Питер умел так живо обо всем этом рассказывать, что приводил меня в восторг. Я говорила себе: «Это наилучший способ пополнить мои знания. Я уверена, что все, что является для меня откровением, Дэвиду было известно с раннего детства».

Со временем у меня возникла мысль, что Питер, быть может, сумеет пополнить мои знания не только в области картин и мебели.

Решив ради Дэвида набраться как можно больше опыта в любви, я, конечно, понимала, что для этого мне придется вступить в связь с мужчиной. Но одна мысль о прикосновениях кого-нибудь вроде лорда Раудена вызывала у меня тошноту.

С тех пор, как я вернулась в Лондон, мне удавалось уклоняться от встречи с ним. Я надеялась, что после того, как я поступила столь неучтиво и поставила его в дурацкое положение, сбежав из его дома среди ночи, он и слышать больше обо мне не захочет, но Мелани говорила, что он уже несколько раз спрашивал про меня.

Я содрогнулась при одной мысли о том, что лорд Рауден просто приблизится ко мне, не говоря уже о поцелуях. Но мне необходимо было найти мужчину, близость с которым не была бы мне противна, иначе я навсегда останусь «до смешного невинной» и «невероятно скучной».

Разумеется, все знакомые молодые люди снова стали приглашать меня на ужины и танцы. Но всякий раз, когда мне удавалось устроить так, чтобы Джайлз об этом не узнал, я отказывалась от приглашений и вечерами возвращалась домой, мечтая поскорее приняться за чтение.

Приехав в Лондон, я почувствовала, что видеть не могу пансион, в котором прежде жила, и не только потому, что находиться там было весьма неуютно, но еще и потому, что мисс Симпсон стала бы допытываться у меня о том, что произошло. Так что, в первую неделю после возвращения я жила в дешевом отеле, а потом квартирный агент подыскал для меня подходящую квартирку. Она была совсем маленькая, но плата за нее была мне как раз по карману, и к тому же я смогла перевезти туда кое-что из нашей мебели, которую после моего отъезда из Литл-Пулбрука пришлось временно оставить на складе.

Оборудование новой квартиры потребовало бы немало хлопот, но Питер нашел для меня дешевого декоратора, который, работая вечерами, сумел сделать все не хуже, чем какая-нибудь дорогая, солидная фирма.

Занавеси на окнах я подобрала сама, а Питер помог мне повесить картины. Это, разумеется, не были картины великих мастеров, какие висели в загородных дворцах, но я знала их с раннего детства, и мне приятно было хранить их у себя в память о маме и папе. Я чувствовала, что они каким-то образом скрашивают мое одиночество.

Питер, даже провожая меня домой после ужина в ресторане, никогда не просил, чтобы я пригласила его к себе. Я знала, что он заботится о моей репутации и не хочет, чтобы соседи стали потом судачить обо мне.

Он был очень добр и чуток ко мне и всегда готов был внимательно выслушать все, о чем бы я ни говорила. Он никогда не посмеивался надо мной, если я забывала что-нибудь из того, что он мне уже рассказывал.

Прошло немного времени, и я решила, что если Питер захочет меня поцеловать, а он наверняка этого захочет рано или поздно, то я не скажу «нет».

Я предполагала, что он, так же, как и Дэвид, потом захочет заняться со мной любовью, и решила, что на это я отвечу «да».

Я старалась не думать о том, что мне будет страшно или что в последний момент у меня может не хватить духу. В конце концов Питер мне нравился, и даже очень. Он был самым добрым и милым другом, какой только был у меня в жизни, и при его мягкости и нежности он никого не способен был напугать, даже меня.

Самое удивительное было то, что Питер никогда не пытался меня поцеловать, и хотя он почти каждый вечер куда-нибудь меня приглашал, а каждую субботу возил за город, он неизменно бывал мил и дружелюбен, но и только.

Если бы не все другие молодые люди, которые без конца приглашали меня на танцы и продолжали делать скрытые намеки на кое-что другое, что им хотелось бы сделать, я подумала бы, что утратила всю свою былую привлекательность.

«Надо как-то подбодрить Питера, — говорила я себе. — Если мы будем продолжать в том же духе, то мне будет не меньше ста тридцати лет, пока я стану достаточно опытной в любви, для того чтобы понравиться Дэвиду, а он к тому времени обо мне и не вспомнит».

Теперь, думая о Дэвиде и леди Беттине, я ощущала где-то внутри невыносимую, мучительную боль, которая пришла на смену щемящей тоске, охватившей меня в тот момент, когда я узнала, что они вдвоем отплывают на «Королеве Мэри». Я старалась не думать о них, но это было очень нелегко, потому что я все еще видела их, танцующих в Брэй-парке, тесно прижимающихся друг к другу. Я видела, как раскосые глаза леди Беттины смотрят в глаза Дэвида, а ее губы призывно обращены к его губам.

«О Дэвид, Дэвид!» — взывала я, мысленно обливаясь слезами и огромным усилием воли заставляя себя думать о чем-нибудь другом.

Иногда ночами я и в самом деле плакала, потому что все казалось таким безнадежным! Потом я говорила себе, что все еще не сделала ничего для осуществления своего замысла и что есть ведь еще Питер, который только и ждет, чтобы я предложила ему заняться со мной любовью.

Я смутно представляла себе, во что все это может вылиться, но думала, что, может быть, с Питером это будет все-таки не столь ужасно, как с другими.

Однажды вечером, когда мы вернулись в Лондон с прогулки и восхитительного ужина в загородном ресторане, Питер довез меня до моей квартиры и вдруг сказал:

— Могу я ненадолго зайти к вам, Саманта?

На какой-то миг я от удивления не нашлась, что ответить. Он ведь никогда прежде об этом не просил! Но потом я вспомнила, что именно этого я жду уже давно.

— Да, конечно, Питер, — ответила я после минутного колебания.

Я вышла из машины, подождала, пока он запер ее, а потом мы вместе поднялись по лестнице. Я до того нервничала, что едва смогла отпереть дверь.

В комнате было уютно и приятно, а Питер подарил мне розы, которые наполняли воздух своим ароматом. Питер закрыл за собой дверь, а я стояла, ожидая, что сейчас он впервые обнимет меня и поцелует. Губы у меня высохли, и я почувствовала идиотское желание убежать и запереться в спальне.

— Я хотел бы поговорить с вами, Саманта, — спокойно начал Питер.

— Да, конечно, — сказала я. — Но, может быть, присядем?

Я опустилась на диван, слишком громоздкий для маленькой гостиной, а Питер сел рядом со мной. Я подумала, что он сейчас возьмет меня за руку, но он лишь сказал после недолгого молчания:

— Я хочу сообщить вам, Саманта, о том, что уезжаю.

— Уезжаете? — изумленно воскликнула я.

— Да, уезжаю. В Италию. Фирма Кристи должна выполнить там кое-какую работу, и когда ее предложили мне, я согласился.

— И надолго вы уезжаете? — спросила я.

— Это зависит от обстоятельств, — ответил Питер. — Видите ли, Саманта, я уезжаю из-за вас.

— Из-за меня?

Он старался не смотреть на меня, и мне показалось, что он держится как-то натянуто.

— Дело в том, Саманта, что я влюбился в вас.

— А разве в этом есть что-то плохое? — спросила я.

— Да, поскольку речь идет о вас.

Глаза у меня расширились от изумления, а он продолжал, все еще не глядя на меня:

— Видите ли, Саманта, я люблю вас, потому что уверен, что вы самое удивительное, самое прелестное создание из всех, что я когда-либо встречал, и я отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность просить вашей руки. — Я затаила дыхание, не зная, как на это отреагировать. — Но я не могу просить вас об этом, — продолжал Питер, — потому что это было бы нечестно по отношению к вам.

— Почему? — спросила я.

— Потому что я был ранен на войне, Саманта. Не очень серьезно, но доктора говорят, что вряд ли у меня когда-нибудь смогут быть дети.

— О Питер… — пробормотала я.

— Меня это никогда особенно не волновало, — продолжал он, — потому что до сих пор я не думал о браке… Но вы — само совершенство, и было бы несправедливо лишать вас того, что является для женщины самым важным, — материнства.

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Уверен, — ответил Питер. — Речь не о том, что я не смог бы заниматься с вами любовью, но для меня невыносима мысль, что в один прекрасный день, вы, Саманта, бросите мне в лицо упрек, говоря, что я лишил вас того, на что каждая женщина имеет право. И потому я уезжаю от вас.

— О Питер… Питер! — воскликнула я.

Все это в высшей степени неожиданно, я и подумать не могла о том, что все так обернется. Я не знала, что сказать, и лишь протянула к нему руки.

Он взял их в свои и поднес к губам, одну за другой. Затем поднялся с дивана.

— Вы очень хороши, Саманта, — сказал он. — И не только потому, что у вас прелестное лицо, но и потому, что вы милы, добры и совершенно не испорчены. Я надеюсь, когда-нибудь мы снова сможем стать друзьями, но пока что я сам должен справиться с адом, сжигающим мою душу, и привыкнуть к тому, чтобы жить в разлуке с вами.

— Но вы… не должны… уезжать таким образом, — начала я.

Он приложил пальцы к моим губам, как бы прося меня не продолжать.

— Не говорите ничего, Саманта, — сказал он. — Мы оба знаем, что я поступаю правильно. Ведь в то время, как я в вас влюблен, вы в меня не влюблены. Берегите себя, и я лишь надеюсь, что молодой человек, по которому тоскует ваше сердце, окажется достойным.

От этих его слов я буквально лишилась дара речи. Ведь я никогда не упоминала при нем о Дэвиде и не могла себе даже представить, что Питер знает о моей любви или о том, что, как он выразился, мое сердце по ком-то тоскует.

Он двинулся к двери, но потом внезапно остановился. Вернувшись, он обнял меня и крепко прижал к себе. Я ожидала, что он поцелует меня в губы, но он лишь коснулся моего лба, и, не давая мне возможности сказать что-либо или удержать его, вышел и закрыл за собой дверь.