Она замолчала, встретившись взглядом с Патриком, и вдруг меня бросила. У меня голова пошла кругом.

– Теперь салфетка, – сказала она, вернувшись. Она повела меня к Тридцать Шестому столу. – Добрый день, Дебора, Клейтон. Рады вас видеть. Просто счастье, что вас не сманили в Калифорнию.

– Всегда приятнее улетать из Лос-Анджелеса, чем туда прилетать… – начал Клейтон, толстяк с оранжеватым загаром.

Его жена была длинношеей, даже не худой, а тонкой, как бритва, и в огромных солнечных очках.

– Симона, скажите, а возможно получить бургер без булочки? Или вы нашли безглютеновую альтернативу?

– Давайте узнаю, Дебора. В прошлый раз вы ели его в листе салата…

– В Лос-Анджелесе это называют «стиль протеин», – сказала она.

– Прежде чем вы примете решение, позвольте расскажу вам про блюда дня.

Пока Симона описывала блюда дня от Шефа, Дебора расстелила на коленях салфетку. Не прерывая своего перечня, Симона тут же подала ей вторую.

– Ничего не поняла, – сказала я, когда мы вернулись к станции официантов.

– Она не ест. Когда они закончат обедать, обе салфетки окажутся в мусорном ведре в туалете, полные еды.

– Ничего себе. – Я оглянулась на женщину в огромных очках. – Но… но зачем тогда вообще сюда ходить? Зачем тратить деньги?

– Ты что, меня не слушала? – спросила Симона, вбивая заказы в компьютер. – Каждый сюда ходит, потому что все остальные тут. Издержки бизнеса.

Устроенная Симоной экскурсия лишь усилила общее ощущение, что я стою на сцене в центре мироздания, и, возможно, дополнительная салфетка для Деборы Эриксон была первой тайной незнакомого человека, которую мне доверили. За элегантным фасадом этой женщины таился клубок неврозов, и прятаться от них ей помогал персонал ресторана, к которому я теперь принадлежала. После ухода Эриксонов я пошла в крошечный туалет в передней части зала и порылась в мусоре. Картофель фри, четыре итальянских ньокки, увядшие листья салата и бургер прожарки «раре», кровь из бургера вытекла на салфетку.

Иногда я писала письма без адресата. Я думала, я пишу в некий центр мироздания, где не делается ничего, только все впитывается. Мысленно их написав, я так же мысленно отправляла их плыть к мосту, а там оставляла на волю ветра, чтобы он доставил их к месту назначения. Они были не настолько интересны, чтобы записывать на бумагу. Мне нужно было лишь ощущение разговора.


Я вполголоса костерила Ника, разгружая коробки с водой в стеклянных бутылках, которые доставили из Италии. Бутылки были изящной формы, зеленые, экзотичные и тяжеленные. В офисах было тихо, дверь в кабинет Шефа приотворена.

Шеф спал с разинутым ртом, откинув голову на спинку кресла. На коленях у него притулилась к брюху рюмка коричневого ликера. На каждом выдохе рюмка подрагивала. Шеф был красномордым и, даже отдыхая, потел. Стол у него был завален желтыми и голубыми инвойсами. На краешке примостилась полупустая бутылка бурбона «Джордж Т. Стэнг», все еще с бантиком.

У его локтя лежала пачка вчерашних меню. Блюда дня от шеф-повара он менял каждый день. И каждый день утренние часы уходили на распечатки, изменения и правки. За спиной у него стоял шредер для бумаги, переполненная корзинка мусороприемника была наполовину выдвинута. Стоявшая вплотную к столу мусорная корзина в четыре фута высотой полна бумаги. Плоды его трудов множились, заполняли собой комнату. И вот, пожалуйста, в полночь он рвет в клочья то, за созданием чего провел целый день. Меня странно тронуло то, как он спит. Приоткрыв дверь чуть шире, я увидела новые кучи: горки пропущенных через шреддер меню на полу походили на снежные наносы, а полоски бумаги были так же спутаны, как его волосы.

– Думаю, ваши блюда правда очень вкусные, – прошептала я и прикрыла дверь.


В день, когда я упала с лестницы, я не предвидела беды. Бывают падения, которые предназначены непосредственно тебе: «Вы, да, вы, девушка, сейчас получите». Подобное предвосхищение дает мизерный шанс приспособиться. Меня же подобная благодать обошла стороной.

Я упала с чертовой лестницы. Когда я поставила ногу, она словно бы прошла прямо сквозь ступеньку, точно та была из воздуха. И вот мое тело уже движется по инерции, в обеих руках у меня по стопке тарелок, локтем я прижимаю к себе свернутые скатерти. Я шагнула так, словно лестница мои владения, вот только ступенька исчезла. Я увидела, как мои туфли на резиновой подошве взлетели вверх… Груз в руках означал, что я не могу сгруппироваться, попытаться задержать падение.

До последней ступеньки я скатилась кубарем. Весь пролет. В глазах у меня потемнело. По всему обеденному залу пронеслись «охи», стулья заскрежетали по полу. Когда я открыла глаза, пара за Сороковым столом смотрела на меня с жалостью, а еще с неприкрытой обидой. Я ведь оторвала их от приема пищи.

– Вот черт! – произнесла я. – Гребная лестница!

Позднее мне сказали, я это проорала.

Я попробовала встать, но вся левая сторона у меня совершенно онемела. Меня душили слезы. Я разрыдалась как ребенок, и в этих слезах к жалости к себе примешивалась злость.

Вокруг меня столпились Хизер, Паркер, Зоя, Симона. Не утешило меня даже то, что Джейк моего падения не видел. Чьи-то руки у меня на спине. Сантос с щеткой и совком. В меня летят вопросы, кто-то говорит мне, мол, успокойся. Когда Симона вытащила соринки у меня из волос, я встала и похромала в туалет для гостей. Заперев за собой дверь, я легла на пол и, плача, все повторяла «Хватит».


– Терруар? – переспросила Симона. Она сонно подняла взгляд от своего бокала, посмотрела на череду бутылок, выстроившихся на полках за барной стойкой. – Земля. Да, буквально переводится как «земля».

– Но значит ведь что-то иное. Всякий раз, как я читаю винный атлас, у меня возникает ощущение, что это какое-то заклинание.

– В английском языке нет для этого слова. Как tristesse, flaneur, la douleur exquise[24] – слова, полные серости. Французам двусмысленность дается гораздо лучше, чем американцам. Наш язык основан на однозначности, а рынок требует фиксировать феномены. Товар всегда должен быть определенным…

– Мы же продаем вино, Симона, – вмешался Ник. Он как будто считал, что его роль время от времени чуток спускать ее на землю. – Надо соответствовать.

– Вино – это искусство, Ник. Знаю, громкие слова тебя пугают, но в этом всего девять букв, – отозвалась Симона. Разумеется, всякий раз, когда он на нее нападал, она прихлопывала его, как муху.

– Ну, завела шарманку! – Он сжигал лед кипятком и старательно делал вид, что не слушает.

– О’кей, тогда что это?

– Где у нас шампанское «Билькар-Сальмон», Ник? Давай еще раз продегустируем.

Встав, она обошла барную стойку и осмотрела фужеры для шампанского. Она подносила их по одному к лампе, отставляла в сторону, четвертый ее удовлетворил.

– Уилл, эти надо заново протереть.

Уилл сидел рядом с мной. Он кивнул, но не двинулся с места. Встав, я взяла чистое вафельное полотенце и начала заново протирать.

– Все дебаты о терруаре начинаются с шампанского. Оно может служить аргументом для двух противоположных позиций. С одной стороны, оно доказывает существование терруара: для него важны содержание мела в почве, холодный северный климат, медленная вторичная ферментация. Эти вина могут происходить только из одного места на свете. Ты его пробуешь, – она отпила, – и понимаешь, это Шампанское с большой буквы.

Я отложила тряпку и отпила из фужера, который она мне налила. Вино хлынуло в меня, как электроток. На губах возникло такое чувство, точно я поцеловала искры. Из кухни вышел в уличной одежде Джейк и сел на мой табурет рядом с Уиллом, которого хлопнул по спине. Вино было колючее, живительное.

– С другой стороны, что именно оно отражает? – продолжала Симона. – Многомиллиардную корпорацию. Ты пробуешь на вкус бренд. Нет отдельных виноградников, нет винтажей. Как такое вино может отразить особенности местности, различия состава верхних слоев почвы в окрестностях Реймса или в долине Об? Как могут эти вина выразить различия в том, как отдельные производители ухаживают за своими лозами?

– Ладно, тогда почему те, кто выращивает виноград, сами не делают вино?

– В точку! – похвалила она. Она словно бы мной гордилась. – Идея носится в воздухе, есть с десяток фермеров и независимых производителей, которые изготавливают шампанское, разливаемое прямо на винодельнях. Производится такое вино в очень небольших количествах, и им негде взять финансирование, чтобы конкурировать с «Моэ» или «Вдовой Клико». Такое шампанское все еще нелегко найти, но… – Она налила нам двоим еще. – Недалек тот час, когда качество будет говорить само за себя. Когда терруар будет говорить сам за себя.

Мы выпили, и я заметила, что Джейк, Уилл, Саша и Ник во все глаза уставились на нас. Улыбнувшись Джейку, Симона сказала:

– Шампанское – трюк. Ты думаешь, что дегустируешь саму суть места, но тебе продают изысканную ложь.

– О чем это вы двое? Да потребителю начхать! – откликнулся Саша, выдувая идеальные кольца дыма, и добавил, сюсюкая: – Привет, посмотрите на меня, мы королева и принцесска, мы тут террор наводим.

– Как по-твоему, у людей бывает терруар? – спросила я. Я подумала про нее и Джейка, про их Кейп-Код и устриц, которые попробовала. Услышав иканье, я повернулась.

– О боже ты мой! – прошептала Симона.

– Нет, – сказал Джейк и поднял руку.

Джейк опять икнул. Невозможно, подумала я. Это так приземленно, так по-человечески. А Джейк сердито уставился в свою кружку. Настроение за стойкой скисло. Мы все ждали, когда он икнет снова.

– Эй, я вот какой способ знаю, – сказал Уилл, кладя руку ему на плечо. Джейк тут же ее стряхнул и продолжал смотреть в свое пиво.

– В России единственный способ…

– Нет.

Я посмотрела на Симону, проверяя, не шутка ли это, это же просто чертова икота. Она наблюдала за Джейком. Икнув еще, он зажмурился.