Работать в ресторане она начала в двадцать два года. Она из него увольнялась, и не раз. До меня доходили слухи… Она была помолвлена с наследником шато шампанских вин… Они переехали во Францию… Она ушла от него и объехала винодельни Лангедока и Руссиойна, добралась по напоенным запахом лаванды проселкам в Марсель, оттуда сухогрузом на Корсику… назад в Нью-Йорк, назад в ресторан… знойные дни в лимонных рощах Испании, вылазка в Марокко… вроде бы еще раз была помолвлена… с завсегдатаем ресторана, видным издателем, но опять она осталась здесь, а он больше не вернулся…

Кое-какие намеки роняла она сама, но остальное я слышала от других. Разбитые сердца влиятельных мужчин лишь укрепляли ее ауру. Я знала только, что она не из моего мира. Город практически не оставил на ней отпечатков ни своего шума, ни своей борьбы. Лишь толику праха, которую она отряхивала с беспечным достоинством.


Небо было таким голубым.

Прошло лишь пять лет.

Помнишь ту школу вина? В «Окнами на мир»?[21]

Я был прямо под ним. Ехал в подземке из Бруклина, всего часом раньше.

Я опаздывала в колледж, но не могла оторваться от телевизора.

Я там преподавала, вела мастер-класс по «Риохе» вечером десятого сентября.

Шеф приготовил суп.

Я услышал странный звук и выглянул в окно, ну, знаешь, у меня окна на восток выходят.

Оно было слишком низко. Оно двигалось как в замедленной съемке.

Владелец развернул полевую кухню на тротуаре.

Нет, я туда не ходил.

Дым.

Пыль.

Но небо было таким голубым.

У меня приятель работал там сомелье, мы вместе стажировались в «Таверне на Зеленой»[22].

Вы, ребята, никогда про это не говорите.

Я шла на семинар, он назывался – я не шучу – «Смыслы смерти».

А я все спрашиваю себя, окажись я там, я бы остался?

Я подумала, Нью-Йорк так далеко.

Мой двоюродный брат был пожарным. Участвовал во второй волне.

По телевизору все ненастоящее.

Но в безопасности ли я?

Ведь что еще остается, кроме как варить суп?

Но честно, я не могу себе это представить.

Я наливала молоко в хлопья, на секунду глаза опустила…

Можете вообразить разваливающееся здание?

Я спала, даже ударной волны не почувствовала.

По улицам люди пешком идут.

От людей просто черно.

И черное облако.

Иногда все равно кажется, что слишком рано.

Это и наш город.

Потом сирены. Днями напролет сирены.

Такое не забывается.

Карта, которую мы составляем самим отсутствием.

Никто не уехал из города. Если ты был там, то на время излечился от страха.


Времени почти половина третьего утра, дело было в «Парковке», и мне следовало перестать пить. Столики передо мной расплывались, заваливались набок, и я сказала им: «Слишком рано, вращающиеся столы, успокойтесь!» Уилл взял меня за локоть, помог встать, и мы очутились в туалете. Он сел на унитаз и притянул меня себе на колени.

Я дважды зачерпнула кокс ключом-нарзанником. Вдохнула с лезвия, которым так чисто срезала для Симоны упаковку. Я заранее практиковалась перед зеркалом. Бутылка не должна шевелиться, даже покачнуться, пока срезаешь, срываешь, с подворотом вставляешь, крутишь, с подворотом выдергиваешь. Не закрывай наклейку. Воспитывай в себе невозмутимость. Извлечение пробки требует аристократизма. Давай вину волю, дай подышать… так говорила Симона.

– Она умеет крутить вино в бокале… Без рук… то есть и пальцем не пошевелив, – сказала я.

– Что?

– Ничего.

Веки у меня опустились. Чернота. Я чувствовала, как он выводит кружки у меня по спине.

– От этого спать хочется, – сказала я.

– И хорошо, – ответил он, и мне показалось, его голова коснулась моего плеча, мне показалось, он разворачивает меня к себе.

Патока хлынула в горло, земля, подсластитель, сера, мои глаза проветриваются… Я села прямее и отперла дверь. Снова сфокусировались столы. И… Джейк… надо полагать, пришел за Ванессой, которая сидела с другими официантами из «Гранмерси». В «Парковке» – большие витринные окна, и по ночам, когда температура воздуха опускалась до температуры тела, их открывали, впуская внутрь внешний мир.

Джейк курил на улице. Его футболка когда-то была белой, но давно пожелтела от никотина, износилась, ворот порван. Он вечно ходил в одних и тех же черных джинсах с прорехами на коленях, штанины высоко обрезаны над грубыми кожаными ботинками. Свет фонарей падал на его ключицу. Он повернулся и сел в одном из окон, Ванесса стояла над ним, скрестив руки, повернувшись лицом к скверу. Череда позвонков у него на спине под футболкой – древний задрапированный артефакт.

Уилл опять положил руку мне на поясницу, и я увернулась. Он пошел покурить с Джейком. Я подсела к Ари и Саше. Последнее время мы сидели только за стойкой, потому что у Ариэль явно наклевывалось что-то с Божественной. Но сегодня работал только Том, отходящий после запары.

– Ты как, детка? – спросила Ариэль.

– Лучше. Вероятно, я просто устала.

Я сделала вид, что верчу головой, чтобы размять шею, и посмотрела на Джейка.

– Не надо, – посоветовала Ариэль.

Снова повернувшись к ней, я поправила волосы.

– Да я ничего и не делаю.

– Ты нарываешься на неприятности.

– Послушай, – я понизила голос, так чтобы Саша и Уилл меня не услышали. – Он очень привлекательный. Ну и что, верно? Почему все так его боятся?

– Потому что он классический случай, прям из учебника. Вот почему.

– Послушай меня, беби-монстр, – встрял Саша, больно хлопнув меня по плечу. – Ты по-настоящему когда-нибудь голодала? Я тебе скажу, в чем проблема в вашей Америке. Когда я только приехал, мне жрать было нечего, я три дня ел «эм-энд-эмс», думал, я сдохну в какой-нибудь сраной дыре в Квинсе и крысы обглодают мое лицо. Теперь я гребаный миллионер, но не забываю этого.

Скрутив салфетку, я вперилась в черную лакированную стойку. Я физически ощутила уход Джейка. Снова сделав вид, что разминаю шею, я оглянулась на окно. Только ветер, гонящий пыль по пустой улице.

– Мне хотелось бы его прочесть, – сказала я Ариэль. Она сделала вид, что меня не услышала. – Я про учебник.

Уилл заказал выпивку и посмотрел на меня:

– Ты же хочешь еще нюхнуть, да?

II

– К черту бранч.

Лицо у Скотта было отечное, глаза налились кровью, но он кое-как стоял на ногах. Остальная его бригада скрючилась, едва ходила.

– Строго говоря, это не бранч, – сказала я.

Шеф всегда говорил, что нельзя считать нормальным приемом пищи, и я с удовольствием делилась этой мудростью с официантами из «Кофейни» или «Блю-Уотерс», которым приходилось подавать в патио «яйца бенедикт».

– К черту ланч.

– Я знала, что тебе уже нехорошо, Скотт. Я же говорила, что тебе пора домой. Ты сам хотел остаться.

Я ушла из «Парковки» в половину четвертого, а повара заказали себе еще по одной «Егермейстера». Я свой шот тоже выпила и подумала, что меня сейчас стошнит прямо на пол. Я все-таки сумела поймать такси, и стошнило меня в моем собственном туалете, как взрослую. Я собой гордилась.

Сейчас я нарезала масло, я сама вызвалась это делать. Подогретый нож без усилий входил в охлажденные брикеты. Брикеты льнули к вощеной бумаге. Само занятие имело тот же мерный ритм, что и кручение салфеток, – повторяемые действия, и прогресс налицо. Пальцы у меня блестели.

– К чертям бранч во веки вечные, – стенал Скотт. – Где Ари?

– Сегодня она в зале. Извини, у тебя только я.

– Сходи за Ари. Мне нужна ее вкусняшка.

– Вкусняшка? На смене?

– Это чрезвычайная ситуация! – заорал он.

– О’кей, о’кей, пойду поищу.

Ари пила эспрессо у сервисного бара и болтала с Джейком.

– Привет, Ари, – сказала я, став к Джейку боком, чтобы он не подумал, что я на него пялюсь. – Ты нужна Скотту. На кухне.

– У нас с ним война, – откликнулась она.

Веки у нее набрякли, под скулами залегли тени, но для человека, проспавшего лишь несколько часов, выглядела она довольно безмятежно.

– Как знаешь.

Мне очень хотелось распустить волосы, чтобы прикрыть щеку и шею, я чувствовала себя беззащитной. Вид у Джейка тоже был утренний: кофеин еще не попал в кровь, под глазами мешки.

– Но он сказал, это чрезвычайная ситуация.

Она пошла на кухню с таким видом, словно готова к бою, но Скотт выглядел просто жалко: стоял, привалившись к своей станции и опустив голову на руки.

– В чем дело, беби-шеф?

Обычно этого хватало, чтобы разгорелся скандал, поскольку Скотт крайне ненавидел эту кличку, но он только простонал:

– Мне нужна помощь.

– Извинись, что с ней заигрывал.

– Честное слово, Ари, я не заигрывал. Клянусь. Эта девка любит члены, что я могу поделать?

– Пока-пока, – сказала она и показала ему палец, лак на ногте был черный.

Она повернулась уходить, и он заорал ей вслед:

– Извини, извини, я никогда больше не посмотрю в ее сторону! У меня маленький член! Я не уверен в себе! Я бездарен, я дурак, я приготовлю тебе на завтрак что захочешь.

Она остановилась. Повернулась, вздернув бровь.

– Стейк-салат. И десерт. И то, что пожелает новенькая.

– Отлично. Давай сюда.

– Ты отвратителен. Но ты не бездарен. Надо отдать тебе должное. – Она хлопнула в ладоши. – О’кей, сначала напитки.

В воскресных сменах была своего рода откровенность. Никаких законов, ничего не поставлено на карту. У Говарда и Шефа выходной, и у почти всего старшего персонала тоже. Кухней руководил Скотт, а Джейк был старшим в зале. Это была его единственная дневная, и было ясно, что большую часть смены он в тумане. А еще это был выходной Симоны. Работавшие в этой усеченной команде мучились в лучшем случае легким похмельем, а в худшем – вообще едва на ногах держались.

Достав со стойки стопку чистых квартовых контейнеров, Ариэль нырнула в винный погреб. В этих контейнерах полагалось хранить давленый чеснок, заправку из лука-шалот, заправку айоли, тунцовый салат, тертый грюйер, но заканчивали они свою жизнь «напиточными».