– Не обольщайся.

– Почему бы тебе просто не забрать его? – взорвалась я. – Просто забирай его!

Повернувшись ко мне, она отчетливо произнесла:

– Ох, маленькая, да он мне не нужен.

Я закрыла лицо руками. Ну, конечно! Ей нужен какой-нибудь мистер Бенсен, какой-нибудь Юджин, который унесет ее в высший свет, на который она всегда имела права, но куда никогда не могла попасть. Не Джейк, который по нескольку дней кряду не менял белья, сам того не замечая. Она соблазняла и отвергала его с тех пор, как он был ребенком, и, разумеется, он на самом деле ей не нужен. Но глядя на нее – она проводила помадой по губам, проводила, проводила, а я все равно видела ее неподвижные печальные глаза, – я вдруг поняла, что те мужчины ушли, и он – все, что у нее есть.

– Мне тебя жалко, – сказала я. Мой голос утратил всяческую уверенность.

– Это тебе меня жалко? – Когда она повернулась, меня поразила враждебность ее улыбки, мне вспомнились боксеры в «Парковке».

– Да подавись ты своим усердием! И своим самоконтролем, и своим цинизмом, замаскированными под профессионализм, и своими жалкими нереализованными амбициями. Ну, честно, Симона, что, черт побери, ты собираешься делать? Ты сама признаешь правду или им придется отправить тебя на пенсию? Ах да, наверное, мы никогда не узнаем, ведь всех нас тут не будет.

Яд поднялся в ней навстречу моему. Я упивалась, видя, как она готовится к броску, и была к нему готова, готова ко всему, что она в меня швырнет, – ведь время на моей стороне. Она не в силах меня ранить, я молода, полна жизни…

Дверь открылась, и на пороге возник Джейк. Мы обе повернулись к нему. Он моргнул, явно ошарашенный увиденным.

– Ну вот, все в сборе, – сказала я.

Он переводил взгляд с нее на меня и обратно. Симона вышла, грохнув за собой дверью. Я ясно видела, что Джейк только-только проснулся. Его глаза еще не привыкли к свету, в них еще оставался налет чего-то: может, чувства, может, действия таблеток, может, сна. Он протянул ко мне руку, и я пошла бездумно.

– Я тебя искал, – сказал он.

Я положила голову ему на грудь. Его запах, когда-то такой манящий, теперь отдавал глубокими слоями земли, тайной голубой комнатой в Чайна-тауне. Он поцеловал меня в лоб.

– Нет, – откликнулась я, вдыхая его. – Нет, не искал.


Я согласилась пойти в «Кландестино» – ради полуночного пива и давно запоздалого разговора. Я ушла сразу после смены, пропустив «дармовой посошок» от руководства – возможно, впервые после того, как узнала о такой привилегии персонала. Дома я налила себе почти доверху бокал хереса и стала ждать. Над Уильямсбургом взмывали шаббатные сирены. Я смотрела, как заходит солнце, как кружат над крышами, распадаются и сливаются вновь стаи голубей. Я ждала и смотрела, как сумерки собирались под крышами и в переулках. Мерную дробь выбивали барабаны. Я поела сардин из консервной банки, прикончила маринованные корнишоны. Я ждала.

Он нуждался во мне. Тут я не ошибалась. Я надеялась, мы сумеем выжить и без благословения Симоны. Мне хотелось увидеть раскаяние Джейка. Гадкая правда заключалась в том, что, пока он меня желает, я готова простить ему что угодно. Но по пути в «Кландестино» я думала, что секса мне уже мало. Пока мы с Джейком занимались любовью все эти месяцы, вокруг нас вырастало нечто новое… Мне хотелось понять, хватит ли его, чтобы сохранить нашу близость.

– О, Тесси пришла! – приветствовал меня бармен по имени Джорджи. – Что привело леди в трущобы?

– Встречаюсь с другом, – откликнулась я. – Как торговля?

– Мертвее мертвого. – Он пожал плечами. – Первый погожий вечер, и люди слишком счастливы, чтобы пить.

– Ньюйоркцы не бывают настолько счастливы, чтобы не пить. – Я выдвинула себе табурет. – Я буду лагер. Любой, какой найдется.

– Вам, ребята, нравится Бруклин, да?

– Да, нравится. – Мне хотелось заплакать, но вместо этого я стала строить ему глазки. – Жить в Бруклине было бы чудесно.

Я сообразила, что из динамиков несутся «Фальшивые пластмассовые деревья». Я почти забыла о существовании этой песни «Радиохед», потом как-то послушала ее, сидя в ванне, но не смогла по-настоящему понять, каково это быть вымотанным… А вот сейчас просто не смогла от нее отмахнуться.

– Вот черт! Ты не мог бы сделать погромче? – попросила я Джорджи, со вздохом подперев рукой щеку.

Я даже не заметила, что рядом возник Джейк.

– Привет, – сказал он.

В руке он держал букет сирени. Он извинился за опоздание.

Кривые зубы Джейка и мягкая щетина, скрывающая острый подбородок, глаза не от мира сего, сирень и ее меланхолия, ее нарциссизм, ее загадка. Он коснулся моей щеки, но я была поглощена песней. И ощущение от прикосновения его пальцев показалось лишь блеклой репродукцией того вихря, что когда-то сбил меня с ног.

– Ты осунулась.

– Болела.

– Хреново. – Он подтолкнул ко мне букет. – Разве ты не любишь сирень?

– Сам знаешь, это мои любимые цветы. Хочешь медаль за то, что запомнил?

Я переложила сирень на соседний табурет, и Джейк тут же положил на стойку мотоциклетный шлем. Джорджи поставил перед ним лагер и отошел, словно наше молчание его оттолкнуло. Джейк отпил, и я повторила его жест.

– Я видела твой мотоцикл. У ее дома. Одно из немногого, что я помню с той ночи.

Он промолчал.

– Потому что отрубилась. – Прозвучало как обвинение, которым и являлось.

Он повернулся ко мне.

– Думаешь, произвела на меня впечатление, что знаешь, как причинить себе вред?

В ответ я посмотрела на него в упор.

– Да. Думаю, да.

Он хотел меня укусить. Хотел вцепиться мне в волосы. Я видела, как это клокочет в нем: в глазах, в груди, в кончиках пальцев. Неизбежность, пожар… он протянет ко мне руку, я буду рваться из одежды, чтобы быть ближе к нему… его дыхание станет неровным, от этого звука начнет плавиться само мое тело… и мы перестанем думать.

– Я на тебя зла, – сказала я, отстраняясь от него. Впервые я не бросилась на костер, который он передо мной разложил. От собственного самоконтроля я почувствовала себя старой.

– Извини, – ответил он, словно только что вспомнил свою роль, положенные слова. – Серьезно, я хотел с тобой встретиться. Я правда собирался.

– Так мы дошли до стадии отговорок?

– Я заснул.

Уставившись на свое отражение в лакированной стойке, я стала отрывать крошечные клочки от салфетки.

– Ты хотел сказать, что заснул в ее кровати.

– Брось, ты же знаешь…

– Что все не так. Да, знаю, что не так. Все не так, как кажется.

Он кашлянул.

– А вот что мне кажется. Тебе от нее один вред. Она, не задумываясь, тебя бросит.

А он продолжал, словно бы меня не слышал:

– Знаю, она иногда бывает неприятной, но она придет в себя. И ты тоже. Мы все немного не в себе, что ресторан закрыт.

– Нет, – отрезала я. – Ты меня не слышишь. Не надо заговаривать мне зубы, Джейк. Вы двое никого не подпускаете близко, чтобы не пришлось признавать, насколько неправильно то, что между вами происходит. Ведь тогда вам придется объяснять, почему взрослые мужчина и женщина, которые утверждают, что они не вместе, спят друг с другом, ездят вместе в отпуск или почему у тебя никогда не было настоящих отношений с другой женщиной. Тебе тридцать лет, Джейк. Ты что, не хочешь реальной жизни?

– Нет такой штуки, как реальная жизнь, принцесса. Есть только это, хочешь верь, хочешь нет.

– Хватит с меня чуши про то, что жизнь коротка и полна боли и умираешь всегда в одиночестве. Это же долбаный развод, чтобы ничем не рисковать. Ты заслуживаешь лучшего.

У него задергалась коленка, так всегда бывало, когда в нем нарастала тревога или он начинал скучать за стойкой бара. Я положила руку ему на коленку, и дрожь унялась.

– Тебе не стоит ехать на месяц во Францию. Ты ненавидишь французов и их самодовольную, расистскую разновидность социализма.

Фраза вызвала улыбку… Сколько у меня было таких проверенных трюков! Но сегодня у меня был наготове новый. Прямота. И это поистине был мой последний.

– Я хочу, чтобы ты уволился со мной. Или мы можем перевестись. Тебе нужны перемены, а я хочу стать полноценной официанткой.

Он кашлянул, прочищая горло. Мы выпили еще пива. Такой одинокой я не чувствовала себя с тех самых пор, как переехала в Нью-Йорк, словно до конца жизни мне ни с кем не найти контакта.

– Просто подумай об этом! – В мой голос закралось отчаяние, я его слышала, но не могла контролировать.

– Уже подумал.

Он быстро моргал. Он поднял взгляд на огни. Я целовала его руки и грязные ногти, а он смотрел. Он столького никогда не говорил! Интересно, кем бы стал Джейк, если бы произнес все эти вещи.

– Скажи.

– Я помню, как впервые тебя увидел.

– И это все, что я получу?

– Ты меня удивила.

Значит, это все, что я получу.

– Я тоже помню, как впервые тебя увидела.

Во мне всколыхнулись старые обиды, а ведь я – в тот самый первый день по приезде, в первый день моей новой жизни – поклялась себе жить только в настоящем, смотреть только вперед.

– Я не могу уйти, – сказал он.

– Можешь. Мы еще можем быть вместе.

– Не могу.

– То есть не хочешь.

– Ладно, Тесс.

– Ты трус, – сказала я.

Калека и трус. Винная Женщина и Потный Парень. Чувства никогда не обманывают, ошибочны их истолкования. Не в них была проблема. Во мне.

– Помнишь то утро, когда позволил мне выбрать пластинку?

Он никогда не изменял своим привычкам: сигарета, эспрессо из кофеварки, вторая сигарета, пластинка на день. Тем утром он проснулся от икоты. Он был так напуган, что вцепился в меня, и я поцеловала его в висок. После я подтрунивала над его паническим страхом перед икотой. Я его рассмешила, и в награду он разрешил выбрать мне пластинку. Я выбрала альбом «Астральные недели», а когда зазвучала «Милашка», он сказал: «Под такое надо танцевать». И мы танцевали: он без рубашки, в растянутых трусах, я в его рубашке на голое тело. Мы кружили по голому полу, а над нами плавал сигаретный дым. В то утро я совершила первый грех любви: приняла красоту и хороший саундтрек за знание.