Сара месила тесто, пребывая в прекрасном настроении. Она улыбнулась, но не одному Джону, а всем трем мужчинам, окружающим ее. Взгляд остановился на Дэвиде. Он сидел, закинув длинные ноги на каминную решетку.

– Добавить воды? – спросил он.

– Нет, хорошенького понемножку.

– Не морочь мне голову! – не унимался Дэн. – Я же вижу, как ты расстроен! Пора это признать и не валять дурака. Это вполне естественно, все расстроены. Даже счастливчики с «Палмер» не тратят денег так, как раньше, потому что боятся. Кто же станет их осуждать? Те, кто получает пособие, тратят на бакалею не меньше, чем работающие люди. У меня был разговор на эту тему с некоей миссис Робинсон – нашей многолетней покупательницей. Она призналась, что так оно и есть. Люди выплачивают все долги, чтобы в следующий кризис им опять верили в долг. В противном случае чуть что – пиши пропало. Миссис Робинсон сказала, что не сомневается, что ей опять придется жить в долг. Хорошенькая перспектива!

– Хватит! – горько произнес Джон. – От подобных разговоров я готов лезть на стену. Такое впечатление, что мы вернулись на столетие назад. По всей стране бунты, людей бросают за решетку. За сто лет ничего не изменилось! Тогда люди прошли маршем из Хеббурна и Шилдса в Джарроу, чтобы принять участие в профсоюзном собрании, и семерых приговорили за это к виселице. В последний момент казнь заменили ссылкой. А ведь это были богобоязненные, миролюбивые люди, первометодисты… Я не отношусь к сторонникам первометодистов, но они и все остальные хотели элементарного – работы и еды.

Джон обращался к Дэну на повышенных тонах, словно его молодой дядя нес ответственность за все прошлые и теперешние неприятности.

– Парнишки моложе двенадцати лет вкалывали в те времена по двадцать четыре часа кряду…

– Так то в шахтах… – начал было Дэн, но Джон заглушил его криком:

– В шахтах, на верфях, в литейном цеху, у пудлинговой печи – какая разница, если смена длилась сутки? Как можно было такое допускать? И вот сегодня все точно так же плохо. Как прикажешь вообще жить? Двадцать шесть шиллингов в неделю на семью из трех человек, два шиллинга на ребенка! Неслыханно! Если бы я на протяжении нескольких лет не работал, как вол, то и этого не имел бы. А как же те бедняги, которые за последних два года не проработали положенных тридцати недель? Скандальная жестокость – вот что это такое!

– Знаешь что, Джон, успокойся и подумай о себе. Тебе еще повезло: ты можешь полтора года бездельничать и получать пособие.

– Полтора года! Ты что, хочешь, чтобы меня упекли в отделение для умалишенных? Не надо разговаривать со мной так, словно меня облагодетельствовали. Каждому из нас приходится раз в два с половиной месяца являться на контроль, трясясь, как бы не остаться без подачки. – Он оглушительно щелкнул толстыми пальцами. – Есть такой параграф: «За нежелание подыскивать работу». Представляешь? Томиться в очереди и видеть, как типы за толстой решеткой, которые как сыр в масле катаются, вьют из нас веревки!

– За что же их винить, Джон? Они просто выполняют свою работу.

Все обернулись. Последняя реплика принадлежала Дэвиду. Глядя на огонь, он тихо продолжил:

– Фил Таггарт с биржи труда сказал, что с завтрашнего дня он тоже безработный. Это означает одно – он окажется по другую сторону решетки.

– Фил Таггарт! – передразнил брата Джон. – Твой Фил еще не делает погоды. Ты бы посмотрел, как по-свински к нам относятся остальные! Можно подумать, что мы находимся там незаконно. «В сторону!», «Придете после обеда!», «Повторите ваш номер!» – Все это Джон произнес с насмешкой, а потом тихо добавил: – Говорю вам, дело кончится бунтом. Невозможно все это дальше терпеть.

Да, бунтов не избежать. Если все будут такими, как Джон, от бунтов не будет спасения. Такие мысли бродили у Сары в голове, когда она в последний раз переворачивала тесто. Конечно, отсутствие работы и вынужденное безделье, если не считать рыскания в поисках маловероятной удачи, подкосили большинство людей под корень. Сара помнила, какими они были еще два-три года назад: собираясь на углах улиц, люди громко переговаривались, протестовали, кляли невзгоды. Сейчас они по-прежнему околачивались на углах, но вели себя тише, больше молчали. У некоторых замедлилась походка. Лица пожелтели. Одни подбирали окурки, другие собирались с самодельными тачками у доков, подскребали золу и потом ходили по домам, предлагая купить у них это добро. Полная тачка стоила один шиллинг. Сара всегда покупала тачку – в ней помещалось целых шесть ведер угля. Уголь был использованный и сам по себе не горел, но им хорошо было накрывать качественный уголь для более продолжительного тления. Один бедолага приезжал на прошлой неделе дважды. Второй раз он не просил купить у него золу, а просто безнадежно смотрел на Сару. Ей не нужна была его окалина, однако она все равно взяла всю тачку и предложила: «Хотите пирожок? Только что из печки!» – «О миссис!» – только и вымолвил он и облизнулся. К ней впервые обратились так почтительно, и она почувствовала себя взрослой замужней дамой.

Дэвида тоже беспокоила безработица. Так было всегда, но теперь в центре его тревог находился Джон, к которому он был очень привязан. Он не соглашался с половиной его высказываний и всегда с ним спорил, но Сара знала, что старший брат не выходит у него из головы. Дэвид всегда твердил, что Джону больше других противопоказано сидеть без работы, он этого не вынесет. Для человека такого крупного калибра безработица была личным оскорблением. Джон не смирится и погибнет от возмущения. Такой уж у него характер…

Наступил предпоследний день 1929 года. Она решила заранее справиться с выпечкой, чтобы на завтра оставалась одна уборка. Новый год надлежало встречать в окружении чистоты и блеска. Все и везде – «везде» для нее ограничивалось севером Англии – наводили к Новому году чистоту. Ей хотелось закончить дела до пяти часов, потому что вечер решено было провести у родителей Дэвида. Новый год будет встречен очень весело, но без пьянки. Наступающий вечер представлял собой исключение уже потому, что на сей раз миссис Хетерингтон не возражала против спиртного в доме. По такому случаю она наварила домашнего пива, рецептом которого ни с кем не собиралась делиться и которое, по словам Дэна, валило с ног, почти как доброе виски. Сара все больше убеждалась, что мать Дэвида – странная, а в некоторых отношениях и страшная женщина. Сара твердо решила, что этим вечером она не станет петь, даже если ее будут очень уговаривать, ибо знала, что свекровь не одобряет ее пения, особенно сольного. В прошлый раз, распевшись – она исполнила «Там, где отдыхал мой караван», – Сара заслужила похвалы ото всех, за исключением свекрови.

Когда она накрыла тесто, Дэвид поднялся и поставил большое глиняное блюдо на каминную решетку. Джон все не унимался. Тыча пальцем в Дэна, он разглагольствовал:

– Вот увидишь, мы здесь тоже устроим марш протеста! Как шотландцы в прошлом году. Они-то не пожелали мириться с несправедливостями. Они с двадцать второго года не прекращают своих маршей.

– Не забывай, что в прошлом году уже состоялся общенациональный марш, – сказал Дэн. – Для того чтобы что-то совершить, не обязательно быть угрюмым шотландцем. Тогда тори были вынуждены пересмотреть тот самый параграф о нежелании подыскивать работу, который так тебе досаждает. Его не отменили насовсем, но приостановили еще на год. Характерно, что через несколько недель после этого правительство тори все равно пало.

– А могло бы остаться у власти, потому что немногое изменилось: Ремси Макдональд и Сноудаун проводят ту же политику. Тошнит меня от них! Когда пришло правительство лейбористов, все думали, что оно проявит силу, а что они? Устроили сплошную…

Поймав предостерегающий взгляд Дэвида, Джон вовремя спохватился и закончил свою тираду словом «ерунда». Дэн со своим чувством юмора не мог оставить это без внимания. В пылу спора Джон раскраснелся, и его вид в сочетании с невинной «ерундой», заменившей более крепкое словцо, заставил Дэна запрокинуть голову и расхохотаться.

– Ах ты, нечестивец! – Джон едва не спихнул Дэна с дивана. – Как ты смеешь смеяться?

Впрочем, еще секунда – и Джон присоединился к Дэну. Хохоча, родственники принялись тузить друг друга, как разошедшиеся школьники. Диван заходил ходуном.

– Вот ослы! Немедленно прекратите! – Дэвид навис над ними, готовясь их разнять. – Да вы разломаете диван!

Он отскочил, чтобы не мешать им сползать на пол. Отдуваясь и продолжая смеяться, спорщики растянулись бок о бок на полу.

– Настоящие клоуны! – Дэвид сам давился от смеха.

Его брат и дядя сидели теперь на полу, привалившись спинами к дивану и вытянув ноги.

– Прямо как в былые времена! – сказал Джон, глядя на Дэна.

Тот, утирая мокрое лицо, ответил:

– Точно! Раньше мы неплохо веселились.

Оба заползли обратно на диван, причем Дэн при этом так закашлялся, что стал массировать себе грудь.

Дэвид посмотрел на Сару, которая продолжала свои кухонные дела, смеясь над двумя взрослыми мужчинами, способными на такое беззаботное ребячество, и предложил:

– Может быть, устроим вечеринку? Как ты к этому относишься, Сара?

– Вечеринку? Прекрасно! А когда?

Все ждали ее решения.

– Как насчет четверга?

Никто не ответил. Джон первым отвел глаза. Покосившись на Дэна, он со смешком переспросил:

– Так как насчет четверга?

Дэн встал, одернул пиджак и ответил:

– Только не в четверг, Сара.

– Ах, да!

Как это у нее вылетело из головы? По четвергам Дэн регулярно навещал друга. Она могла себе представить, что у такого человека, как Дэн, полно друзей. Но этого друга она никогда не встречала. Судя по всему, он жил в Вестоу, на противоположном берегу Тайна. Возможно, это был семейный человек. Некоторое время назад она спросила о нем Дэвида, но тому оказалось нечего ответить. Сейчас она, не успев подумать, предложила:

– Почему бы вам не привезти вашего друга сюда, Дэн? Ведь правда, Дэвид?