– А?

– Я всегда про это думаю, когда вы, ребята, заявляетесь после смены. Сечешь?

– Да, Том, секу. Мы рыба. А здесь у тебя – долбаная вода.


Сегодняшняя шляпка принадлежала еще матушке миссис Кирби: винно-пурпурная бархатная шляпка «клош»[34] с золотой вышивкой, которая практически сносилась. Она плотно обхватывала ее крошечный череп, и миссис Кирби приходилось чуть запрокидывать голову, чтобы стрельнуть в меня взглядом. Если верить ее рассказам, ее матушка была легендарной красавицей. Она посещала всяческие художественные салоны, на равных разговаривала с Уильямом Дюбуа и Лэнгстоном Хьюзом[35] и сама имела прогрессивные взгляды. Весьма прогрессивные. У нее не было времени заниматься искусством, ведь после смерти мужа ей пришлось подрабатывать шитьем на дому, чтобы содержать детей, но у нее имелись вкус и желание жить как истинный художник.

– Вашему поколению этого не понять, – говорила она с чувством, беря обе мои руки в свои. – В мое время из дома не выходили без шляпки. Денег у нас не водилось, моя мама шила платья из занавесок, но без шляпки я выглядела бы неприлично. Моя мама затрещин бы надавала нынешним девушкам за то, как вы одеваетесь.

– Я знаю, – сказала я. Я поощряла ее увещевать меня, и она была щедра на увещевания. – Девушки моего возраста носят легинсы. Вместо брюк. Это так неловко.

– Просто выставляют свои булочки напоказ по всему городу.

– О боже, вы совершенно правы!

– Куда подевались стандарты? Как мужчине понять, как к тебе относиться? – Она шлепнула меня по тыльной стороне ладони. – Ты одеваешься как мальчишка, скрываешь фигуру. Ты все еще бьешь их лопаткой в песочнице, чтобы они на тебя посмотрели.

Я кивнула, показывая, что она видит меня насквозь.

– Иметь стиль вовсе не фривольно, знаешь ли. В мои дни стиль говорил о честности, говорил о том, что ты знаешь, кто ты есть.

Я кивнула, но она смотрела куда-то мне за спину.

– А, вот и мой принц!

Фланируя, точно идет по подиуму, к нам приближался Саша. Миссис Кирби зааплодировала, на глаза ей навернулись слезы.

– Кирби, дорогая, вы отрада для глаз, так почему же вы говорите с этим отребьем?

– Поцелуй же меня, ради бога.

Она стыдливо подставила щечку, и он поцеловал ее в обе.

– Вот как это делалось в Париже, – сказала она.

– Как баранина, любовь моя? – спросил Саша.

– Ужасно, просто ужасно. – Вид у нее стал встревоженный, и она поманила нас ближе. – Клянусь, с каждым разом все хуже и хуже.

– Замечательно, – просиял ей улыбкой во все зубы Саша.

– Саша, ты должен пригласить эту прекрасную юную леди на свидание. Ей нужно понять, кто такой настоящий джентльмен.

– Да, Саша. – Я повернулась к нему. Пару недель назад он уронил свою пиццу на землю и предложил мне пятьдесят долларов, если я ее съем. Я съела, и он мне заплатил. Как джентльмен. – Ты выведешь меня в свет?

Мы оба содрогались от сдерживаемого смеха. Миссис Кирби тоже рассмеялась и с видом королевы откинулась на спинку стула.


Я знала, что Джейк внизу. Он только что бросил Нику, что собирается вниз за бутылкой скотча, хотя я больше недели назад сказала ему, что скотч закончился. Я даже у Говарда про скотч спросила, а тот ответил, что уже сделан предзаказ у оптовика. Но Джейк отказывался в это верить. Интересно, он пошел искать, потому что не доверял моим словам или потому что хотел затянуть нашу мелкую дуэль?

Поэтому, когда Симона спросила, не принесет ли ей кто-нибудь из подвала «Опус» 2002 года, мол, у нее за всеми столами гости, я сказала, конечно, подтянула хвост и побежала. Когда я вошла, он не обернулся.

– Его тут нет, – сказала я, решительно направляясь в отдел калифорнийских красных.

– Глуп тот, кто поверит речам женщины.

– Очаровательно.

Я пробежала глазами по стене, но я ведь и так знала, где «Опус». Мне бы так хотелось, чтобы я ничего не знала, чтобы я ошибалась относительно скотча, чтобы у нас закончился «Опус» и чтобы остаток смены нам пришлось провести в подвале, разыскивая несуществующие бутылки.

Он хмыкнул. Достав нужное вино, я подошла заглянуть через его плечо на ряды составленных кое-как, не возвращенных на место бутылок. Я уже сто раз их перебирала.

– Эй, да у тебя кровь идет! – заметила я.

Он поцарапал где-то руку. Услышав мои слова, он рассеянно на нее посмотрел, а я – инстинктивно – поднесла его руку ко рту и лизнула порез. На языке – привкус металла, соли, меня словно ударила искра. Когда до меня дошло, что я сделала, я оттолкнула его руку. Я выдохнула, а он вдохнул, его ноздри раздулись. «Что, слабо?» – спрашивал мой взгляд. Я чувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы, я чувствовала, что земля ушла у меня из-под ног, я чувствовала, что плавлюсь…

– Прошу прощения.

На пороге стояла Симона. Я моргнула, недоумевая, что именно я сейчас вижу.

– Где «Опус»?

Глянув на свои руки, я подошла к ней с бутылкой. Я ждала какого-нибудь саркастического замечания. «Ну, я и сама бы так сделала», – вот что сказала бы Хизер, а Ари рявкнула бы: «Какого черта, Скиппер, драная ты сучка». Меня любое устроило бы. Симона же не сказала ничего, но только смотрела на нас. Она промолчала, и я поняла, что облажалась.


– Хочешь персиковую вкусняшку?

Я тупо посмотрела на Хизер. Я основательно облажалась, поэтому, когда вторая половина смены превратилась в запару и сущий хаос, решила, что это моя вина. Гости первой посадки засиделись дольше положенного, они сидели и довольно попивали водичку, а вторая посадка уже переминалась с ноги на ногу, нетерпение, тревога и раздражение собирались в зале ядовитым обликом. От самых востребованных столов внезапно отказывались: они-де слишком близко к станции официанта, слишком близко к туалету, слишком маленькие, слишком изолированные, слишком шумные. Официанты ошибались с заказами. Они толпились у кухни, стараясь как можно дольше не говорить об ошибках Шефу, выдумывая заковыристые истории, почему случившееся не их вина. Шеф театрально швырял еду в мусор (пока Говард не вмешался), а после начал перекладывать вину на зал.

А еще история с «Опусом»… Мне очень хотелось обвинить Джейка, но я не могла. По неведомой причине я достала не 2002 год, а 1995-й. По неведомой причине Симона презентовала его гостям, открыла, налила им продегустировать. По неведомой причине Говард заметил это, когда обходил зал.

– А, девяносто пятый, просто невероятная бутылка! – разулыбался он. – Как вам сегодня пьется?

Крепыш за столом сумрачно хохотнул.

– Лучше две тысячи второго, который я заказал. Спасибо вам.

– Ты слышала? – спросила Ари, проносясь мимо меня с тарелками. Минуту спустя она вернулась с пустыми руками и добавила: – На сей раз Симона взаправду налажала.

Я увидела их с Говардом у станции официантов. До меня донесся его голос, спокойный, без обычной вкрадчивости, просто резкий:

– Только для особых гостей… огромная утрата… Не похоже на тебя.

Нет, хотелось закричать мне, это не она была, а я. Но я видела, как Симона кивнула, помада у нее стерлась в середине губ, там, где она их прикусывала. Мне стало нехорошо. Пришла забрать кофе Хизер, и я призналась в содеянном.

– Бывает, – отмахнулась от меня Хизер.

– Но Симона…

– Это правда ее вина. Она презентовала вино, она вслух назвала винтаж, она обратила их внимание на год на этикетке. Ей следовало бы заметить. Поэтому ведь она старшая смены, а ты бэк на подхвате.

Меня это не удивило.

– Хочешь персиковую вкусняшку?

– А что это?

– Просто ксанакс.

Она достала таблетку персикового цвета.

– Думаешь, я смогу выполнять на этом работу?

– Твою работу мартышка на ксанаксе делать сможет, тыковка. И, вероятно, налажает меньше. Это же не настоящий наркотик.

И не настоящая работа, подумала я, беря таблетку. К сервисному бару подошла Симона.

– Мои капучино за Сорок Третий?

– Уже ушли, – с готовность оттарабанила я.

Я лично отнесла их всего через пять минут после того, как она пробила заказ, приготовила их раньше пяти других тикетов.

Она повернулась к Хизер.

– У тебя еще есть?

Закинув таблетку в рот, она проглотила не запивая.

– Симона, мне очень…

– Пустяки, – сердечно сказала она. – Хизер, Восемьдесят Шестой стол «Опус» девяносто пятого. Это была последняя бутылка.

Таблетка застряла у меня в горле. Я все сглатывала и сглатывала, но она растворилась там и на вкус была как кислая кровь Джейка. Остаток смены он со мной не разговаривал.


Кофемашина всегда была горячей зоной. Тем, кому выпала смена «на напитках», полагалось драить ее с особым тщанием, и я считала, что остальные бэки тоже так поступают. Но когда из портафильтра, который я только что взяла в руки, вылез таракан, когда я всем этим швырнула о стену, разметав по стойке молотый кофе, оставив отметину на стене, когда насекомое – невредимое – убралось восвояси… ну, я перестала относиться к чистке кофемашины так уж серьезно.

Зое полагалось быть нашим генералом в войне с насекомыми, а на деле это свелось к тому, что она просто заказывала и заказывала разные моющие средства и орала по телефону на разных дезинфекторов. Каждый новый обещал истребление в течение нескольких часов, каждая оранжевая бутыль с черепом и костями обещала смерть. Зоя оклеивала бутылки спрея бумажным скотчем, на котором писала, где им следует пользоваться: Кофемашина, Слив бара 1, Слив бара 2. Зоя модифицировала чеклисты дополнительных работ, заказывала специальные тряпки, чтобы вычищать ледогенератор, особые синие полоски бумаги (брать их в руки следовало, только надев резиновые перчатки), которые полагалось вешать там, где развелись дрозофилы.

Не сделала Зоя одного – не избавилась от тварей. К моему глубокому удивлению выяснилось, что от центра до окраин во всех до единого ресторанах Нью-Йорка есть насекомые. Я все еще согласилась бы есть с полу в кухне – там было чисто, как в операционной. В наши обязанности входило оберегать покой и неведение гостей, которым не по зубам жестокая правда города. В сущности, за это они нам и платили. Мы говорили: «Это просто зима», «Это просто из-за сквера», «Это просто стройка дальше по улице», «Это же «Блю-Уотер-гриль». И все это было правдой.