— Я знаю, милая, знаю, — вздохнул Хантер, и она отшатнулась с воинственным выражением лица, приготовившись к схватке, на которую он совсем не рассчитывал. — Но если тебе не нужно от меня большего, чем я уже представляю собой, то это меня не красит. Пойми меня сейчас, иначе для нас не будет никакого будущего. Выслушай. До тех пор, пока ты не вошла в мою жизнь, я жил незатейливо: ел, спал, разговаривал. Но чаще всего я пил. В сущности, Сэй, меня не было, это двигалось по земле подобие человека, лишенное души. Примерно то же самое, что ходячий мертвец. Моя семья давно потеряла всякий мой след. Возможно, я даже мертв для них. Пять лет, пять долгих лет все равно что вычеркнуты из моей жизни!

— Но почему ты обязательно должен предстать перед ними один?

Неужели он боится познакомить ее с родителями?

— Я не могу забрать тебя с собой…

Лицо Сэйбл разом утратило все свое воинственное оживление, всю готовность к долгому спору — подавленное выражение было теперь на нем. Если бы только он был уверен, что поступает единственно правильным образом! Возможно, существовал и другой выход: просто похитить ее сейчас. Это было бы романтическим завершением их трудного путешествия. Вот только ему некуда было увезти Сэйбл. Хантер знал, что будет мучиться сомнениями, и помочь этому было нельзя.

— Я должен сам, один, выплатить свои долги, принять на себя ответственность, которая лежит на старшем сыне и наследнике и которую я так долго оставлял другим. Я был обязан вернуться с войны домой и помочь наладить хозяйство. Я уклонился от этого. Время шло, и долг мой рос. Теперь будет непросто разобраться с ним.

Сэйбл стояла, глядя в землю, и думала о том, как рискованно выпускать обретенное счастье из рук даже ненадолго. Но счастье не было неуязвимым даже в ее руках, если его продолжали подтачивать изнутри последние из демонов Хантера. Было страшно представить себе одинокую жизнь, жизнь, в которой его не будет рядом. Благословив его отъезд, она добровольно обрекала себя на жалкое, беспросветное существование. Но был ли хоть шанс, что он уступит мольбам и останется? Что могло остановить его? Только не слезы. Может быть, рассказать ему о подозрениях насчет возможной беременности? Сознание того, что она носит его ребенка, конечно же, остановит его! А если нет? Он ведь ни разу не упомянул о том, что может жениться на ней, что он может хотя бы прожить с ней жизнь, не отягощая себя узами брака. Сказать ему о ребенке — все равно что упасть в ноги и пресмыкаться, умоляя не бросать ее.

— А как же я? — спросила Сэйбл тихо, давая Хантеру последний шанс одуматься. — Как же все то, что было между нами?

Тишина, показавшаяся ей ледяной, длилась несколько минут. Сознавая, что мольбы и слезы могут подточить его решимость, Хантер еще раз спросил себя, так ли уж он хочет уехать. Возможно, он слишком многого требовал, молча предлагая ждать своего возвращения. Сэйбл любила его, и он не сомневался в прочности ее чувств… теперь. Кто мог сказать, что будет через день, через неделю, через месяц? Однако он чувствовал себя, как змея, поменявшая кожу. Он испытывал властную потребность стряхнуть остатки прошлого, очистить себя полностью и окончательно.

— Придется пока отложить то, что было между нами. Пусть оно подождет.

Его слова прозвучали сухо, но Сэйбл в отчаянии отмахнулась от голоса рассудка.

— Как долго? — воскликнула она с истерической ноткой в голосе.

— Этого я не знаю, — вздохнул Хантер, отводя взгляд.

Неопределенность. Самое страшное, что только бывает в любви. Уклончивость его ответа означала, конечно, что он не готов связать себя ни с чем и ни с кем, даже с ней, даже ненадолго. Как ей жить, пока Хантер играет в благородство? И так ли уж невозможно для него было взять ее с собой? Наверное, он просто не хотел этого. Он вычеркивал ее из своей жизни после всего, что им пришлось пережить вместе, и даже не давал мало-мальски конкретного обещания, за которое можно было бы ухватиться, которым она могла бы жить в его отсутствие. Гнев ее вспыхнул, как факел.

— А если я не дождусь тебя?

Хантер вздрогнул. Он был так глубоко погружен в свои раздумья, что обвел окружающее ошеломленным взглядом. Ему бросился в глаза подол дорогого платья Сэйбл, кромкой подметающего земляной пол кузницы. Она была здесь созданием чужеродным.

— Ты не хочешь сделать меня частью своей жизни, — продолжала она, повышая голос, — и при этом ждешь, что я буду вышивать салфетки и ждать? Что я буду жить надеждой? Возможно, когда-нибудь мой рыцарь решит, что достаточно хорош для меня — и вернется? Ну уж нет! Нельзя постоянно сомневаться в себе, Хантер. Нельзя стать белым как снег, без малейшего пятнышка. Прошлое — это наша тень, она есть у каждого человека, но ты не хочешь смириться с этим. Тогда лучше уходи. Убедись в том, что никто, кроме тебя самого, не судит тебя. Семья примет старшего сына с распростертыми объятиями, но наступит ли тогда мир в твоей душе? Только мать может ждать всю жизнь, Хантер, но не любимая женщина!

Сэйбл почувствовала, что сломается и разразится рыданиями, если скажет еще хоть слово. Повернувшись на подкашивающихся ногах, она зашагала к двери.

Хантер молча смотрел ей вслед. Он надеялся, что она остановится, повернется, бросится к нему, и Сэйбл действительно помедлила у двери… только чтобы, подхватив юбки, броситься прочь бегом.

Он был один.

Она не просто оставила его — она надавала ему словесных пощечин, выставила поступок, который он расценивал как благородный, в глупом и подлом свете.

Она сказала, что не станет ждать.

Блуждая пустым взглядом по кузнице, Хантер увидел ящик, из которого в день их встречи Дугал Фрейзер достал фляжку с виски.

Выпить захотелось так, что горло стиснул спазм.

Он часто хватался в жизни за бутылку, но никогда еще эта потребность не была так сильна.

Но Хантер не открыл ящик. Ему показалось, что он целую вечность смотрел на распахнутые двери кузницы, не находя сил на то, чтобы потянуть лошадь за поводья. Но, главное, он не находил сил выйти наружу и там, быть может, увидеть вдали Сэйбл, убегающую прочь от кузницы, от него — убегающую из его жизни. Наконец неподвижность стала невыносимой. Пересекая двор, Хантер держал голову низко склоненной.

Часовой у запертых ворот не выказал при виде него никакого удивления: он еще с вечера получил приказ выпустить Мак-Кракена затемно. Мейтланд охотно распорядился на этот счет, меньше всего желая в ближайшем будущем снова столкнуться с Хантером на территории форта. Проводник Сэйбл Кавано отныне был для коменданта живым напоминанием о допущенных ошибках.

Именно поэтому часовой с готовностью отпер для Хантера ворота и приоткрыл одну из тяжелых створок. Он проделал это в одиночку и с усилием, и петли пронзительно и жалобно заскрипели. Унылый, безнадежный звук не прибавил Хантеру оживления.

Позже он должен был встряхнуться, но пока испытывал только боль.

Он уже приготовился дернуть лошадь за узду, когда за спиной раздался звук — что-то вроде приглушенного окрика. Хантер обернулся. Там стояла Сэйбл, одной рукой придерживая подол платья, другую прижав ко рту, словно сожалея о том, что окликнула его. Лавандовые глаза смотрели с нескрываемым страхом. Он понял: она считала, что видит его в последний раз. Молча он бросился к ней и до боли сжал в объятиях.

— Не забывай, что ты моя, не забывай никогда! Я просто не смогу уехать навсегда, Сэй. Даже если тебе вдруг взбредет в голову спрятаться от меня, я найду тебя, куда бы ты ни убежала. И я знаю, что ты будешь ждать меня, по своей воле или против нее. Я уже говорил, что люблю тебя, и повторяю это сейчас. Верь мне так же, как верила до сих пор. — Он отстранил ее, вгляделся в искаженное лицо и добавил:

— Не сомневайся во мне.

«Вот теперь мы и посмотрим, достаточно ли сильно ты его любишь, — прошептал, голос ее души. — Если достаточно, ты не откажешь ему в праве заключить мир с самим собой».

— Я верю, верю тебе! — воскликнула Сэйбл, из последних сил борясь с подступающими рыданиями. Она вся дрожала, закусив губу, но все-таки сумела произнести недрогнувшим голосом. — Я люблю тебя, Хантер.

Напряжение стало невыносимым для каждого из них. Не говоря ничего больше, он отстранил руки, которыми она безотчетно цеплялась за его плечи, вскочил в седло и вскоре исчез за приоткрытыми воротами.

Створка качнулась на место с горестным стоном, а когда звук умолк, стал слышен отдаленный стук копыт, стремительно стихающий. Сэйбл не замечала, что продолжает задерживать дыхание, чтобы уловить самое отдаленное эхо его. Но за стенами форта все было тихо, слабый свет нарождающегося дня выделил из темноты контуры спящих зданий. Медленно-медленно волоча ноги, побрела она домой. В своей комнате, недавней свидетельнице их счастья, она уронила голову на руки и зарыдала, надеясь выплакать все слезы и впредь не плакать никогда.

Глава 42

Торговец лошадьми протянул вперед мозолистую ладонь. Пока монеты сыпались в нее с мелодичным звоном, на лице его оставалось застывшее выражение равнодушия: какая разница, кому и зачем нужна лошадь, лишь бы щедро платили. Дождавшись, пока он исчезнет между лавчонками форта, Сэйбл вскочила на купленное животное и поспешно втащила сестру в седло. Одной рукой держась за гриву, другой Лэйн прижимала к себе объемистый армейский ранец. В нем был спрятан небольшой баул. Сэйбл знала, что сестра скоротала дни разлуки за шитьем одежды для сына (не столько веря в то, что он когда-нибудь будет носить эту одежду, сколько пытаясь сохранить здравый рассудок). Только это она взяла с собой из родительского дома.

Сэйбл подстегнула лошадь. Теперь, когда форт остался далеко позади, можно было не бояться погони. Впрочем, отец и Мейтланд были слишком заняты исправлением недавних просчетов, чтобы следить за ней и Лэйн так же строго, как раньше. Условленное место находилось в тополиной роще, единственной в окрестностях форта. После долгих часов в седле Лэйн спешилась с трудом. Было видно, что у нее ломит все тело, однако, не в силах бездействовать, она принялась ходить взад-вперед по крохотной поляне.