- Я знаю, она считает, что у Давида стресс, что он никак не оправится от потери сына, что он сошёл с ума… немного. Не верит, что он ушёл от неё.

- А ты?

Маша пожала плечами.

- Не знаю. Я в последние два года вообще ничего не знаю. И не понимаю. Живу в каком-то нереальном мире. Даже на улицу не хочется выходить, людей видеть. Давид меня к психологу возит, злится, ругается, а у меня не получается жить дальше. А вот он старается, я вижу. – Маша нервно облизала губы. – Если честно, меня это злит.

- Он мужчина. Но он тоже мучается.

- Да. У нас обоих пустота в жизни образовалась, провал какой-то. Тёмочки не стало, и наши с Давидом жизни словно провалились куда-то. Я даже просила его не приезжать больше, но он…

- Это хорошо, что он тебя не оставляет. – Я окинула кухню ещё одним взглядом. – Ты ведь одна живёшь?

- А больше и нет никого. Родители умерли, друзья как-то потерялись. Знаю, что сама в этом виновата, но я первый год никого видеть не хотела. Давид что-то делает, продукты привозит, даже домработницу нанял, а мне тяжело. Тяжело и его видеть, и деньги от него брать.

- Он о тебе заботится, это хорошо.

- Я иногда гоню его, а потом понимаю, что если Давид не приедет и не позвонит, то я, вообще, никому не буду нужна. – Маша произнесла это негромким, задумчивым голосом, а потом вдруг повернула голову и посмотрела на меня с интересом. – А ты что же, влюбилась?

Я молчала первые секунды, после чего растянула губы в печальной улыбке.

- По-моему, это уже не имеет особого значения. Думаю, что всё закончилось.

- Алина?

- Наверное, и она тоже. Как ты говоришь, я тоже ему не пара. Работаю в ресторане, где семейство Кравец обедать и ужинать любит. Увидела его, обомлела, как девчонка. Высокий, красивый, богатый. Подмигнул, улыбнулся, и я, как последняя дура…

Маша кивнула.

- Знакомо. Вот только Алина всерьёз обеспокоилась, раз прислала тебя ко мне. Значит, зацепила ты Давида.

- Она говорит, что я заставляю его совершать глупости.

- Это какие?

- Наверное, думать о жизни, о том, что он творит. Как с людьми поступает. И с ней в том числе.

- Так ты посягнула на её территорию?

- Я понятия не имела, что за ней числится ещё какая-то территория, - отозвалась я с ехидством. – Он сказал мне, что в разводе, и меня это вполне устраивало. А когда он начал делать глупости при каждом её появлении на горизонте, а я стала задавать вполне закономерные вопросы, оказалось, что я никто и звать меня никак. Что ж, я не глупая, я всё поняла.

Маша меня разглядывала.

- И что будешь делать?

Я недолго раздумывала, потом головой качнула.

- Ничего. Я ничего не собираюсь делать. Бегать за ним и упрашивать я тоже не стану, как бы тяжело ни было. Но смысла я в этом не вижу.

- Ну, и правильно. Если честно, Лида, я тоже думаю, что он к ней вернётся. Она умеет им управлять, а это много. И нужно либо оставить всё, как есть, либо начинать войну.

- Если бы я знала, что мне есть за что воевать… - проговорила я с сожалением.

- Но ты его любишь?

Я с трудом сглотнула вернувшийся комок в горле.

- Ты его тоже любила, ребёнка родила. Это много решило?

Маша молчала, отвернувшись к окну. А мне пришлось извиняться:

- Мне через час нужно быть на работе, пора идти. С тобой всё хорошо?

- Да, - кивнула она будто в прострации. – У меня ничего не болит, я совершенно здоровый человек.

- Я не об этом…

- Я поняла. – Она грустно улыбнулась. – Давид всегда задаёт мне этот вопрос. Даже после похорон спросил, всё ли у меня хорошо. Не знал, что ещё сказать. А со мной всё хорошо, к тому же я трусиха, покончить с собой у меня даже тогда духа не хватило. Что уж теперь? Я жива, я дома, чего-то жду…

Я руку протянула и коснулась её плеча.

- Нужно быть сильной, - сказала я. – Как бы тяжело ни было.

Маша кивнула. Поднялась, чтобы проводить меня до двери. А я уходила от неё с тяжёлым сердцем, вдруг представив, что она сейчас закроет за мной дверь, и снова останется одна, наедине со своим горем. И безысходностью. В четырёх стенах, в которых всё напоминает об ушедшем из жизни сыне. Страшно даже представить в каком психологическом кошмаре каждый день живёт эта женщина.

На работу я приехала в подавленном настроении, но, в то же время, ощущала безудержную злость на одного единственного человека. Которому, видимо, наплевать на чувства других людей.

- Привет, как дела? – улыбнулась мне Анька, проходя мимо.

Я кивнула ей в ответ, растянула губы в улыбке и пообещала чуть позже подойти в бар, чтобы вместе выпить по чашке чая. А как только сестра отошла на приличное расстояние, продолжила листать книгу заказов, отыскивая телефонный номер Алины Потаповой. Я даже здороваться с ней не стала, когда она ответила на звонок. И наплевав на все доводы разума, в лоб поинтересовалась:

- Зачем вы отправили меня к Маше?

- Она не захотела с тобой говорить?

- Почему же, она со мной поговорила. Да, я узнала много подробностей о жизни Давида. Но, во-первых, я не понимаю, для чего вы это сделали, а, во-вторых, неужели вам не жалко эту женщину? Она ребёнка потеряла, а вы отправляете к ней любовниц бывшего мужа поговорить за жизнь? Чтобы она ещё раз всё это пережила? Вы, вообще, нормальный человек?

- Давай ты не будешь мне хамить, - с нажимом и недовольством проговорила Алина, но я её снова перебила.

- Это не хамство. Ваш поступок – хамство, и не по отношению ко мне. А по отношению к чувствам Маши, да и к Давиду. Вы используете смерть их ребёнка в своих интересах, чтобы, как вам кажется, отвадить очередную женщину от него. Это низко и гадко. И я знаю, что вы мне сейчас скажете, начнёте меня пугать последствиями. Не утруждайтесь, Алина Михайловна, давайте остановимся на том, что вы сделали всё, что могли, а я не расскажу об этом Давиду. Но не ради вас, а ради него.

Я положила, точнее, бросила трубку на рычаг, и тогда уже взволнованно выдохнула. Сердце в груди колотилось, а щёки горели. Я даже ладони к ним приложила, но это мало помогло. Я ещё несколько минут после короткого, но очень неприятного разговора, приходила в себя.

Вечером, почти перед самым закрытием, появился Давид. Я совсем не ожидала его увидеть, в последние дни, после своего ухода из моей квартиры, он даже не звонил, никак не давал о себе знать. И я где-то в глубине души успела отчаяться и поверить в то, что больше его не увижу (хотя, вряд ли он из-за меня пойдёт на такую жертву, как перестать посещать любимый ресторан, но всё же…). К тому же весь день думала лишь о том, что узнала от Маши, переживала, настолько прониклась её слезами и болью. И, если честно, появлению Давида на фоне своих переживаний, я не обрадовалась. Знала, что как только увижу, взгляну на него уже совсем другими глазами. Начну высматривать тень горечи потери на его лице, печаль в глубине глаз, которой раньше не замечала, и не смогу мыслить здраво. Да и не была уверена, что Давид захочет со мной общаться. С его характером, вполне мог пройти мимо и даже взглядом не удостоить.

Но он появился в ресторане, трезвый, гладко выбритый, с ясным взглядом, и сразу подошёл ко мне. Секунду-другую мы молчали, смотрели друг на друга, и, не знаю, как он, а я чувствовала лёгкую неловкость.

- Привет, - сказал он.

Я не стала радоваться его спокойному тону, не спешила улыбаться, только легко кивнула.

- Привет.

- Ты заканчиваешь через час? Я тебя дождусь.

Я приложила все душевные силы, чтобы усмирить зачатки ни на чём не основанной радости, что вспыхнули во мне. Снова кивнула.

- Хорошо.

Давид отошёл от стойки, отмахнулся от подоспевшего официанта, и прошёл в бар. Я украдкой наблюдала за ним, видела, как Анька гостю натянуто улыбнулась, явно не знала, как себя вести. А Давид устроился за стойкой и попросил кофе. Он не улыбался, как обычно, не был приветливым и милым, наоборот, выглядел задумчивым. Пил кофе и думал о чём-то, даже по сторонам не смотрел. А у меня от нехорошего предчувствия руки затряслись.

- Вы помирились? – зашептала мне не менее взволнованная Анька, когда мы встретились с ней в раздевалке. Я переодевалась, говорила себе, что нужно поторопиться, ведь Давид ждёт на улице, а сама едва заставляла себя шевелиться. Пальцы напрочь отказывались застёгивать пуговицы на блузке.

В ответ на вопрос сестры, я лишь неопределённо пожала плечами.

- Ничего пока не знаю.

Анька меня разглядывала, после чего схватила за локоть и сжала его в знак ободрения.

- Будь сильной. Ты самая красивая, самая классная, и пусть сдохнут от отчаяния те, кому мы не достались.

Я всё же улыбнулась, такому напутствию грех было не улыбнуться. Потом взяла сумку, негромко попрощалась и вышла из раздевалки.

Ни в какие хорошие новости я не верила. Я знала, что, скорее всего, это будет наш с ним последний разговор. И пока шла к стоянке, просила себя лишь об одном: не плакать. Хотя, слёзы уже жгли глаза, и я на себя злилась. Хорошо, что в машине царил полумрак, и когда я села на пассажирское сидение, Давид хоть и посмотрел на меня, но предательского волнения, вылившегося на мои щёки лихорадочным румянцем, заметить не должен был.

- Привет, - сказал он ещё раз.

А я снова кивнула, как и час назад.

- Привет.

- Как у тебя дела?

- Неплохо. А у тебя?

Он потёр щёку ладонью, а я с жадностью ловила каждое его движение, пытаясь запомнить.

- Я пару дней вёл себя плохо.

- Пил?

- Откуда знаешь?

Я отвернулась, нацепила на лицо лёгкую усмешку.

- Птичка на хвосте принесла. Тебе стало легче?

- Не знаю. По-моему, от вина легче не бывает. Лида, я хотел попросить прощения, - сказал он после короткой паузы. – Я наговорил тебе всякого, и вёл себя, как скотина. Я был не прав, извини.