- Но он всегда об этом мечтал, - с неприятным смешком сказал Давид, проводя меня по комнатам. Он говорил о своём браке крайне неохотно, а если и говорил, то с язвительностью и насмешкой. Наверное, это должно было показать его несерьёзное отношение и к свадьбе, и к разводу, но со стороны выглядело иначе. Что он до сих пор злится и переживает. И меня это, по понятным причинам, радовать не могло. Каждый раз, как всплывало имя его бывшей жены, меня изнутри будто кипятком обливали. Но я терпела, потому что одно дело чувствовать неприязнь и обеспокоенность, и совсем другое жить в неведении. Уж лучше пусть рассказывает. Я помолчу.

Но находясь в этом доме, я ощущала дикий дискомфорт. Меня даже антикварные вещи, расставленные повсюду, не занимали. Комнаты были заставлены мебелью, завешаны картинами, уставлены бронзовыми статуэтками и мраморными фигурами. Рай для воров. Вот только в каждом углу камеры и постоянно работающая охранная сигнализация. Поэтому я отсоветовала себе приближаться к чему-либо на расстояние нескольких шагов, даже если очень любопытно. То тут, то там замечала мигающие красные огонёчки, и чувствовала себя в музее под пристальным наблюдением. Как здесь, вообще, можно жить?

Давид говорил, что недостаток света в комнатах не случаен, яркий свет вреден для картин, что прохлада, от которой мне постоянно хотелось поёжиться, благотворно действует на дерево и гипсовые скульптуры, и выходило, что это не дом, а музейное хранилище. И среди этого, в холоде и полутьме уже много лет существует Борис Иосифович Кравец, в своём потрёпанном кардигане. Ещё бы у него характер не испортился в такой атмосфере!

Кроме деда Давида в доме постоянно проживала экономка, Люся. Пока мы искали её по дому, у меня была единственная надежда увидеть, наконец, человеческое лицо, простое и радушное. Ведь должен же быть в доме противовес мрачному, нелюдимому хозяину. Но надежды мои не оправдались. Когда я увидела Люсю, мне при знакомстве достался хмурый взгляд исподлобья и негромкое приветствие. Скорее уж женщина что-то буркнула себе под нос, чем со мной поздоровалась. Такая же мрачная личность, как и её хозяин, насупленная, с беспокойно сдвинутыми бровями, в каком-то немыслимом сером балахоне. Она суетливо обмахивала ряд фарфоровых статуэток на комоде и что-то бормотала себе под нос. Мне стало совсем не по себе.

- Люся, я тебя обыскался, - запросто обратился к ней Давид. Взял в руки фарфоровую сову, повертел её в руке, разглядывая, и поставил обратно. – Ты нас обедом накормишь?

- Обед в три часа. – Женщина остановилась, и вместо нас посмотрела на циферблат напольных часов у стены. Её взгляд на нём задержался, и я тоже посмотрела. До трёх часов оставалось пятнадцать минут. – Я накрою на стол вовремя.

- Это было бы неплохо. И перестань уже пыль гонять с места на место. Займись делом поприятнее.

- Борис Иосифович всегда вечером проверяет. А вчера рассердился.

- Рассердился? Ты этому удивилась? – хмыкнул Давид, но Люся оставалась совершенно серьёзной.

- Сказал, что нужно картину с барышней на площади перевесить на другую стену, чтобы на неё днём солнечный свет не падал. А я не догадалась. Смотрю на неё, дура бестолковая, а перевесить не догадалась. – Люся всплеснула руками, огорчённо вздохнула, отложила метёлку для пыли и вытерла руки о цветастый, но застиранный фартук.

Давид же головой качнул.

- Ты не должна об этом догадываться, это не твоя забота. Если ему нужно что-то перевесить, пусть скажет мне.

Люся кинула на него странный взгляд, потом обратила внимание на меня, и, кажется, ещё сильнее нахмурилась. Или расстроилась, по её безрадостному взгляду так сразу и не определишь.

- Люся, это Лида. Она будет обедать с нами.

- Нужно накрыть на ещё одного человека, у нас гости, - пробормотала Люся словно в прострации, и поспешила от нас по коридору. Я смотрела вслед её сутулой фигуре, и боялась даже что-то спросить у Давида, настолько мне всё странным казалось. Вдруг он решит, что тоже стал в моих глазах странным?

- Не обращай внимания, - негромко посоветовал Давид. – Люся хорошая, исполнительная, но ума недалёкого. Несчастная женщина. Наверное, поэтому и способна вытерпеть все капризы деда. Она его боготворит.

- Они живут здесь вдвоём? Ты уверен, что это не опасно?

- Не представляю, кто согласится за ними присматривать. Нормальный человек за день в этом доме умом тронется. А они так уже пятнадцать лет живут. Знаешь, мне кажется, что Люся и в городе ни разу в жизни не была. В селе неподалёку раньше располагался коррекционный детский дом, Люся там работала то ли уборщицей, то ли санитаркой. Не удивлюсь, если там до совершеннолетия и воспитывалась. Жила в комнатке в бараке на отшибе. А потом детский дом закрыли, детей распределили, а ей свезло с моим дедом познакомиться. Уж как они общий язык нашли, не знаю, наверное, потому что Люся всё делала молча. До сих пор как тень по дому передвигается, и деду не мешает. Но как только он её имя произносит, она уже тут как тут, чай ему подаёт, тапочки на ноги надевает. В общем, полная идиллия. Подозреваю, что дед именно этого хотел получить от двух своих жён. Но у тех оказались мозги и характер. – Давид как раз снял со стены приличного размера картину, и на секунду замер с ней в руках. Я подумала, что раздумывает, куда перевесить, а он вдруг на меня посмотрел и усмехнулся. – Представляешь, если он ей всё своё состояние оставит? Что тогда делать?

- Жениться, - брякнула я.

Давид скроил несчастную физиономию.

- Спасибо. Хотя… отец может поработать героем.

- У папы есть Яна, - напомнила я.

Давид пренебрежительно фыркнул. Пристраивал картину на противоположную стену.

- Янка не стена, во имя семьи можно и подвинуться.

- Ужасный разговор, - пожаловалась я. – Люся – несчастная женщина, а мы за её спиной обсуждаем её жизнь.

Давид отступил от стены на несколько шагов, картину на новом месте разглядывал. Оглянулся на меня через плечо.

- Правда, считаешь её несчастной? А мне кажется, она здесь счастлива. Она, конечно, мало что понимает и соображает в ценности того, что её окружает, но за любую фарфоровую собачку порвёт любого. Помню, она разбила блюдце из сервиза, не ценного, так горевала целый месяц. Реально казнила себя, будто преступление совершила. И как бы странно она не выглядела и что бы себе под нос не бормотала, поверь мне, её слово в этом доме куда весомее даже моего.

Стол к обеду накрыли в столовой. Просторная комната, много окон, правда, тяжёлый парчовые шторы сдерживали дневной свет, и в комнате было также мрачно и прохладно, как и везде. Я едва заметно ёжилась, сидя за длинным дубовым столом, перед семейным фарфором и серебром, удивляясь непонятному для меня официозу. К тому же, мы с Давидом оказались сидящими по разные стороны стола, а на месте хозяина с гордым видом восседал Борис Иосифович. А Люся суетилась рядом, причём вокруг него, а не гостей. Белоснежная скатерть, накрахмаленные салфетки, фарфоровая супница в центре, а меня одолевает нереальность происходящего.

- Людмила, перестань кружить по комнате, у меня от тебя голова кругом. Корми нас. – Борис Иосифович положил руку на скатерть, и я уставилась на его скрюченные, узловатые пальцы. А ведь он не такой уж и старый, ему еще нет восьмидесяти лет, а выглядит он на все сто двадцать. Но сила в руках у него есть, и пальцы хваткие. Я несколько раз случайно замечала, как ловко он поднимает или переставляет вещи с места на место. Видимо, это и было его жизнью. Изо дня в день ходить по дому, набитому сокровищами, и двигать их с места на место, общаться с ними, разговаривать, пересчитывать, мысленно оценивать своё богатство.

- Людмила, у нас в доме гостья, нечасто такое случается, правда?

Люся как раз остановилась рядом со мной, налила мне суп в тарелку. Услышала слова хозяина, и мелко закивала. А я негромко, но вежливо поблагодарила её за поданный обед.

- Когда у нас были гости в последний раз?

- Алина Михайловна приезжала вас навестить, - вполне чётко проговорила у меня над ухом Люся. Я машинально повернула голову, среагировав на неприятное для себя имя, и неожиданно встретила прямой взгляд экономки. Не такая уж она и убогая, знаете ли. Теперь я в этом уверена.

- А вы, девушка, чем занимаетесь?

- Дед, ну не приставай ты к Лиде, дай нам поесть спокойно.

- Что значит, не приставай? Я должен знать, кто ко мне в дом пришёл.

- Неудивительно, что к тебе никто и не приходит. С твоей привычкой допрашивать.

- Я работаю администратором в ресторане, - не стала я скрытничать. – Очень интересная работа.

- Правда? – Кустистые брови Бориса Иосифовича пришли в движение, он явно показывал своё недоверие к моим словам. – И чем она так интересна?

- Работа с людьми – всегда интересна.

- Кому как. Я вот людей всегда недолюбливал. Бестолковые создания.

Я рискнула улыбнуться.

- И такие попадаются.

- А что вы делаете рядом с моим внуком?

Я едва супом не подавилась после такого прямого вопроса. Глянула на Давида через стол. Тот, не скрываясь, усмехнулся, откинулся на спинку стула, а деду сообщил:

- Мы друзья с Лидой.

Это слово, замечательное по своей сути, «друзья», меня отчего-то задело. Конечно, представить сам процесс объяснения Борису Иосифовичу стадию развития наших с Давидом отношений, достаточно трудно, но мог бы сказать, что мы встречаемся. Раз уж пригласил меня в дом, усадил за стол со своим дедом, но Давид этого не сказал. И, в итоге, получил от деда то, что получил. Очередное недовольство.

- Твой отец тоже дружил. Долго дружил, с половиной баб в этом годе. Несколько раз задруживался до того, что женился, и ничего толкового из этого ни разу не вышло.

- Дед!..

Борис Иосифович неожиданно развернулся ко мне и спросил: