– Была одна ужасная женщина. Миссис Паунд. Я про то, что она была невыносимой. Мы называли ее Молот. Стоило ей войти, все ей было не так: кофе обжег ей язык или на вкус как зола, музыка слишком громкая, черничным маффином она вчера отравилась. Она вечно грозилась нас закрыть. Всякий раз, когда натыкалась на стол, говорила, мол, пусть наши юристы засучивают рукава. Она требовала яичницу для своей собаки. Ни цента не давала на чай. Ее все боялись. А чуть больше года назад ей ампутировали ступню. Диабет. Никто из нас не знал, да и откуда нам было знать? Она стала приезжать в инвалидном кресле, и все ухмылялись, ну вот конец, прощай, Молот.

– Чему конец? – спросил Говард.

– Ах да, про это я забыла. У нас не было пандуса. Надо было подниматься по ступенькам. Так что с ней более или менее было покончено.

– Более или менее?

– Но в том-то и суть истории. Однажды, когда она катила в кресле мимо, я встретилась с ней взглядом, она просто сверлила меня глазами. Я хочу сказать, с неподдельной ненавистью. Не знаю почему, но я по ней скучала. Скучала по ее лицу. Поэтому я приготовила кофе и побежала за ней. Я перевезла ее через улицу в сквер, и она жаловалась на все: от погоды до несварения желудка. С тех пор это стало нашей традицией. Я варила ей кофе каждый день, даже приносила яичницу в контейнере для ее собаки. Сослуживцы надо мной потешались.

Мне вспомнились распухшие, варикозные ноги Молота, то, как она показывала мне культю из-под халата. Синевато-сизые пальцы.

– Это приемлимый ответ на ваш вопрос? Проблема, наверное, была в отсутствии пандуса. Решение – вынести кофе на улицу. Простите, я не слишком хорошо объяснила.

– Думаю, вы прекрасно все объяснили. Вы проявили доброту.

Я пожала плечами.

– На самом деле она мне нравилась.

Молот была единственным грубым человеком изо всех, кого я знала. Она была несносна, исполнена горечи, но она не боялась наступить кому-то на мозоль. Она кому угодно все ноги бы отдавила, и глазом не моргнув.

Именно та старуха стала для меня пропуском в ресторан. Я это чувствовала, но не понимала. Дочка ее племянницы дружила с другом моего нового соседа в Уильямсбурге. Наше прощание обернулось слезным – с моей стороны, не с ее. Я обещала ей писать, но наша недолгая дружба оборвалась всего через пару недель. Глядя на Говарда и идеально накрытый стол, на умело и со вкусом составленный букет гортензий между нами, я поняла, что он имел в виду, говоря «гость», а еще осознала, что никогда больше не увижу Молота.

– Вы тут поселились у кого-то? У подруги? У бойфренда?

– Нет.

– А вы храбрая.

– Да? Я тут около двух дней и чувствую себя довольно глупо.

– Ну, будет храбро, если продержитесь, глупо – если провалитесь.

Мне хотелось спросить, как мне распознать разницу и когда.

– Если поступите на работу сюда, чего бы вы ждали от будущего года?

Я забыла, что я тут на собеседовании. Я забыла про отрицательный баланс на счету в банке, про вспотевшие подмышки и благородные виноградины. Я сказала, что хочу учиться. Про прилежание и дисциплину.

Следующий год – это будущее. Я выросла с девчонками, у которых все мысли были о будущем: фантазировать о будущем, строить планы на будущее. Они говорили о нем с такой определенностью, что оно превращалось в прошлое. Мне нечего было привнести в эти разговоры.

У меня были мечты, были желания, но слишком одномерные и абстрактные, чтобы за них цепляться. Годами я видела, как впереди одевается в сияние некий абстрактный город. Годами я засыпала, убаюканная этими далекими, искусственными огнями. Однажды я без особого восторга бросила работу, однажды я оставила записку отцу, выехала, будто оглушенно, с подъездной дорожки и несколько дней спустя очутилась перед Говардом. Вот как ко мне пришло будущее.

Если бы я могла, то рассказала Говарду про образ, возникший у меня в голове по пути в большой город. Это была девушка, даже леди. У нас был одинаковый цвет волос, но она на меня не походила. На ней было верблюжье пальто и высокие сапоги. Платье под пальто было стянуто ремнем. В руках она несла несколько пакетов из бутиков, и, когда она задерживалась заглянуть в витрины, ветер взметывал полы пальто. Каблучки сапог выстукивали по брусчатке. У нее были любовники и расставания, психоаналитик, абонемент в библиотеку, знакомые, с которыми она сталкивалась на улицах и чьи имена она не могла вспомнить. Она принадлежала только себе самой. Увлечений и мнений, фобий и вкусов у нее было хоть отбавляй, и по ее походке сразу становилось очевидно, что она знает, куда идет.

Пока я его благодарила, пока он перепроверял мои контактные данные, я не знала, что произошло и было ли это что-то хорошее или дурное. Я даже не смогла сразу вспомнить название ресторана. Пожимая мне руку, он задержал ее чуть дольше, чем следовало, и когда я встала, его взгляд скользнул по моему телу – взгляд не работодателя, а мужчины.

– Я не люблю мыть полы. И лгать, – сказала я, сама не зная почему. – Это первое, что приходит на ум.

Он кивнул и улыбнулся – хотелось бы мне сказать «про себя». Под коленками у меня взмокло, и уходя, я чувствовала, как он беззастенчиво пялится на мою задницу. У двери я спустила с плеч кардиган и выгнула спину, точно тянулась. Кто знает, как я получила работу, но в таких вещах лучше быть честной.


Во вкусе, сказал Шеф, главное – равновесие. Кислое, соленое, сладкое, горькое. Теперь твой язык закодирован. Умение распознавать и ценить вкусовые ощущение – свидетельство того, как ты относишься к миру, твоей способности упиваться горечью, даже жаждать ее, как жаждешь сладости.

II

С точки зрения декора ресторан ничем не выделялся, а в чем-то был даже уродливым. Нет, ни в коей мере не захудалым: покраска свежая, нигде ни пылинки, но все явно и вызывающе знавало лучшие времена. И картины на стенах были кричащие или откровенно несуразные, купленные в восьмидесятых или когда там еще, а потому давно устарели. Обеденный зал располагался на трех уровнях, словно их строили в разное время и лишь задним числом объединили. В одной части зала столики стояли скученно, в другой – реденько. Создавалось впечатление, словно хозяева решили распахнуть двери, так и не придя к единому мнению.


В первый день владелец сказал мне:

– Существует много способов доставлять людям удовольствие или радость. За это берется каждый художник. Но тут мы делаем нечто очень интимное. Мы производим то, что человек принимает внутрь себя. Мы подаем и продаем не пищу, а ощущения.


Две зоны ресторана были безупречны. Одна из них – оформленное как кафе пространство с тремя столиками в передней части зала у огромного витринного окна. Освещение тут менялось под стать свету с улицы. Одни клиенты – прошу прощения, гости – терпеть не могут сидеть у входа, знать, что отлучены от главного зала. А другие нигде больше сидеть не хотят. Эти столики часто держали для самых элегантных гостей, за ними редко оказывался любитель развалиться или кто-то, одетый в джинсу.

Владелец сказал: «Управлять рестораном – все равно что сотворить подмостки. Убедительность зиждется на деталях. Мы контролируем то, как гости воспринимают мир: зрение, слух, вкус, запах, осязание. Это начинается у двери: с хостес и цветов».


И бара.

Бар словно бы выпал из времени: длинная, массивная стойка темного дерева, табуреты достаточно высокие, чтобы сидящему казалось, будто он парит. В баре звучала тихая музыка, тускло горели лампы, шум наслаивался мягкими перезвонами, колено касалось колена соседа, мимо лица протягивалась рука, чтобы взять мерцающий мартини. Постукивание каблучков хостес, пока она провожала гостей у тебя за спиной. Сливающиеся в единую ленту проносимые мимо блюда, позвякивание бокалов, виртуозность барменов, единым движением возвращающих бутылки на место и одновременно подающих хлеб, принимая заодно заказ с заменами и усложнениями. Все завсегдатаи с порога приветствовали хостес вопросом: «У бара сегодня есть местечко?»


– Наша цель, – говорил владелец, – заставить гостей почувствовать, что мы с ними заодно. Любые деловые переговоры – да и вообще любой акт человеческого общения – зиждется на том, как ты располагаешь партнера.

Сам он говорил и выглядел как некое божество. «Нью-Йорк пост» иногда именовала его «мэром». Высокий, загорелый, красивый, с отличными белыми зубами, с безупречно легкой и четкой дикцией, с элегантными жестами. И внимала я ему соответственно – послушно сложив на коленях руки.

Но за словами чувствовалась напряженность, которую я никак не могла для себя объяснить. Какая-то фальшь слышалась в том, чтобы «заставить гостей почувствовать, что мы с ними заодно». Я оглядела помещение, и внезапно все предстало передо мной как валюта: столовые приборы, деревянные балки, величественная цветочная композиция, венчающая бар. Господи, подумала я, цель ведь – разбогатеть на том, что заставляешь людей испытывать удовольствие от траты денег! Мы не на их стороне, мы на стороне владельца. Все разговорчики про внимание к деталям, все красивые словечки – это же просто бизнес, верно?

А он тем временем говорил:

– Мы создаем мир такой, каким он должен быть. Нам незачем обращать внимание на то, каков он есть.

Когда вводная часть подошла к концу, мне хотелось поймать его взгляд и дать понять, что я все поняла. А еще мне хотелось спросить, сколько же я буду получать. Чуть погодя, когда он уже собирался уходить, я рискнула к нему подойти, и он посмотрел мне в глаза. Я замерла. Он произнес мое имя, хотя я ему не называлась. Он пожал мне руку и покивал так, словно уже простил все мои недостатки и запомнил мое лицо навечно.


Когда меня «наняли», оказалось, что на самом деле настоящую работу я еще не получила. Я получила лишь возможность пройти обучение на испытательном сроке. А пройдя его, смогу стать «бэком». Никто не потрудился объяснить мне смысл этого жаргонного словечка, но я поняла только, что это далеко не полноправный официант.