– Не знаю, – честно ответила я. От Симоны исходил жар, а меня волочило на коксе, кровь по венам бежала, как бензин для зажигалок. – Что-то горько у тебя выходит.

– Горько? – Она выплюнула слово через стиснутые зубы, потом распрямила плечи, точно она на подмостках или ей выходить в зал ресторана. – Ладно, посмотрим. Я с ним поговорю.

– Не надо! – воскликнула я.

Мне смутно вспомнилось предостережение Уилла: не стоит чересчур доверять Симоне. Я уже сделалась ее ученицей, но теперь вдруг испугалась передать свою судьбу в ее руки. Неужели Джейку нужно благословение Симоны? Этого все время не хватало? Если таковы условия, то я их принимаю. Разве нет?

– Ну, не важно, – неуверенно добавила я. – Поступай как знаешь. Подумаешь, эка важность.

– Это очень важно, маленькая. Ты забываешь, как мы с ним близки. И совершенно очевидно, что и ты многое для меня значишь.

– Знаю. – Глядя нам под ноги, я повозила туфлей взад-вперед. – Мне снился один сон про тебя. Отрывок сна. В нем у нас с тобой был секрет. Ты была моей матерью. И ты разрешила мне опаздывать на работу, а еще приходила в мою квартиру и застилала мне постель. Но ты объясняла, что никто больше не поймет и что если я расскажу, меня накажут.

– Странно, – только и сказала она.

– Сомневаюсь, что по возрасту годишься мне в матери. Я не это имела в виду.

– Тебе следовало бы пересказать его Говарду. Он хорошо разбирается в снах. В другой жизни он мог бы быть психоанатиликом. – Встав, она чуть выгнулась назад, потянула спину, слышно хрустнули позвонки. – И я бы не отказалась застрять с тобой в лифте. Там места побольше, чем в кабинке туалета. – Она протянула мне квадратик туалетной бумаги. – Никаких больше слез на работе.


Мне хотелось спросить у нее, любовь ли это. Слепота, падение в пропасть, невидимый медленный танец, тяга к истинной боли, одержимость? Я не получила бы ответа. Она никогда не говорила со мной о чем-либо личном. Любовь оставалась теорией, чем-то забальзамированным. «Если допустишь, любовь доведет тебя до того-то» или «Любовь – необходимое условие для сего-то». Или «То-то – особая разновидность любви, какую встречаешь в местах вроде Там-то».

Возможно, вот почему она казалась такой неприступной. Она не помнила. Она никогда не падала на колени на асфальт, как мы все, она не могла рассказать мне про невыразимое, про настоящее. Я была сама по себе, то, чему я училась, шло с земли.


Схватив меня за запястье, он выдернул меня из группы, с которой я уходила. Уилл состроил мину, мол, «Идешь?», а я подняла руку, как бы говоря: «Одну минуту».

– Пришли СМС? – крикнул Уилл, когда у него перед носом закрылись двери лифта.

Я повернулась к Джейку.

– Что? Симона велела передо мной извиниться?

Он смотрел в ковер. Задумчиво.

– Какой-то ты жалкий, – сказала я и вызвала лифт.

– Я пожалел, едва это сболтнул.

– Ты меня утомляешь. Честно.

Я снова и снова нажимала кнопку. Я видела альтернативный путь, дорожку мира, дорожку света. Я видела бар, пиво, радость общения с друзьями, – видела как все это исчезает, едва он ко мне приближался. И я ему позволяла. Звякнул звоночек, и двери расступились. Джейк отошел в дальний угол, а я встала перед ним, удерживая двери открытыми, пока входили запоздавшие.

– Пойдете выпить, Дениза? – спросила я жену Ника.

Ник как-то мне рассказал, что она была первой женщиной, которая срезала его в разговоре, и он сразу понял, что должен на ней жениться. Это была элегантная брюнетка, все еще очень красивая, но щеки у нее теперь немного запали.

– Нет, нет. Мы едем домой. Лучшее, что нас ждет, – проснуться в пять утра с младшеньким.

– Лучшее! – Хлопнув в ладоши, Ник повернулся ко мне. – Флафф раньше пяти домой не возвращается, верно?

– Что значит Флафф? – спросила Дениза.

– Просто старое прозвище, – ответила я, и дыхание вырывалось у меня со свистом. Джейк провел пальцем по моей спине. – Со школы.

Мой позвоночник – горящая свеча. От прикосновений Джейка мое тело пылало и таяло. «Я сзади».

– Я правда за тебя голосовал, – произнес он так тихо, что только я расслышала его слова.

И все вернулось на круги своя: ночь прекрасна и полна обещаний, время растяжимо, мое тело податливо.

– Кстати, Дениза, – сказала я, делая шаг назад к нему, – сколько твоему младшенькому?

Я сидела на нем верхом на заднем сиденье такси, подушки из кожзаменителя скрипели, его пальцы внутри меня, двигаются, надавливают на неведомую пылающую точку. Сквозь угар опьянения меня пронзила мысль, что я могу внезапно кончить. Он сдвинул большой палец, и я отпрянула, уверенная, что вообще не кончу. Повторяющиеся движения, пряди моих волос словно бы вырастают из его руки. Воротник его рубашки… Джейк меня удерживает, с силой вдавливает себе в колени. Таксист наехал на канализационный люк, и я резко охнула.

Забираясь на него, я на мгновение вспомнила про таксиста. Сколько ему до конца смены? Мне хотелось сказать, мол, у меня тоже бывают долгие вечерние смены. Люди иногда ужасно со мной обращаются. Я вообразила себе, что у таксиста маленькая дочка, которая звонит, пока он на работе. Он тогда переключает разговор на громкую связь, и ее голосок заполняет кабину сиянием. С зеркальца заднего вида свисала ламинированная фотография его жены. Я предположила, что это жена. Одну руку она завела за голову, голову склонила, а в другой держала розу. Помада у нее была под цвет цветка. Интересно, выручка в Новый год хорошая? Интересно, все ли он видел? Он с грохотом задвинул перегородку и на полную выкрутил музыку, а Джейк задрал на мне платье, и я забыла, что таксист тоже человек.

Я глодала его губы, его уши, его подбородок, стараясь продлить, сохранить дрожь у меня в нутре, мне хотелось сказать, я совсем близко… цветные сполохи расползались по стеклам… совсем близко…

Прижав ладонь к моей щеке, Джейк спросил:

– Знаешь, какова ты на вкус?

И вытащив пальцы, сунул их мне в рот.

Я не поперхнулась. Поначалу я была слишком поражена, чтобы хотя бы что-то почувствовать. Я соленая, подумала я. Недурна на вкус. Но я застонала и вдавилась в него сильнее. Я совершенно завелась – не от собственного вкуса, но от уверенности Джейка. В моей жизни было так мало мгновений, когда я в чем-то была уверена. Я была постоянной правкой, переиначиваниями, бесконечным сомнением. А теперь вдруг, когда его пальцы выскользнули у меня изо рта и скользнули назад в промежность, я узнала, что в Нью-Йорк-Сити нет вообще никаких правил. Я не понимала этой чудовищной свободы, пока Джейк не произнес мне в рот: «Кончи сейчас» – и я не кончила на заднем сиденье такси. Есть люди, которые делают что хотят, черт их бери, и это их город – пугающий, варварский и упоительный.

V

Есть люди, влюбленные в пятый вкус, те, кто упивается искрящимся шлейфом ферментации… Пальцы Джейка отдают пикулями, кислыми вишнями, которые нам привозили из Италии и длинными коктейльными ложками накладывали в «манхэттены», костяшки пропитались рассолом оливок, каждую смену заказывают один «грязный мартини» за другим… его пальцы во мне, терпкие и… погодите, погодите… солоноватые…

Иссиня-черный зимний рассвет карабкался на приземистые крыши, когда я уезжала из Бруклина. Я сидела в такси, которое прямо-таки летело над Ист-Ривер, мост укутало туманом, машина казалась невесомой.

В ванной в моей квартире маленькое зеркало висело так высоко, что обычно ниже подбородка я ничего не видела. Подтянувшись, я залезла в саму раковину.

Следы. Синяк над грудью – расплывчатый след большого пальца. Ссадины на шее и подбородке. Красный засос на внутренней стороне предплечья. Синие пятнышки вдоль нижней губы. Красные полосы по внутренней ее стороне. У меня возникло ощущение, что белье у меня промокло, и я опустила взгляд: у меня наступили месячные, за несколько дней до срока, точно Джейк спустил курок.

От выпитого вина комната плывет перед глазами. Кожа под носом шелушится от чересчур сухого воздуха и жара батареи. Я снова и снова трогаю свое лицо, этот пустой экран, на который все проецируется. Какой бы красотой я ни обладала, она не генерируемая, не укоренившаяся. Она проницаемая. Но под ней я начала различать его… Лицо женщины.

Изменялись мои губы. Унылые, багрянистые, воспаленные губы. И мой левый глаз припух, выглядит меньше, не открывается так широко, как раньше. «Потасканная», как сказала бы одна моя подруга. Я больше не выгляжу новенькой.

Заведу себе татуировки синяков. Вот он удивится. Как он назвал свои татуировки? «Захват мгновения»? Смотри, Джейк, мое тело «захвачено». Лежа на топчане, я считала вдохи и выдохи. Я знала, что эта ночь никогда не повторится. Никогда не будет именно так, никогда не будет так неожиданно и мощно. А потому я задержала ее в себе, не вспоминала, не пересматривала, просто задержала и замерла. Стены моей комнаты стали молочными от света. Я слушала, как последние пуэрториканцы с шумом и топотом расходятся по домам.


Последствия метелей скапливались, как машины в пробке, сугробы и заносы наползали на тротуары и громоздились, как новые здания. А в ресторане с кухни рекой лились супы – лекарство ото всего на свете. Сантос тайком готовил в субботу мексиканский суп менудо из требухи и рубца. Требуха была сладковатой, а бульон – маслянистым, а еще в нем чувствовались кровь, орегано и лаймы. Во все добавляли тайский соус шрирача, даже в супы на скорую руку из куриного бульона с луком-шалот. Нас одолевали ущемления шейных позвонков, гриппы, синуситы, мы обменивались недугами и инфекциями.

Уилл, Ари и я сидели, склонившись над мисками, когда 16-ю накрыла снежная буря. Скотт приготовил для «семейного» вьетнамский суп фо по рецепту, который получил от одного старика на рынке в Ханое. Это был истинный дар: насыщенный суп исходил паром и благоухал анисом.

– Ты после вечеринки куда-то подевалась, – обронил Уилл.

Ариэль, не поднимая головы, накручивала на вилку лапшу. Я с шумом втянула в себя бульон, уставившись в миску.