Соль с чипсов налипла мне на пальцы, и я потерла их друг о друга, кристаллы посыпались вниз, и я услышала, как кто-то у нас над головой в обеденном зале покатил тележку. Послевкусие у меня во рту говорило о замелованности и минеральности почвы, о выдержке и лимонах. Не было ни тени сожаления. Ответила я ей медленно, не зная, каковы будут слова, но понимая, что они станут окончательными и бесповоротными:

– Разумеется, у меня все будет в порядке. Я всегда буду тебе бесконечно благодарна.

Я забыла упомянуть о множестве важных вещей, поэтому давайте попробую еще раз. Орды хасидских детишек выбегают на перекрестки в полночь посмотреть на шлейфы красных огней на 36-й. Зазывные выкрики продавца жареных пирожков, которые я слышала сквозь дрему: он шел по Реблинг и кричал: «Эмпамада! Эмпамада!» Многочасовые бесцельные блуждания с Джейком по бетонным джунглям. Пробуждение без пробуждения, расслабленное всплывание из сна, точно арт-хаусное кино на мятом экране. Пиво из бумажных стаканов со Скоттом, пока наша ватага слоняется из бара в бар на Гранд. Уилл учит меня приемам карате на платформе подземки. Роскошные, шероховатые молоки морских ежей, которые мы размазываем по тостам. Мы с Ари посреди моста поем на рассвете; спешащие на работу люди толкают нас, а мы знаем недоступный им секрет: жизнь движется не по прямой, она не накапливается и под конец ночи стирается начисто, как мел с грифельной доски, и если мы не пали духом, то, значит, мы неистощимы.

Кажется, Ник имел обыкновение говорить: «Жизнь – это то, что происходит, пока ты обслуживаешь и ждешь». Клише, конечно, но это не отменяет его правдивости. Моя жизнь была так полна, что я не могла заглянуть дальше одного дня. Не могла и не хотела. И, по правде сказать, будет ли она когда-нибудь настолько яркой, настолько удовлетворительной? Нами двигала извечная тяга к самому бурному, желание приблизиться к источнику, к самому острому, самому ускоренному, пусть даже мы забывали завсегдатаев, забывали блюда дня, забывали пробивать табели о приходе на смену.

А Симона в лучшие свои дни говорила: «Не волнуйся, маленькая, все это канет без следа».

Но я вижу следы и отметины на людях. На незнакомцах, которые сидят у стойки одни и с легкостью давней привычки заказывают коктейль или мусс из куриной печени и болтают с барменами. На гостях в ресторанах, которые смотрят на еду у себя в тарелках с благоговением. Я вижу отметины на себе: царапины, шрамы. Метафора остается верной. Нет, я не стала ждать вечно, но в каком-то смысле для всех нас это пожизненный срок.

Цветы уже вянут.

Просто обычный мой пятичасовый провал.

И у такого парня есть девушка!

Боже, им тут реалити-шоу надо снимать.

И когда же я перестану из-за пустяков себя изводить?

Оказывается, существует миллион теорий о чистилище.

Когда я научусь?

Да, Скотт подал на увольнение – Шеф вне себя.

А она просто вышла через черный ход.

Но послушайте, любовная линия ведь не получила развития.

Вроде как пиццерия в Бушвике.

Что ж, стиль взял верх над содержанием.

Тридцатый требует внимания.

Вот что случается в Сити.

А штучка не такая уж сентиментальная.

Сливы настоящие.

Нью-Йорк довел это до совершенства.

Но торт воображаемый.

Невозможно воспитать в себе цинизм, он расцветает естественно.

Я хочу сказать, в сравнении Сталин сущий ангел.

Но с чего вдруг она принесла гардении?

Я с ног валюсь.

Тридцать Пятый безнадежен.

Пересади их.

Слишком слабая прожарка даже для меня.

Я отстаю, сделай мне двойной.

Чего она ожидала?

И выиграть ровно столько, сколько надо.

Наверное, просто надо быть там.

Три долбаные посадки.

Во вторник.

Черт, да у нас всю смену запара.