Кладу себе кусочек мяса, картошку и половинку болгарского перца.

– Булочки забыл, секунду.

Он быстро уходит, заставив меня улыбнуться.

– Да ты хозяюшка! – говорю я, когда он снова садится. – Мне даже неловко.

– Почему?

Пожимаю плечами:

– Наверное потому что мне еще никогда не приходилось ужинать у… У мужчины, который сам приготовил ужин. Это даже трогательно.

– Вот уж не знаю, стоит ли говорить, что накормил нас сегодня шеф-повар ресторана. Я ведь могу только макароны сварить, а ими особо не поразишь.

– А ты хотел, чтобы я…

– Удивилась и восхитилась моими кулинарными навыками, – весело улыбается он и делает глоток вина. – Не получилось, да?

– Почему же, очень даже. Я под впечатлением.

– Ты бы видела свое лицо, когда я сказал про пыль и разруху. О чем ты подумала? Наверное, снова обозвала меня чокнутым, да?

Прожевав перец, беру бокал:

– Нет, я подумала, что ты – «невероятный» романтик, – отвечаю я, изобразив пальцами кавычки.

Кирилл долго смотрит на меня, а я делаю несколько глотков вина, прячась за фужером.

– Расскажи мне о себе, – говорит он спокойным глубоким голосом и по моему телу проносится теплая волна.

– Мне кажется, что ты уже многое обо мне знаешь.

Замечаю легкую улыбку на его расслабленном лице, и снова краснею.

Какой позор!

Лицо, прекрати выдавать мои чувства с потрохами!

– Тебе нравится жить в Екатеринбурге?

– Ну, да. Я там родилась и выросла. Ходила в садик, в школу, поступила в университет. Подожди… А откуда ты знаешь, что я оттуда?

Несколько секунд он сосредоточенно смотрит на меня, а потом просто пожимает плечами:

– Когда тебе было плохо ты мямлила, что завтра же соберешь вещи и уедешь домой в Екатеринбург. – Выдавливает улыбку и делает глоток вина. – Повторяя при этом, что я псих.

Что ж, вполне возможно.

Рассеянно улыбаюсь и провожу рукой по волосам:

– Извини. А ты живешь… Здесь?

– Зимой – да. А вообще я из Сургута. Ты была там когда-нибудь?

– Нет.

– У меня в Екатеринбурге троюродный брат живет, но мы редко видимся. А у тебя в Сургуте нет родственников или друзей?

Отрицательно машу головой, проглотив ароматную картошку.

– Вообще-то… Есть кое-что, – усмехаюсь я, чувствуя как вино постепенно расслабляет меня. Поднимаю глаза на Кирилла и удивляюсь тому, как он внимательно смотрит на меня. Как будто я ему какую-то тайну готова сейчас поведать. – Отец моей лучшей подруги знаком с Владимиром Павловичем. Мир очень тесен. В общем, я здесь работаю из-за своей чересчур болтливой подруги Вики и твоего дяди. Иной раз мне становится очень стыдно.

Ох, боже, кажется у меня заплетается язык.

– Почему?

– Ну… Кандидаты на эту должность проходили долгое собеседование и решали всякие логические задачки, в то время как меня все это миновало. Твой дядя просто ознакомился с моим резюме, которое сочинила опять-таки Вика, и взял меня на это место, отказав другим, кто, наверняка, заслуживал эту работу больше меня.

Делаю пару глотков вина и жидкость приятно обжигает горло. Поднимаю глаза на Кирилла, который, задумавшись, смотрит куда-то сквозь меня, и неловко добавляю:

– Извини, я загрузила тебя.

– Нет. Просто удивлен, что ты – такая.

– Мм?

– Это комплимент, – поспешно объясняет он. – Как ужин? Вкусный?

– Пальчики оближешь. Кстати, ты очень похож на отца, – говорю я, взглянув на фотографии в рамках.

Кирилл откупоривает вторую бутылку и разливает вино в бокалы. Потом поднимается, берет одну из рамок и протягивает мне:

– Это моя любимая фотография. Рядом с ним – Шейла. – Мужчина на снимке сидит в снегу и обнимает невероятно красивую собаку породы «хаски» с голубыми как небо глазами. На нем мохнатая шапка-ушанка и серый теплый костюм. Он радостно улыбается, и я, в который раз замечаю знакомые черты: прямой нос, квадратные скулы и волевой подбородок. Поднимаю глаза на Кирилла и невольно любуюсь им, пока он насыпает себе картошку с мясом. – Эту девочку ему подарил один друг, охотник. Отец вырастил ее, любил до безумия. После его смерти Шейлу забрал дядя, но она вскоре умерла. Думаю, ей очень не хватало отца.

– У вас с дядей хорошие отношения? – вырывается у меня и я тут же жалею о своей несдержанности. – Прости, я лезу не в свое дело…

Краснею как помидор, отчего приходится быстро схватить фужер и делать маленькие, но продолжительные глотки.

– Он единственный человек, с кем у меня остались хорошие отношения после смерти отца. – Кирилл внимательно смотрит на меня, едва заметно улыбается и накалывает вилкой кусок остывшего мяса. – Иногда его бывает слишком много. Временами, в нем как будто что-то щелкает и он превращается в слишком бережливого, заботливого и везде сующего свой длинный нос дядюшку.

– Это же здорово. Знать, что кто-то любит и заботится о тебе.

– Тебе этого не хватает?

Слабо киваю и спрашиваю:

– Откуда у тебя этот шрам на брови?

Его спокойное лицо тут же напрягается, и я снова ругаю себя. Подношу к губам указательный палец и нервно кусаю изгиб.

Кирилл берет бокал, делает несколько глотков и, откинувшись на спинку кресла, начинает крутить его в руках, разглядывая колыхающуюся красную жидкость.

– Как-то раз моя мать решила, что будет здорово отметить Новый год в компании своих друзей, двух сестер, меня, дяди и своего любовничка. Она обманула меня, знала, что я ни за что не приду, если этот урод будет там. И сказала, что он уехал по работе в другой город. «Будет встречать Новый год в салоне самолета, представляешь?» – говорит он писклявым голосом. – Я приехал к ней домой, а дядя пообещал заехать после двенадцати. В общем, собрались гости; я чувствовал себя инопланетянином, посетившим чужой праздник. До сих пор гадаю, зачем вообще туда приперся, – усмехается он, гладя в сторону. Он явно пытается скрыть глубокую обиду, но она ощущается так же остро, как боль от зубов, впивающихся в мой палец. – И вот сидим мы за огромным столом около часа, полным всякой еды, салатов, бутербродов, муж какой-то ее подруги говорит тост, как вдруг пребывает очередной гость. Я думал это дядя. – Он делает паузу и смотрит на меня так проникновенно и внимательно, что по спине пробегают мурашки. Медленно опускаю руки на колени, затаив дыхание. – Это был ее кавалер. Веселый, счастливый, с довольной улыбкой похлопал меня по плечу, как будто встретил давнего друга. До боя курантов оставалось около двадцати минут и это короткое время я только и делал, что пил. Смешал весь алкоголь, что был на столе. И, когда по телевизору звучала речь президента, я уже был на своей волне. Все стали обнимать друг друга, поздравлять, а мать так долго целовалась с этим упырем, что обратила на меня внимание только, когда я поднялся, чтобы уйти. Она догнала меня в коридоре, стала говорить, что в таком состоянии мне нельзя уходить и было бы лучше прилечь в спальне и немного поспать. И как только я собрался ответить ей, подошел «родственничек» и с этой вечно фальшивой и слащавой улыбкой стал упрашивать меня остаться, мол, я не могу пропустить кое-что очень интересное. Не думаю, что мать знала о его намерениях, потому что была искренне удивлена, когда он, прямо из коридора громко спросил, готова ли она стать его женой. Все начали хлопать, поздравлять жениха с невестой, а я стоял и вспоминал отца, которого променяли на этого хвастливого ублюдка. Я хотел уйти. Но как только, он заявил, что несказанно рад… Рад, что теперь я стану для него сыном, которому он изо всех сил постарается быть хорошим отцом – я не сдержался.

Вижу, как серые глаза наливаются кровью, желваки на скулах бушуют, а темные брови сходятся к центру. Внутри меня все переворачивается, когда его холодный взгляд останавливается на мне.

– Я снова врезал по его наглой физиономии. Он начал махать руками и его чертова запонка с огромным камнем проехалась по моей брови.

– Какой ужас… – шепотом говорю я, затаив дыхание. – Они поженились?

– Да. До сих пор счастливы вместе, – не без злорадства отвечает он, снова задержав на мне ледяной взгляд. – Когда она уходила, сказала мне, что ее миссия, как матери, выполнена. Что в свои семь лет я был уже достаточно взрослым, чтобы справляться без нее.

– Она ушла, когда тебе было семь лет? – изумляюсь я.

Он внимательно смотрит на меня и едва заметно кивает:

– Отцу сказала, что больше не любит его. А мне – что у человека, к которому она уходит есть маленький ребенок. И если я хороший и воспитанный мальчик, то должен с радостью… – Кирилл хмурится, а спустя пару секунд нервно усмехается. –  Отпустить ее, чтобы она смогла ухаживать за ним также, как и за мной, когда я родился.

Из моего горла вырывается странный звук.

– Моя мать променяла отца на ублюдка, а меня – на его ребенка.

Он залпом допивает вино в бокале. Молча поднимается и скрывается за углом, оставив меня в таком ступоре, что мне с трудом удается дышать. Глубокая обида на мать до сих пор поедает его, и это чувство с годами разрослось в лютую ненависть к ней и ее… Мужу.

Возвращается Кирилл через пару минут с тарелкой нарезанного чизкейка и фруктами. Теперь садится на диван, слева от меня, и от принесенного с собой приятного мужского запаха во мне растекается тепло.

Он разливает в бокалы остатки вина, а я смотрю на его руки, покрытые тугими венами, переключаю взгляд на мужественный профиль и волевой подбородок, и чувствую непреодолимое желание прильнуть к его теплой груди.

Но тут замечаю печальную улыбку на его губах, когда он смотрит на меня. Такой странный взгляд…

– Ты сожалеешь о чем-то?

– С чего ты взяла?

Прочищаю горло и опускаю глаза:

– Ты так смотришь на меня, как будто… Не знаю. Не рад чему-то… В смысле… Как будто я тебя чем-то огорчаю что ли… Ладно, забудь, я уже перепила, кажется.