денег, чтобы содержать такой дом?

Я потрясла головой, не смея поднять на него глаза. Куда подевалась та уверенная в себе женщина? Она была здесь еще вчера. А сейчас, когда ее, как щенка, ткнули носом, чтоб не забывала свое место в этой семье, она в страхе затаилась. И даже не вздрогнула от зуботычины.

* * *

— Доброе утро. — Спустившаяся на кухню Лили в ужасе уставилась на мою руку, где краснели пятна от пальцев Сайруса, перевела взгляд на лицо, где на щеке уже наливался синяк. — Мам!

— Ничего страшного. — Я выдавила улыбку. — Я такая неуклюжая…

— Прекрати! — Лили хлопнула ладошкой по столу. — Прекрати мне врать! Я все знаю. Ты сама мне все рассказала.

«Далеко не все», — подумала я, размешивая тесто для блинов.

— Блинчиков с черникой хочешь?

— Не хочу. — Лили сердито направилась к лестнице.

— Но ты же должна что-нибудь поесть, — крикнула я ей в спину.

— Не хочу.

— Но…

— Я же сказала: я есть не хочу!

Я провожала ее взглядом, пока ноги в одних носках не скрылись на площадке второго этажа. Хлопнула дверь. Я вздрогнула, клякса теста шлепнулась на стол. Наш дом снова поле боя. Коротким было счастье. И как стремительно все изменилось, буквально за одну ночь. Просто как в грустной сказке.

Все следующие несколько дней дом жил в угрюмом напряжении. Лили почти не выходила из своей комнаты, демонстративно не снимая пижамы. Сайрус работал сверхурочно, хотя раньше на праздники брал выходные. И оба избегали меня, а на моей скуле красовалось багровое свидетельство того, во что превратилась наша жизнь.

Но Рождества никто не отменял, оно приближалось, невзирая ни на что. И уже сверкала в гостиной трехметровая елка, и лились рождественские гимны из радиоприемника, на какую бы волну я его ни настраивала. В воздухе явственно пахло праздником. И от этого становилось только хуже. В тот год магия Рождества прошла мимо меня. Какие там чудеса! Голова была полна мрачных мыслей и еще более мрачных предчувствий.

Я даже забыла, что Лили предстоит играть ангела. И вдруг днем в канун Рождества она спускается в костюме — жемчужно-белом одеянии, ниспадающем мягкими оборками до самых щиколоток, с кремовым искусственным мехом вокруг шеи и по подолу и такой же муфточкой.

— Потрясающе! — выдохнула я.

— А ты небось и думать забыла про наше представление, да?

— Забыла, — виновато призналась я. — Но все равно я тобой горжусь. И с удовольствием посмотрю, как ты будешь играть ангела.

— Мне, вообще-то, уже расхотелось играть. — Лили величаво проплыла через комнату и со вздохом плюхнулась на диван. — Настроения нет.

— Ну, дорогая, — я подошла и, присев на подлокотник дивана, запустила пальцы в ее золотистые волосы, — последние дни были не из легких. Но мы не должны забывать, чему посвящен этот праздник.

— А тогда почему ты сама не играешь ангела, если тебя это так волнует?

— Издеваешься? — Я пощупала краешек шелковистой материи. — Ты только посмотри на себя! Прямо дух захватывает.

— И крылья еще, — как можно равнодушнее проговорила Лили, но голос звенел восторгом, которого было не утаить.

— Ну, значит, нам осталось только причесать тебя.

Лили бросила на меня подозрительный взгляд:

— Как причесать?

— Как-нибудь затейливо. — Я захватила в руку длинные локоны и собрала их у нее на макушке. — Заплетем несколько косичек, заколем наверху, а кончики спустим.