Надо спуститься вниз и попытаться самой увидеть картины. «Если я расскажу мачехе немного хоть об одной, она сможет поразить герцога своими познаниями, а про остальные не думать», — решила она.

Но осуществить это было нелегко.

Заведенный полковником Анструзером порядок был такой же, как в английских усадьбах, с той только разницей, что вся прислуга, за исключением дворецкого, камердинера и нескольких лакеев, приехавших вместе с гостями, были французы.

Так как полковник Анструзер убедился на горьком опыте, что англичанам и французам вместе не сработаться, французы содержались отдельно от тех, кого они наверняка считали «незваными гостями».

Полковник Анструзер распорядился также, чтобы три камеристки завтракали, обедали и ужинали отдельно от мужской прислуги, в маленькой гостиной.

Это вызвало разочарование у мисс Бриггс и мисс Смит, которые находили удовольствие в мужском обществе, особенно в обществе личного камердинера герцога, обладавшего чувством юмора и занимавшего их рассказами обо всем, что происходило в доме.

Дворецкий, мистер Бэйтс, никогда не сплетничал. Он считал себя выше всех этих болтунов и передвигался по замку с достоинством и важностью епископа.

Все ходили у него по струнке, и он внушал такое уважение, что производил впечатление даже на французов.

Темпере оставалось только узнавать о происходящем от мисс Бриггс и мисс Смит.

Обе не имели привычки держать язык за зубами, и Темпера скоро узнала, что леди Ротли ничего не преувеличила, рассказывая о лорде Юстасе Йейте.

— Он ухаживал за дочерью лорда Мэссингема в прошлом году, — объявила мисс Бриггс, — но ее милость, ее матушка, быстро сообразила, что к чему, увезла дочь в Шотландию и выдала ее за графа Хинчема.

— Придется ему жениться на американке, — провозгласила мисс Смит, словно прорицая его судьбу.

Мисс Бриггс рассмеялась.

— Вы думаете, американка с настоящими деньгами польстится на лорда Юстаса? Таким, как Вандербильды с их миллионами, требуется титул не ниже герцогского.

«Это верно», — подумала Темпера, вспомнив, что Мэй Гоулет, чей отец считался самым богатым человеком в Нью-Йорке, в прошлом году вышла за герцога Роксбергского. Другая американка, Элен Циммерман, стала в девятисотом году герцогиней Манчестерской, а Консуэла Вандербильд — четырьмя годами раньше — герцогиней Мальборо.

Темперу интересовали эти брачные союзы лишь потому, что в газетах и журналах описывались бесценные произведения живописи, принадлежавшие женихам.

Те же источники сообщали, сколько европейских шедевров, приобретенных родителями трех невест, перекочевали за океан.

— У американских богатых наследниц полно долларов, но они хотят за них слишком много, — заметила мисс Бриггс.

Темпера начала испытывать сочувствие к лорду Юстасу, хорошо зная, каково это сидеть без денег.

Очевидно, он, как и она с мачехой, старался втереться в шикарное общество, окружавшее герцога, с их бессчетными миллионами.

Даже если доходы лорда Холкомба и нельзя сравнить с доходами сэра Уильяма Барнарда, Холкомбы жили на широкую ногу.

У них был большой дом в Лондоне, усадьба в Хэмпшире, охотничий домик в Лестере, и, как слышала Темпера, еще и порядочные угодья в Шотландии.

Все, что она узнала от камеристок, еще более убедило ее, что они с мачехой напрасно ждут от герцога предложения руки и сердца.

Она начала думать, что совершила большую ошибку, не убедив с самого начала леди Ротли не метить чересчур высоко.

Стоило поискать и других богатых людей, которые сочли бы ее достойной женой для себя и не усмотрели бы в союзе с ней урона для своего достоинства, чего можно было ожидать от герцога.

Но теперь было уже слишком поздно. Единственное, что оставалось, это надеяться, что каким-то чудом мачехе повезет.

Леди Ротли так и лучилась надеждой, вернувшись переодеться к ужину, и никогда еще она не выглядела прекраснее, чем когда выплыла из своей комнаты в новом платье от Люсиль.

На следующее утро она дождаться не могла Темперы, чтобы рассказать, как чудесно прошел вечер, сколько комплиментов наговорил ей герцог и как она сидела рядом с ним за ужином.

— Сегодня вечером мы едем в Монте-Карло, — сообщила она. — Когда я сказала ему, что не умею играть, он обещал меня научить.

— Нельзя так рисковать деньгами, матушка, — в ужасе воскликнула Темпера.

— Я и не собираюсь, — успокоила ее леди Ротли, — я не так глупа, как ты думаешь! Я говорю, что не умею играть, он, конечно, берется мне показать, и если мы проиграем, заплатит он, а если выиграем, я возьму деньги себе.

«Иногда, — подумала Темпера, — в хорошенькой головке мачехи оказывается достаточно сообразительности».

С моральной стороны такое предприятие представлялось ей сомнительным, но она понимала, что в их ситуации это единственный выход.

Темпера решила на всякий случай проследить, чтобы в атласной сумочке мачехи, которую та брала с собой, не было денег.

— А что вы делаете сегодня? — спросила она.

— Плаваем у побережья на яхте герцога. Потом завтрак на борту. А потом краткий визит в казино. Это Дотти Барнард настояла Она — заядлый игрок.

— Ты даешь слово, что не будешь играть одна, без герцога?

— Ну конечно, — согласилась леди Ротли. — Но ведь он будет с нами.

— Тогда все в порядке. — Темпера вздохнула с облегчением.

Она вела себя как озабоченная курица, трепыхающаяся, когда цыпленок оказывается вне поля ее зрения, но она знала, что на мачеху положиться нельзя: она в любой момент может выкинуть какую-нибудь глупость просто потому, что по своему добродушию просто не способна сказать «нет».

Темпера нарядила ее в одно из очаровательных легких платьев, которые они привезли из Лондона. Но дала ей еще и короткий плотно прилегающий жакет и настояла на том, чтобы леди Ротли захватила с собой еще и легкую накидку.

— На море часто бывает очень холодно, — сказала она — Я помню, папа говорил, что на Средиземном море иногда внезапно начинается шторм.

— Если он начнется, я сейчас же лягу в постель, — сказала леди Ротли. — Не выношу, когда штормит.

— Только не говори об этом герцогу, — взмолилась Темпера. — Я уверена, он любит морские прогулки, и он может потерять интерес к женщине, страдающей морской болезнью при одном виде волн.

— Я не так глупа, как ты думаешь, — повторила леди Ротли, приняв вид оскорбленного достоинства.

— Ну, конечно нет.

Наклонившись, она поцеловала мачеху в щеку, а леди Ротли обняла ее.

— Слава богу, ты со мной. Так чудесно, что мы можем посоветоваться. Я знаю, что наделала бы много ошибок, если бы ты мной не руководила.

— Как только ты уедешь, — сказала Темпера, — я спущусь вниз взглянуть на картины. Облегчи мне задачу, матушка. Перед уходом оставь свой носовой платок на кресле в гостиной. Это даст мне возможность объяснить свое появление на хозяйской половине, если меня там кто-нибудь застанет.

— Обязательно, — пообещала леди Ротли. — А выбирая картину, о которой я могла бы поговорить, прошу тебя, найди какую-нибудь с запоминающимся названием. Ты же знаешь, как они все путаются у меня в голове.

— Найду обязательно, — заверила ее Темпера.

Захватив перчатки, сумочку, зонтик и платок, который ей дала Темпера, леди Ротли плавно спустилась по лестнице.

Темпера убрала вещи мачехи, разложила на туалетном столике щетки и гребенки в серебряной оправе, а потом ее потянуло к окну.

Справа виднелся порт Вильфранш. Ей ужасно захотелось присоединиться к обществу, направлявшемуся в Монте-Карло.

Темпера любила море и была уверена, что, в отличие от мачехи, не подвержена морской болезни. Будет ли у нее случай увидеть герцогскую яхту, а быть может, и выйти на ней в море?

«Не жадничай», — сказала она себе. После английских холодов было так хорошо на солнышке, среди цветов. Было бы просто неблагодарностью желать большего.

В спальне больше никаких дел не оставалось. Наверно, гости уже уехали, и ей представилась возможность побывать внизу.

Сначала ей было немного не по себе, но на лестнице она никого не увидела и прошла в гостиную, которую мачеха описала ей как «очень миленькую».

На самом деле комната была огромная, стены, обивка мебели и ковер сверкали белизной, огромные окна выходили на море.

Темпере еще не случалось видеть подобных комнат. Но она сразу же инстинктивно почувствовала, что пропорции комнаты идеальны, и это великолепный фон для висящих по стенам картин.

С первого взгляда ее очаровало тщательно выписанное и яркое полотно Себастино Риччи, которое, казалось, все переливалось и сверкало, перекликаясь с огромной картиной Рубенса на соседней стене.

Был здесь и Пуссен, который понравился Темпере, хотя она предпочла ему портрет мадам Бержере кисти Буше. Платье было выписано в его излюбленной манере, а розовые розы на заднем плане смотрелись как живые, прямо хотелось их потрогать.

Темпера переходила от картины к картине как зачарованная. Она поняла, что в гостиной висят только большие полотна, образующие на белом фоне яркие цветовые пятна.

Увидев дверь в соседнюю комнату, она прошла туда и ахнула от восторга.

Здесь размещалось собрание небольших полотен, которые Темпера особенно любила.

Здесь тоже были белые стены и белый ковер на полу, но еще и изящный письменный стол с инкрустацией, в стиле Регентства, с позолоченными ножками, на котором лежали какие-то бумаги.

Темпера сразу поняла, что это должен был быть кабинет герцога.

Ее внимание приковали к себе картины. Их было так много, что трудно было решить, с чего начать.

Первое, на чем остановился ее взгляд, были «Святой Георгий и дракон» Джованни Бацци, художника Сиенской школы. Об этой картине часто говорил отец, и ей очень хотелось ее увидеть.