Они так поднаторели в культуре сливок среднего класса, даже не в культуре, а во вкусах сливок среднего класса, что могли сойти за своих. Большинство поваров даже получили образование «лиги плюща» в Корнеллском университете, а потом еще истратили состояние на учебу в Кулинарном институте Америки. Они бегло говорили на языке богатых. Вот что значит «пятьдесят один процент».


После смены Скотт и его повара пили пиво, сидя на морозильном ларе. Скотт ругался на Шефа: как Шеф чувствует, что Скотт для него угроза, как Шеф ни черта не смыслит в том, что творится в Испании, как Шеф уже лет десять как выдохся. Шеф называл блюда Скотта «провокационными», и было очевидно, что Скотт хочет, чтобы мы считали это комплиментом. Трейвис и Джаред с обожающим видом кивали. Слушая Скотта краем уха, я испытала неожиданный приступ обиды за Шефа, за его блюда и за ресторан, который он создал, пусть даже они «безнадежно устарели».

У персонала на кухне было собственное «кухонное пиво», которое всю смену стояло обложенное льдом в посудомоечной ванне. По ходу смены кто-нибудь из стажеров периодически менял лед (это действительно входило в обязанности повара-стажера – я спрашивала). Пиво было гениальной идеей. Ребята могли порезаться, обжечься или плакать, но перед глазами у них всегда была мойка с пивом, которое принадлежало им одним.

– Эй, новенькая, поди сюда. Ты нравишься Сантосу.

На кухне появился новый парень на заготовках, с которым я еще не познакомилась. Голова у него походила на обтянутый кожей череп, а сама кожа казалась тонкой, как у ребенка, который вдруг пошел в рост. Выглядел он так, словно ему чуть больше пятнадцати.

– Будьте повежливей, парни, – сказала я, запрыгивая на морозильный ларь.

Обняв Сантоса за плечи, Джаред сказал:

– Я люблю Сантоса. Он мой новый дружок. Покажи новенькой танец, которому мы тебя научили. Наш «куриный танец».

Сантос улыбнулся, но уставился в пол и не двинулся с места.

– Ага, теперь он застеснялся. Хочешь пива?

Сантос получил бутылку, и мне тоже дали. Подтянув ноги, я уперлась каблуками в дверцу. Я так и видела, как Сантос проскальзывает под заграждением на границе – распластывается, как монета, и закатывается в щель в стене. Я где-то слышала, мол, это стоит так дорого, что за раз берут только одного. И что если удастся перебраться, даже думать о возвращении слишком опасно.

– Quantos anos tiene?[16] – спросила я.

– Dieceocho[17], – с вызовом ответил он.

– No es verdad? Eres un nino. De donde eres?[18]

– Из Мексики, – сказал Скотт. Он в три глотка прикончил свое пиво и открыл следующую бутылку. – Ты же знаешь, я больше грязных доминикашек не нанимаю. Верно, Папи?

Теперь я уже знала, что Папи – это тот самый похожий на тролля седенький мужичок, который плюнул в мою сторону в первый рабочий день. Сейчас он кивнул мне: набрякшие глаза, пустая улыбка.

Сантос нерешительно встретился со мной взглядом.

– Hablas espanol?[19]

– Solo un poco. Puedo entender mahor que hablar. Hablas Ingles?[20]

Он посмотрел на поваров и стажеров, оценивая их реакцию.

– Не впечатляет, – фыркнул Скотт. – Тут все говорят по-испански. Bueno, да?

Они открыли еще бутылки, и Джаред велел:

– Станцуй «куриный танец», Папи.

Расставив локти, Папи взмахнул несколько раз руками, как курица, и пронзительно закудахтал. Он крутанулся несколько раз на месте, и парни захлопали.

– Еще разок, Папи, покажи Сантосу, как это делают профессионалы.

Скотт заметил, что я не смеюсь, и как будто смутился. Его взгляд говорил: «Таковы у нас правила».

– Папи пьян в стельку. Посудомойщики крадут виски и прячут бутылки среди сыпучих продуктов, – пояснил он вслух.

– А, вот оно как, – только и нашлась я.

Мы тянули пиво. До сего момента это меня – обманом или насмешками – заставляли танцевать «куриный танец». Посмеяться значило бы, что я уже не новенькая, что я на другой стороне. Сантос глянул на меня понимающими, слезящимися глазами – такими, которые все впитывают и совершенно беззащитны. Я знала, как отчаянно ему нужен друг. Я покачала головой и попросила еще пива. Я посмотрела на Сантоса оценивающе и сказала парням:

– Он совсем салага, да?

Осень

I

Со временем станешь натыкаться на тайники и секреты. По всему ресторану заныкан мексиканский орегано, выглядит как что-то сгоревшее, но пьянит, как анаша. За бутылями оливкового масла – большие консервные банки личных анчоусов Шефа из Каталонии. Кварты травянистого чая сенча и крошечные катышки растертого на камне чая-матча. Кукурузная мука маса харина в пакетиках с зажимом. В некоторых шкафчиках – бутылки тайского соуса шрирача. Бутылки отборного виски в емкостях с сыпучими продуктами. Плитки шоколада заткнуты среди книг в офисе менеджера.

И люди со своими тайнами и беглым владением профессиональным жаргоном. Поделиться секретом – церемония. У тебя пока нет секретов, поэтому ты даже не знаешь, сколько разного скрывают. Но интуитивно ты улавливаешь, силишься понять, барахтаешься над бездонными карманами, а в глубинах шепчут едва различимые голоса.


Остальные бэки крутили салфетки, а я пополняла перечницы на Сорок Шестом. Они трепались, как делали это каждый день. Я слушала в бездумном трансе – как и каждый день. За столиком у витринного окна Говард разговаривал с молодой женщиной, что-то в их манере наводило на мысль о собеседовании. Я вспомнила свой кардиган, и как, наверное, официанты сновали по залу, но я никого не видела. Я даже интерьер ресторана в тот день не запомнила – только гортензию и руки Говарда на столе. На этой девушке кардигана не было.

– Они что, серьезно такую на собеседование позвали?

– Может, она заблудилась по пути в «Кофейню»?

– Или в ту забегаловку на Таймс-сквер, где расхаживают в бикини.

– Ты про «Гавайские тропики». А там неплохо.

Несколько горошин перца проскользнули у меня между пальцев и запрыгали по полу, чпокая под ногами у официантов, когда те на них наступали. Мелкий, пряный гравий.

– Они там бешеные деньги загребают.

– Сама походи в бикини. От такого всего шаг до стрип-клуба.

– Но важный шаг.

– Слушайте, я лично берусь ее натаскать.

– Кто бы спорил.

– Она вообще в зеркало на себя смотрела? Ей что, в голову не пришло, что в таком на собеседование не ходят?

– Она что, правда думает, что ее грудь выглядит настоящей?

– Завидно?

– Готов поспорить, Джейк первым ее трахнет.

Я уронила еще несколько горошин перца, они раскатились. Я взяла новую пригоршню, горошины прилипли к ладони.

– Нет, она для кухни больше подходит.

– Слишком мало в ней азиатского.

– Тогда давайте повесим табличку: «Для поступления требуется столько-то процентов азиатского».

– Да она пряма с корабля.

– Вопрос только с какого.

– Спроси у Саши, может, она русская.

– Зоя ни в коем случае не даст Говарду ее нанять.

– Да брось, Зоя сама пришла на собеседование одетая ничуть не лучше.

– Готов поспорить, у девчонки огромный опыт.

– Ага, вопрос только в чем.

– Хватит, – сказала я.

Выпрямившись, я вытерла ладони о передник. Они разом повернулись, удивленные моим присутствием.

– Зачем говорить гадости? Давайте будем честны. Уверена, она очень милая девушка, но слишком красивая, чтобы тут работать. У нее никогда не получится.

Джейк у меня за спиной. Я почувствовала присутствие как перемену температуры на несколько градусов, покалывание.

– Именно это мы говорили о тебе, – произнес он мне в шею.

– Благословенный месяц, а? – произнесла Симона, завороженно застыв над ящиком лисичек. Они были припорошены землей, комочки земли льнули к ее пальцам.

Да, лучезарные сентябрьские дни. В послеполуденные часы свет становился переливчатым, сознание и зрение прояснялись, мир казался прекрасным и целостным. В этом счастливом свете люди неспешно бродили по фермерскому рынку, держа в руках бумажные пакеты со сливами, выискивая последние шелковистые початки кукурузы, удлиненные лавандовые баклажаны с тонкой кожицей. Сам воздух вибрировал, как скрипичная струна.

– Я по дождям на прошлой неделе поняла. Просто поняла. Только посмотри на них!

Она протянула мне гриб. Все знание начинается с обоняния – и я вдохнула. Улыбнувшись, она вытерла мне кончик носа, и я придвинулась к ней ближе. Симона не спешит, не в запарке, не недоступная. Сосредоточенная морщинка между бровей разгладилась. Ее интерес ощущался как теплая струя в холодном ручье.

– Знаешь, я подобрала для тебя стопку книг, включая «Винный атлас», за которым ты вечно бегаешь в офис. Можешь взять мой старый, тебе взаправду стоит иметь такой дома. Я давно собиралась их принести, но, может, ты зайдешь ко мне. Ведь ты иногда в выходные дни бываешь в Ист-Виллидж?

Я снова поежилась, вспомнив, как она застала меня с Уиллом.

– С радостью. Когда скажешь.

– И тебе пора открыть бутылку вина.

– Не для гостей!

Мне представилось, что меня сталкивают за борт, Симона с ножом у меня за спиной, море черное, бурное, бездонное.

– Бог мой, нет! Не для гостей. Мы можем попрактиковаться сегодня после закрытия.

Среди прочих на кухне имелся низкий белый холодильник, который почему-то называли «сырный ларь». На нем, как правило, стояло блюдо с сырами дня. Крапчатые оранжевые кружки, пепельные пирамидки, ломти, синеватыми прожилками – их оставляли раздышаться под проволочным колпаком. Взяв лопатку с деревянной ручкой, Симона щедро зачерпнула. Я оглянулась по сторонам, не поймают ли нас, но – о чудо! – на кухне было пусто. А Симона юркнула за угол и вернулась с гроздью винограда. Его аромат – как ария или соло, все остальные запахи разом поблекли.

– Выплюнь косточки.

Она выплюнула две черные косточки себе в ладонь. Я свои уже раскусила, они были горькие и танинные.