На тщательно выписанном фоне деревьев, замков, кораблей и неба святой Георгий в развевающемся красном плаще пронзал копьем извивающегося в конвульсиях чудовищного дракона.

— Какая прелесть! — воскликнула Темпера, подумав, что могла бы вечно любоваться этим полотном.

И тут она увидела рядом еще одного «Святого Георгия и дракона».

Это было маленькое полотно Рафаэля, где святой Георгий на белом коне пронзал корчащегося дракона, а на заднем плане молитвенно склонялась спасаемая им девушка.

«Как бы это понравилось папе», — подумала Темпера.

И тут же увидела картину, которая, она была в этом уверена, понравилась бы ее отцу больше всего.

На самом деле, Темпера помнила, что он упоминал о ней, когда рассказывал о Яне ван Эйке.

Это крошечное полотно под названием «Мадонна в храме» было шедевром миниатюры.

Какое-то особенное чувство, отзвук ее души, поднялось в ней из самых глубин ее существа.

— Это прекрасно… просто невероятно прекрасно! — произнесла она вслух и усомнилась, удастся ли ей объяснить мачехе, в чем тут суть.

Ни один человек не может обладать чем-то столь бесценным и оставаться к нему равнодушным. Все картины ван Эйка, говорил отец, отражают его исключительную восприимчивость к натуре, как и его мужские и женские портреты.

Но это было нечто большее, чем восприимчивость, и Темпера поняла, что с радостью отдала бы все на свете, чтобы только смотреть на эту картину каждый день всю свою жизнь.

Она вспомнила, что отец говорил ей о том, что некоторые свои полотна ван Эйк подписывал словами: Als Ik Kan — фламандской пословицей, означающей: «Как могу, но не так, как хотелось бы».

«Наверно, стоило бы сделать это девизом для нас всех», — подумалось Темпере. Какое-то время она постояла, глядя на картину. Повернувшись, чтобы взглянуть на остальные, она внезапно застыла на месте.

На стене, напротив письменного стола, она увидела картину, которую сразу же узнала. Это был ангел с картины Леонардо да Винчи «Мадонна в скалах».

«Я часто думал, кого-то ты мне напоминаешь, Темпера, — говаривал отец, — и вот теперь я знаю. Вот так ты будешь выглядеть, когда станешь постарше».

И указывал на ангела с шедевра Леонардо, и Темпера удивленно следила за его взглядом.

Теперь и она знала, что с годами стала куда более похожа на ангела, чем в детстве. Но смиренно напоминала себе, что ей бы никогда и в голову не пришло претендовать на подобную красоту.

И все же между ними было несомненное сходство, в овале лица с маленьким острым подбородком, в темно-рыжих волосах с пробором посередине, в больших ласковых глазах и полуулыбке губ.

Было что-то хрупкое, почти эфирное, в мягких линиях длинной шеи и в стройной фигуре, и в самом деле напоминавшее Темперу.

«Почему эта картина оказалась в коллекции герцога?» — подумала она.

Странно было среди оригиналов мировых шедевров видеть копию только одной фигуры с полотна Леонардо.

Впервые Темпера увидела «Мадонну в скалах» в Лувре, а вариант ее был и в Национальной галерее.

Ангел и там и там выглядел почти одинаково, разве что на полотне в Лувре краски были ярче и воздушнее, создавая эффект прозрачности, которого не было на варианте, хранившемся в Национальной галерее.

«Все-таки странно… очень странно… что герцог повесил его здесь», — подумала Темпера.

Она еще раз взглянула на работу ван Эйка и решила, что именно ее она должна описать мачехе и вложить в ее уста нужные слова для описания ее впечатления.

Она могла бы спросить у герцога: «Сказать вам, какая из ваших картин мне нравится больше всех?»

Тот, наверное, удивится, что она выбрала миниатюру, будучи сама довольно крупной и представлявшейся ему тициановской богиней.

Придумывая по дороге, что бы еще могла сказать мачеха, Темпера поднялась наверх, забрав платок, который был поводом сойти вниз.

Она решила, что не будет упускать ни минуты своего пребывания в замке, чтобы посмотреть картины, увидеть их, если такое возможно, глазами отца и послушать, что они могут ей рассказать.

«Всякая красота что-то говорит, — часто повторял сэр Фрэнсис. — Всем шедеврам живописи есть что сказать. Не только смотри на них, Темпера, но прислушивайся к тому, что говорят тебе твои чувства и что ты ощущаешь в душе».

«Вот чем я должна заняться, — сказала себе Темпера, — потому что другой такой возможности у меня не будет».

Завтракала она в полдень вместе с двумя другими камеристками в их маленькой гостиной.

Меню было и французское и английское, и если мисс Бриггс и мисс Смит фыркали на все незнакомое и казавшееся им странным, Темпера наслаждалась салатом из мидий и цыпленком по-провансальски.

— Я собираюсь прилечь, — сказала мисс Бриггс, когда завтрак закончился. — Я никогда не сплю в дороге, а от всего этого распаковывания и раскладывания я устала до бесчувствия.

— Я тоже намерена хорошенько вздремнуть, — отозвалась мисс Смит. — Ночью нам будет не до сна.

— А вы что, не ложитесь, пока не вернется хозяйка? — удивилась Темпера.

— Ну, конечно нет, — в унисон отвечали явно шокированные мисс Бриггс и мисс Смит.

— Уж не думаете ли вы, что ее милость могла бы сама раздеться? — презрительно заметила мисс Бриггс. — И ни одна уважающая себя камеристка не допустила бы горничную ей помогать.

— Последний раз, когда я была здесь, я до шести утра не ложилась, — добавила мисс Смит. — Ее милость всегда возвращалась на рассвете. Это в ее-то возрасте!

Мисс Бриггс засмеялась.

— Мою леди из казино не вытащишь, пока она не спустит последний пенни или двери не запрут.

— Должно быть, на следующий день вы просто с ног валитесь от усталости, — сочувственно заметила Темпера.

— Что и говорить! Вот поэтому, мисс Райли, послушайтесь моего совета, поспите днем, если представится такая возможность. Одно можно сказать об этом месте: постели здесь удобные!

— Мне нужен еще один стул в мою комнату, — сказала мисс Бриггс — Я уже просила об этом горничную-француженку, но она меня не поняла. Придется попросить мистера Бэйтса поговорить с полковником Анструзером Я не намерена мириться с неудобствами.

Темпера подумала, что особых неудобств ни у той, ни у другой нет. Когда обе удалились к себе, она вернулась в свою комнату, но только не затем, чтобы лечь спать.

В ее багаже были краски и холст в рамке, занимавшие очень мало места. Она любила заниматься живописью еще при жизни отца, и он поощрял ее, оплачивая уроки, с того момента, как только она смогла держать в руках кисть.

Темпера не имела никаких иллюзий относительно возможности стать великим художником, но живопись она очень любила и знала, что, изучив методы великих мастеров, она может создавать привлекательные и приятные для глаз картины.

Она решила, что должна увезти с собой хоть что-нибудь на память о южной Франции, и, надев широкополую шляпу, выскользнула из дома и отправилась осмотреть сад.

Темпера и вообразить себе не могла, что может существовать нечто настолько прекрасное и изысканное, но впоследствии она узнала, что старый герцог, вынужденный по состоянию здоровья провести остаток дней на юге Франции, распорядился доставлять ему цветы со всех концов света.

Тут были и азалии с Гималаев, и лилии из Вест-Индии, и орхидеи из Малайи, не говоря уже о массе английских цветов. Эти последние, особенно розы, в полутропическом климате приобрели особую экзотическую пышность.

Так как сад находился на склоне холма, водопады наполняли бассейны с водяными лилиями и золотыми рыбками, а оттуда вода стекала дальше вниз, образуя декоративные пруды с поросшими папоротником берегами.

Аллеи сада охраняли, как часовые, темные кипарисы, и неожиданно то тут, то там мелькали мраморные статуи, белея на фоне темных деревьев и напоминая Древнюю Грецию.

Темпера бродила как во сне. Иногда ей встречались садовники, занятые прополкой или пересаживанием растений. «Bonjour, Mademoiselle», — бормотали они, и она отвечала им на их родном языке.

Затем, когда она отошла от замка уже довольно далеко, она оказалась в небольшом цветнике, где вдоль каменной стены, увитой плющом, тянулся цветочный бордюр.

Цветы манили к себе бабочек и пчел, и все вместе они представляли собой столь прелестную картину, что Темпера, присев на мраморную скамью, почувствовала, будто перенеслась в какой-то волшебный мир. Только отец понял бы ее ощущения.

Она смотрела на цветы и вдруг поняла, что непременно должна их нарисовать. Тут были и лилии, и розы, такие пышные, что чем-то напоминали ей мачеху.

Были здесь и изящные маленькие цветочки в форме колокольчиков, название которых было ей неизвестно, отличавшиеся фантастической легкостью.

Темпера открыла коробку с красками и взялась за кисть. Ей бы хотелось иметь мольберт, но приходилось держать холст на коленях.

Она начала писать.

Начала она с лилий, потом добавила к ним розы, а затем и другие цветы.

Как и другие художники, писавшие цветы, она изобразила и бабочек, и пчел, и капельки росы на бархатных лепестках.

Сосредоточившись на работе, которую она так любила, стараясь воспроизвести на полотне окружавшую ее красоту, она забыла обо всем, даже о времени.

Сидя в тени, она сняла шляпу, а так как было очень тепло, она расстегнула воротничок своего сурового платья, чтобы с большей свободой отдаться работе.

Прошло, наверно, часа три, а может, и больше, когда она услышала рядом с собой голос:

— Очень хорошо.

Темпера вздрогнула и обернулась. Это было так неожиданно, что на мгновение она забыла, где находится и кто бы мог с ней говорить.

Перед ней стоял человек с непокрытой головой, в белом костюме и странным выражением на лице.